Московские гостиницы
Конечно, во всей России, не исключая и роскошного Петербурга, нет таких удобных и превосходных гостиниц, какие с некоторого времени завелись у нас в Москве. Я не смею повторять то, что говорят о них все иностранные путешественники, потому что иногда и правда покажется невероятнее всякой лжи, но скажу только, что в этом отношении Москва может смело состязаться с каким угодно европейским городом. Давно ли, кажется, "Лондон", известная гостиница в Охотном ряду, казалась нам почти великолепною, а что она в сравнении с гостиницею Шевалдышева, которая, в свою очередь, отстала так далеко от "Дрездена", и что, наконец, этот аристократический, щеголеватый "Дрезден" в сравнении с роскошным, изящным, исполненным всех возможных удобств взъезжим домом господина Варгина? Не видав внутреннего устройства этого дома, нельзя никак представить себе, до какой степени совершенства доведено это истинно европейское заведение. Конечно, в нем не все отделения убраны с одинаковым богатством, но нет ни одного, в котором бы вы не забыли, что живете в наемных комнатах, которые отдаются посуточно. Везде необыкновенная чистота, удобство, прекраснейшая мебель, паркеты, бронзы, ковры и сверх того все то, о чем в старину и речи не было, то есть спокойные постели, чистое белье, столовая посуда - одним словом, все домашние необходимости, удобства и даже прихоти. Вы любите цветы, намекните только об этом - и ваша комната превратится в оранжерею; вы музыкант, скажите одно слово - и прекрасный рояль явится к вашим услугам. Мне скажут, может быть, что все это стоит довольно дорого, - да разве можно где-нибудь жить барином и не тратить денег? А если у вас их немного, так и это не беда, - в Москве около шестидесяти гостиниц и подворьев. Выбор зависит совершенно от вас. Вы можете платить посуточно за вашу квартиру, начиная от полтины до пятнадцати рублей серебром. Разумеется, в первом случае отведут для вас комнату не очень красивую и лестница, по которой вам придется ходить, будет, может статься, и крута и грязненька, - да это уж ваше дело. Вот худо, если вы ни за какие деньги не найдете для себя удобного помещения или не отыщете квартиры, сообразной с вашими способами, - а это, говорят, нередко случается не только у нас на святой Руси, но даже и за границей, где по всем городам и дорогам езды побольше нашего.
Андрей Евстафьевич Дыбков
Кажется, в первом выходе моих "Записок" я говорил уже, что многие из петербургских старожилов имеют весьма ошибочное понятие о Москве и вообще о всей России. Эти господа полагают, что все наше просвещение сосредоточилось в одном Петербурге, что Москва хотя называется столицею, однако ж в существе своем не что иное, как огромный губернский город и точно так же, как все губернские города, отстала целым веком от Петербурга. Конечно, с некоторого времени это ложное понятие начинает понемногу истребляться, и почти все истинно просвещенные петербургские жители говорят с большим уважением, а иные даже и с любовью о первопрестольном граде царей русских, об этой православной Москве, которую вся Россия или, по крайней мере, вся древняя Россия называет своею матерью. Но, несмотря на это, найдутся еще люди, совершенно убежденные в справедливости прежнего мнения. Я имел случай увериться в этом по собственному моему опыту. В конце нынешнего лета получил я письмо от одного из моих петербургских приятелей; это письмо принес мне не почтальон, а трактирный слуга вместе с карточкою, на которой было напечатано: "Статский советник Андрей Евстафьевич Дыбков". Вот письмо моего приятеля:
"Любезный Друг Богдан Ильич! Я посылаю к тебе это письмо с Андреем Евстафьевичем Дыбковым, чиновником одного из здешних министерских департаментов. Ему досталось наследство, не помню, в какой-то из наших степных губерний, и он в первый раз от роду оставил Петербург, в котором родился, вырос, начал служить и дослужил до чина статского советника. Вероятно, он пробудет у вас дня два или три; пожалуйста, мой друг, познакомься с ним и угости его Москвою - ты этого дела мастер. Я искренно уважаю Андрея Евстафьевича, он человек прекрасный, честный, благородный и доказал мне на самом деле свое истинно редкое бескорыстие. Но я должен тебя предуведомить, что у него есть кой-какие предрассудки и ложные понятия, которые могут тебе показаться смешными. Во-первых, он убежден в душе своей, что уроженец и постоянный житель Петербурга есть существо какого-то особенного роду, на которое все провинциалы должны смотреть с невольным чувством уважения. Во-вторых, - не прогневайся, мой друг, - Андрей Евстафьевич не слишком высокого мнения о вашей Москве и, вероятно, не переменит этого мнения, когда увидит, что она вовсе не походит на Петербург. Я боюсь также, чтоб он не показался тебе спесивым; нет, мой друг, уверяю тебя, он вовсе не горд… Это только какое-то невольное чувство собственного своего достоинства или, лучше сказать, следствие преувеличенного понятия, которое он имеет о звании чиновника одного из министерских департаментов. Не смейся, мой друг, - это чувство весьма естественное. Представь себе человека, который очень часто сносится с важными особами и пишет предписания, а иногда и замечания начальникам губерний, - может ли этот человек не иметь весьма высокого понятия о своем бюрократическом назначении?… Ты скажешь, может быть, что не он подписывает эти отношения, предписания и замечания, - правда, мой друг… Но знаешь ли ты, что Вольтеров переписчик говаривал иногда, и вовсе не шутя: "Да, конечно! Мы таки порядком потрудились над "Заирой", но если б вы знали, какого труда нам стоил "Магомет"!" Ну, рассуди же сам, если это мог сказать простой переписчик, то чего не может подумать о себе тот, кто не переписывает, а сочиняет все эти деловые бумаги. Конечно, Андрей Евстафьевич понимает, что в Петербурге он исчезает в этой толпе равных с ним званием чиновников, но зато он не сомневается, что в каждом провинциальном городе он должен казаться всем местным властям лицом не только замечательным и важным, но даже государственным; одним словом, я уверен, что Андрей Евстафьевич не принял бы за насмешку, если б в какой-нибудь губернии исправник встретил его на границе своего уезда, а городничий подал рапорт о благосостоянии города".
Не желая выводить из этого приятного заблуждения господина Дыбкова, я не поменялся с ним карточками, а поехал к нему сам. Андрей Евстафьевич показался мне, действительно, человеком очень добрым; он принял меня весьма ласково. Поздравив его с приездом в Москву, я спросил его, был ли он в Кремле.
- Как же! - отвечал Дыбков. - Я видел ваш большой колокол, толстую пушку, соборы, Ивана Великого - все видел. Конечно, для художника тут немного пищи, но для любителя русской старины должно быть очень любопытно… Древность, большая древность!..
- А по Москве вы покатались?
- Да!.. Я вчера целый день ездил. Скажите мне, что это за странная мысль была основать Москву на таком невыгодном месте? Ведь она была некогда первым городом в России; неужели нельзя было выбрать для нее получше местоположение?
- Да разве здешнее местоположение…
- Помилуйте!.. Для большого города необходимо ровное, гладкое место… Посмотрите наш Петербург… А это что такое?… Горы да буераки!.. То спускаешься вниз, то подымаешься вверх…
- Зато на каждом шагу какие виды, - прервал я.
- Да что хорошего в этих видах? Никакой симметрии, никакого единообразия, такая пестрота, все как-то разбросано. Церквей очень много, да все они такой безобразной старинной архитектуры!.. Узенькие улицы… Нет, воля ваша, я ожидал увидеть что-нибудь получше этого!.. Конечно, мы, петербургские жители, избалованы, нас трудно чем-нибудь удивить, да я вовсе и не думал удивляться, а полагал, что увижу хоть что-нибудь похожее на столицу… Ну, две-три широкие прямые улицы с трехэтажными домами под одну кровлю, судоходную реку с гранитной набережной…
- Да, - сказал я, - нам этим похвастаться не можно: наша Москва-река…
- Не прогневайтесь, - прервал Дыбков, - мы не променяли бы на нее нашу Черную речку или Карповку, - по них все-таки в лодках ездят; а через вашу Москву-реку, говорят, куры вброд ходят… Да скажите, пожалуйста, какую же вы пьете воду?
- Можно пить и москворецкую - она весьма недурна; а сверх того у нас во многих местах есть фонтаны с отличной водою.
- А!.. Видел, видел!.. То есть не фонтаны, а источники; вот как у нас по Царскосельской дороге… Фонтаны - дело другое, и если б вы побывали у нас в Петергофе… Да что об этом… Скажите-ка мне лучше, почтеннейший Богдан Ильич, могу ли я здесь кое-чем позапастись?
- А что вам надобно?
- Мне нужно купить французского табаку да несколько бутылок вина… Я уж не требую, чтоб это было отлично хорошо…
- А почему же вам этого не требовать?
- Сам виноват, Богдан Ильич! Забыл всем нужным запастись в Петербурге.
- Не беспокойтесь. Вы найдете здесь и цельное вино, и хороший французский табак.
Дыбков улыбнулся.
- Хороший? - повторил он. - Извините, Богдан Ильич. Если б дело шло о калачах, так в этом и спору нет: Москва ими славилась; но все предметы роскоши и все то, что идет из чужих краев… Впрочем, у меня больших претензий нет, я всем буду доволен. Кто едет за две тысячи верст от Петербурга, в самую глубь России, тот должен всего ожидать. Что делать, Богдан Ильич! Придется месяца два потерпеть, да зато я познакомлюсь с нашими провинциями; а, признаюсь, я давно желаю на них посмотреть. Жаль только, что не увижу их, так сказать, нараспашку, не застану врасплох. Мне очень бы хотелось взглянуть на их будничный, простой быт; а как это сделаешь?… Во всяком городе узнают сейчас, что я занимаю такой видный пост в Петербурге, - пойдут церемонные визиты, официальные приглашения, званые обеды… Ну, что тут увидишь и что узнаешь?… Вот, Богдан Ильич, - примолвил Дыбков с таким детским простодушием, что мне стало его жаль, - вот, сударь, случаи, в которых инкогнито должно быть очень приятно!
Несмотря на мою страсть угощать всех приезжих Москвою, я не предложил моих услуг Андрею Евстафьевичу, который отзывался так холодно о нашем Кремле и не постигал, что главная прелесть Москвы состоит именно в том, что она вовсе не походит на великолепный Петербург, на щеголеватый Берлин, на Париж, на Вену и вообще на все города Европы. Она прекрасна не заимственной, а собственной своей красотою. Мы пригляделись к нашей Москве, а послушайте, что говорят о ней иностранные путешественники. Недавно я спросил одного из них, как ему показался наш первопрестольный город.
- Ваша Москва, - отвечал он, - вовсе не походит на то, что мы привыкли называть правильным, великолепным, изящным, а между тем я не могу ею налюбоваться. Все, что я до сих пор видел, так огромно, чудно, пестро, так противоречит нашим западным понятиям и в то же время так прекрасно, что я решительно очнуться не могу. Одним словом, ваша Москва не город, а "тысяча и одна ночь", или, лучше сказать, очаровательный, волшебный сон, в котором все для меня ново.
Я распрощался с господином Дыбковым, пожелал ему счастливого пути и отправился домой. Спустя месяца полтора после этого явился ко мне поутру господин Дыбков. Он сказал мне, что, возвращаясь в Петербург, хотел узнать, не имею ли я каких-нибудь препоручений к моему приятелю. Я поблагодарил его и спросил, как он провел свое время в губернии, понравился ли ему образ жизни наших провинциалов, повеселился ли он?… При этом последнем вопросе господин Дыбков покраснел.
- Повеселился? - повторил он. - Где-с?… В этой трущобе? В этих губернских городах, в которых не имеют никакого уважения ни к званию, ни к лицам?… Помилуйте!.. Да можно ли повеселиться там, где живут какие-то мужики, варвары, которые засели в своих конопляниках да никого и знать не хотят!.. Представьте себе, - продолжал господин Дыбков с возрастающим жаром, - петербургский житель, человек, занимающий такой видный пост… должен был… Вы не поверите!.. Да, сударь, должен был во всех губернских городах обедать где?… В трактирах, сударь! В трактирах!.. Да еще в каких!.. Харчевни мерзкие!.. А туда ж: ресторации… нумера!.. Хлева, сударь… хлева!..
- Это странно, - сказал я, - у нас в провинциях вообще очень гостеприимны, и, если приезжий желает со всеми познакомиться, ему стоит только сделать несколько визитов или привезти с собой хоть одно рекомендательное письмо…
- Рекомендательное письмо? - повторил с живостью Андрей Евстафьевич. - Мне рекомендательное письмо, сударь, - подорожная!.. Такой чиновник, как я, в каком-нибудь провинциальном городишке… Да это, сударь, эпоха!.. Нет, признаюсь, я не ожидал такого разврата в наших провинциях… Все, сударь, потеряно, все!.. Покойный батюшка служил в канцелярии генерал-прокурора, - бывало, поедем не по службе, а по собственным делам в какой-нибудь губернский город… Господи, боже мой!.. Все встрепенется!.. Исправник, заседатели в мундирах… Обывательских лошадей бери безденежно сколько хочешь!.. Что лошади!.. По дорогам лагуны горят!.. А теперь!.. Скверный дух, батюшка, скверный!.. Представьте себе: вздумалось мне проездом остановиться отдохнуть в одном уездном городе. Привезли меня в гостиницу - гадость такая, что не приведи господи! Хуже всякой конюшни. Вот я посылаю сказать городничему, что такой-то проезжий петербургский чиновник желает переночевать в городе, но так как городская гостиница не представляет к сему никаких удобств, то он покорнейше просит господина городничего приказать отвести ему квартиру в каком-нибудь обывательском доме. Вот жду: явится ко мне сам городничий, вероятно, предложит свой дом… И что ж, сударь? Человек мой возвращается с ответом: "Скажи, дескать, твоему барину, что квартиры отводят только для проходящих войск, а если, дескать, его высокородию не нравится наша гостиница, так он может сам нанять квартиру у любого обывателя". Разумеется, после такого дерзкого ответа я не мог остаться ни минуты в этом скверном городишке. Добрался я наконец до первого губернского города, живу в нем сутки, двое… Поверите ли?… Никому до меня и дела нет!.. Приезжаю в другой губернский город, останавливаюсь в гостинице… Порядочная!.. Довольно чисто, не пахнет ни кислой капустой, ни рыбой… Входит трактирщик: "Позвольте узнать чин, имя и фамилию". - "Статский советник, братец, Андрей Евстафьевич Дыбков, чиновник, служащий в таком-то министерстве". Трактирщик в пояс поклон - и вон! Гляжу в окно: бежит он сломя голову по улице… повстречался с человеком в треугольной шляпе, по всему видно - квартальный… пошептались; квартальный сел на извозчика и поскакал. "А-га, - подумал я, - проснулись!" Этак через полчаса входит мой Алексей и докладывает, что ему на почтовом дворе сказали, будто бы все лошади в разгоне и только разве к ночи вернутся назад. "Я было поспорил со смотрителем, - примолвил Алексей. - Да он божится, что лошадей нет, а ямщики говорят не то; да и сам-то он, проклятый, ухмыляется". - "Ухмыляется, - подумал я, - вот что!.. Понимаю!.. Ему не приказано давать мне лошадей: это деликатная манера позадержать меня в городе… Понимаю!.." - "Не прикажете ли, - спросил Алексей, - сказать трактирщику, что вы изволите здесь кушать?" - "Нет, братец, погоди! Мне кажется, я буду обедать не здесь… Ступай себе, поешь; да вынь из чемодана шкатулку, мундирный фрак и прочее". Вот, сударь, я выбрился, оделся, сижу себе час, сижу два, сижу три… Что такое? И скучно, и есть хочется, а гонца ко мне от губернатора нет как нет!.. Видно, приготовляется - не хочет принять меня по-будничному… Проходит еще час, другой… Слышу - бьет семь часов! Да этак поздно и у нас в Петербурге не обедают!.. Я кликнул трактирщика. "Что, брат, губернатор в городе?" - "В городе, сударь. Сейчас изволил проехать". - "Проехать? Куда?" - "Да, я думаю, никуда, ваше высокородие; он всегда изволит кататься после обеда". Вот тебе раз!.. Что это все значит?… "Послушай, любезный, - сказал я хозяину, - мне показалось, что ты говорил на улице с каким-то квартальным?" - "Говорил, сударь". - "И этот квартальный сел на извозчика и поскакал". - "Точно так-с!.. Этот квартальный надзиратель - мой куманек. Я думал, что вы будете здесь кушать, так просил его взять в погребке бутылочку хорошего сотернова. Ординарное-то у меня есть, да не отличное: здешние посетители им не брезгуют, а ваше высокородие дело другое - вы человек петербургский!.." Прошу покорно, а делать-то нечего! Принимайся за трактирный обед. "Да ничего, дескать, нет". - "Как так?" - "Ваш человек сказал, что вы кушать не будете, так для вас ничего не готовлено". Поздравляю: без обеда!.. Признаюсь, Богдан Ильич, в жизнь мою я не сердился так на самого себя, как в этот раз… Дурак этакий!.. Уж я видел, какой народ эти провинциалы, - чего тут ожидать? Да разве есть что-нибудь для них святое?… Что им такое петербургский сановник? Они сами господа!.. Вы скажете, что губернатор не знал о моем приезде в город… Да как ему, сударь, не знать об этом?… Уж коли ему не донесли о приезде такого чиновника, как я, так о чем же ему и доносят?… Нет, Богдан Ильич, худо, очень худо!.. Все потеряно, батюшка, все!..
Как я ни желал примирить моего гостя с нашими провинциалами, но он остался непоколебим и, прощаясь со мною, повторил еще раз, что в наших губерниях и дворянство, и местное начальство, и вообще все сословия потеряли всякое уважение к заслуженным лицам, совершенно развратились и что это пагубное вольнодумство дошло до высочайшей своей степени; одним словом, добрый и простодушный Андрей Евстафьевич, вовсе не думая, повторил в прозе то, что сказал некогда в стихах Боало:
Qui meprise Cotin, n'estime point son roi,
Et n'a, selon Cotin, ni Dieu, ni foi, ni loi.
Москва-река
Я люблю прогуливаться по берегу Москвы-реки, когда она весной поднимает пологие берега Замоскворечья, ревет и крутится под сводами Каменного моста и не течет, а мчится быстрым потоком, огибая крутые берега Кремлевского холма. Но недолго живет наша Москва-река этой чужой, заимствованной жизнью; как величавая красавица, пораженная внезапным недугом, она начинает чахнуть, худеть и в несколько дней превращается из судоходной реки в мелководную, ничтожную реку, которую во многих местах, а особливо у Крымского броду, вовсе не грешно назвать речкою. Там, где прежде едва доставали дно длинными баграми, купаются, или, лучше сказать, играют по колено в воде, пятилетние ребятишки; а где проходили огромные суда с тяжелым грузом, там на широких отмелях расхаживают галки и вороны.