Пока веранда и внутренность гудела говором, произошло то, чего ещё никогда не происходило. Именно: извозчики в синих кафтанах, караулившие у ворот "Шалаша", вдруг полезли на резные чугунные решётки. Кто-то крикнул:
– Тю!..
Кто-то свистнул…
Затем показался маленький тёпленький огонёчек, а затем от решётки отделилось белое привидение. Оно проследовало быстро и деловито по асфальтовой дорожке, мимо веранды, прямо к зимнему входу в ресторан и за углом скрылось, не вызвав даже особенного изумления на веранде. Ну, прошёл человек в белом, а в руках мотнулся огонёчек. Однако через минуту-две в аду наступило молчание, затем это молчание перешло в возбуждённый говор, а затем привидение вышло из ада на веранду. И тут все ахнули и застыли, ахнув. "Шалаш" многое видел на своём веку, но такого ещё не происходило ни разу.
Привидение оказалось не привидением, а известным всей Москве поэтом Иванушкой Безродным, и Иванушка имел в руке зажжённую церковную свечу зелёного воску. Огонёчек метался на нём, и она оплывала. Буйные волосы Иванушки не были прикрыты никаким убором, под левым глазом был большой синяк, а щека расцарапана. На Иванушке надета была рубашка белая и белые же кальсоны с тесёмками, ноги босые, а на груди, покрытой запёкшейся кровью, непосредственно к коже была приколота бумажная иконка, изображающая Иисуса.
Молчание на веранде продолжалось долго, и во время его изнутри "Шалаша" на веранду валил народ с искажёнными лицами.
Иванушка оглянулся тоскливо, поклонился низко и хрипло сказал:
– Здорово, православные.
От такого приветствия молчание усилилось.
Затем Иванушка наклонился под столик, на котором стояла вазочка с зернистой икрой и торчащими из неё зелёными листьями, посветил, вздохнул и сказал:
– Нету и здесь!
Тут послышались два голоса.
Бас паскудный и бесчеловечный сказал:
– Готово дело. Делириум тременс. []
А добрый тенор сказал:
– Не понимаю, как милиция его пропустила по улицам?
Иванушка услышал последнее и отозвался, глядя поверх толпы:
– На Бронной мильтон вздумал ловить, но я скрылся через забор.
И тут все увидели, что у Иванушки были когда-то коричневые глаза, а стали перламутровые, и все забыли Берлиоза, и страх и удивление вселились в сердца.
– Друзья, – вдруг вскричал Иванушка, и голос его стал и тёпел и горяч, – друзья, слушайте! Он появился!
Иванушка значительно и страшно поднял свечу над головой.
– Он появился! Православные! Ловите его немедленно, иначе погибнет Москва!
– Кто появился? – выкрикнул страдальческий женский голос.
– Инженер! – хрипло крикнул Иванушка, – и этот инженер убил сегодня Антошу Берлиоза на Патриарших Прудах!
– Что? Что? Что он сказал?
– Убил! Кто? Белая горячка. Они были друзья. Помешался.
– Слушайте, кретины! – завопил Иванушка. – Говорю вам, что появился он!
– Виноват. Скажите точнее, – послышался тихий и вежливый голос над ухом Иванушки, и над этим же ухом появилось бритое внимательное лицо.
– Неизвестный консультант, – заговорил Иванушка, озираясь, и толпа сдвинулась плотнее, – погубитель появился в Москве и сегодня убил Антошу!
– Как его фамилия? – спросил вежливо на ухо.
– То-то фамилия! – тоскливо крикнул Иван, – ах, я! Чёрт возьми! Не разглядел я на визитной карточке фамилию! На букву Be! На букву Be! Граждане! Вспоминайте сейчас же, иначе будет беда Красной столице и горе ей! Во… By… Влу… – забормотал Иванушка, и волосы от напряжения стали ездить у него на голове.
– Вульф! – крикнул женский голос.
– Да не Вульф… – ответил Иванушка, – сама ты Вульф! Граждане, вот чего, я сейчас кинусь дальше ловить, а вы спосылайте кого-нибудь в Кремль, в верхний коммутатор, скажите, чтобы тотчас сажали бы стрельцов на мотоциклетки с секирами, с пулемётами в разных направлениях инженера ловить! Приметы: зубы платиновые, воротнички крахмальные, ужасного роста!
Тут Иванушка проявил беспокойство, стал заглядывать под столы, размахивать свечой.
Народ загудел… Послышалось слово – "доктор"… И лицо приятное, мясистое, лицо в огромных очках, в чёрной фальшивой оправе, бритое и сытое, участливо появилось у Иванушкина лица.
– Товарищ Безродный, – заговорило лицо юбилейным голосом, – вы расстроены смертью всеми нами любимого и уважаемого Антона… нет Антоши Берлиоза. Мы это отлично понимаем. Возьмите покой. Сейчас кто-нибудь из товарищей проводит вас домой, в постельку…
– Ты, – заговорил Иван и стукнул зубами, – понимаешь, что Берлиоза убил инженер! Или нет? Понимаешь, арамей?
– Товарищ Безродный! Помилуйте, – ответило лицо.
– Нет, не помилую {}, – тихо ответил Иван и, размахнувшись широко, ударил лицо по морде.
Тут догадались броситься на Ивана. Он издал визг, отозвавшийся даже на бульваре. Окна в домиках, окаймляющих сад с поэтом, стали открываться. Столик с икрой, с листьями и с бутылкой Абрау рухнул, взлетели босые ноги, кто-то упал в обморок.
В окошке возникла голова фурии, закричала:
– Царица небесная! Когда же будет этому конец? Когда, когда, наконец, власть закроет проклятый "Шалаш"! Дети оборались, не спят – каждый вечер в "Шалаше" скандал…
Мощная и волосатая рука сгребла фурию, и голова её провалилась в окне.
В то время, когда на веранде бушевал неслыханный ещё скандал, в раздевалке командир брига стоял перед швейцаром.
– Ты видел, что он в подштанниках? – спросил холодно пират.
– Да ведь, Арчибальд Арчибальдович, – отвечал швейцар трусливо, но и нагловато бегая глазами, – они ведь члены Описа…
– Ты видел, что он в подштанниках? – хладнокровно спросил пират.
Швейцар замолк, и лицо его приняло тифозный цвет. Наглость в глазках потухла. Ужас сменил её. Он снизу вверх стал смотреть на командира. Он видел ясно, как чёрные волосы покрылись шёлковой косынкой. Исчез фрак, за ременным поясом возникли пистолеты. Он видел безжалостные глаза, чёрную бороду, слышал предсмертный плеск волны у борта брига и наконец увидел себя висящим с головой набок и высунутым до плеча языком на фок-марс-рее, чёрный флаг с мёртвой головой. Океан покачивался и сверкал. Колени швейцара подогнулись, но флибустьер прекратил пытку взглядом.
– Ох, Иван, плачет по тебе биржа труда, Рахмановский милый переулок, – сквозь зубы сказал капитан.
– Арчибальд…
– Пантелея. Протокол. Милиционера, – ясно и точно распорядился авралом пират, – таксомотор. В психиатрическую.
– Пантелей, выходит… – начал было швейцар, но пират не заинтересовался этим.
– Пантелея, – повторил он и размеренно пошёл внутрь.
Минут через десять весь "Шалаш" был свидетелем, как окровавленного человека, босого, в белье, поверх которого было накинуто пальто Пантелея, под руки вели к воротам. Страшные извозчики у решётки дрались кнутами за обладание Иванушкой, кричали:
– На резвой! Я возил в психическую!
Иванушка шёл плача и пытался укусить за руку то правого Пантелея, то левого поэта Рюхина, и Рюхин скорбно шептал:
– Иван, Иван…
В тылу на веранде гудел народ, лакеи выметали и уносили осколки, повторялось слово "Берлиоз". В драную пролётку у ворот мостилось бледное лицо без очков, совершенно убитое незаслуженной плюхой, и дама убитая мостилась с ним рядом.
В глазах у Рюхина затем замелькали, как во сне, огни на Страстной площади, потом бесконечные круглые огненные часы, затем толпы народа, затем каша из автомобильных фонарей, шляп…
Затем, светя и рыча и кашляя, таксомотор вкатил в какой-то волшебный сад, затем Рюхин, милиционер и Пантелей ввели Иванушку в роскошный подъезд, причём Рюхин, ослеплённый техникой, всё более трезвел и жадно хотел пить. Затем все оказались в большой комнате, в которой стоял столик, клеёнчатая новенькая кушетка, два кресла. Круглые часы подвешены были высоко и показывали 11 с четвертью.
Милиционер, Пантелей удалились. Рюхин огляделся и увидел себя в компании двух мужчин и женщины. Все трое были в белых балахонах, очень чистых, и женщина сидела за столиком.
Иванушка, очень тихий, странно широкоплечий в Пантелеевском пальто, не плачущий, поместился под стеной и руки сложил на груди. Рюхин напился из графина с такой жадностью, что руки у него задрожали.
Тут же дверь бесшумно открылась и в комнату вошёл ещё один человек, тоже в балахоне, из кармашка коего торчал чёрный конец трубочки. Человек этот был очень серьёзен. Необыкновенно весь спокоен, но при крайне беспокойных глазах. И даже по бородке его было видно, что он величайший скептик. Пессимист.
Все подтянулись.
Рюхин сконфузился, поправил поясок на толстовке и произнёс:
– Здравствуйте, доктор. Позвольте познакомиться. Поэт Рюхин.
Доктор вежливо поклонился Рюхину, но, кланяясь, смотрел не на Рюхина, а на Иванушку.
– А это… – почему-то понизив голос, представил Рюхин, – знаменитый поэт Иван Бездомный.
По доктору видно было, что имя это он слышит впервые в жизни, он вопросительно посмотрел на Рюхина. И тот, повернувшись к Иванушке спиной, зашептал:
– Мы опасаемся, не белая ли горячка…
– Пил очень сильно? – сквозь зубы спросил доктор.
– Нет, доктор…
– Тараканов, крыс, чёртиков или шмыгающих собак не ловил?
– Нет, – ответил Рюхин, – я его вчера видел. Он речь говорил!
– Почему в белье? С постели взяли?
– Нет, доктор, он в ресторан пришёл в таком виде.
– Ага, – сказал доктор так, как будто ему очень понравилось, что Иванушка в белье пришёл в ресторан, – а почему окровавлен? Дрался?
Рюхин замялся.
– Так.
Тут совещание шёпотом кончилось и все обратились к Иванушке.
– Здравствуйте, – сказал доктор Иванушке.
– Здорово, вредитель! – ясным громким голосом ответил Иванушка, и Рюхин от сраму захотел провалиться сквозь землю. Ему было стыдно поднять глаза на вежливого доктора, от бороды которого пахло явно одеколоном.
Тот, однако, не обиделся, а снял привычным ловким жестом пенсне с носа и спрятал его, подняв полу балахона, в задний карман брюк.
– Сколько вам лет? – спросил доктор.
– Поди ты от меня к чертям, в самом деле, – хмуро ответил Иванушка.
– Иван, Иван… – робко воскликнул Рюхин.
А доктор сказал вежливо и печально, щуря близорукие глаза:
– Зачем же вы сердитесь? Я решительно не понимаю…
– Двадцать пять лет мне, – сурово ответил Иванушка, – и я завтра на вас на всех пожалуюсь. И на тебя, гнида! – отнёсся он уже персонально к Рюхину.
– За что же вы хотите пожаловаться?
– За то, что меня силой схватили и притащили куда-то.
Рюхин глянул тут на Иванушку и похолодел. Глаза у Иванушки из перламутровых превратились в зелёные, ясные. "Батюшки, да он вполне свеж и нормален, – подумал Рюхин. – Зачем же такая чепуха… зачем же мы малого в психическую поволокли. Нормален, только рожа расцарапана".
– Куда это меня приволокли? – надменно спросил Иван.
Рюхину захотелось конспирации, но врач сейчас же открыл тайну.
– Вы находитесь в психиатрической лечебнице, оборудованной по последнему слову техники. Кстати добавлю: где вам не причинят ни малейшего вреда и где вас никто не собирается задерживать силой.
Иванушка недоверчиво покосился, потом пробурчал:
– Хвала Аллаху, кажется, нашёлся один нормальный среди идиотов, из которых первый – величайшая бездарность и балбес Пашка.
– Кто этот Пашка-бездарность? – спросил врач.
– Вот он – Рюхин, – ответил Иванушка и указал на Рюхина.
– Простите, – сказал доктор.
Рюхин был красен, и глаза его засверкали. "Вот так так, – думал он, – и сколько раз я давал себе слово не ввязываться ни в какие истории. Вот и спасибо. Свинья какая-то, и притом нормален". И горькое чувство шевельнулось в душе Рюхина.
– Типичный кулачок-подголосок, тщательно маскируется под пролетария, – продолжал Иванушка сурово обличать Рюхина, – "и развейтесь красные знамёна", а посмотрели бы вы, что он думает, хе… – и Иванушка рассмеялся зловеще.
Доктор повернулся спиной к Иванушке и шепнул:
– У него нет белой горячки.
Затем повернулся к Ивану и заговорил:
– Почему, собственно, вас доставили к нам?
– Да чёрт их возьми, идиотов! Схватили, затолкали в такси и поволокли!
– Простите, вы пили сегодня, – осведомился доктор.
– Ничего я не пил, ни сегодня, ни вчера, – ответил Иван.
– Гм… – сказал врач, – но вы почему, собственно, в ресторан, вот как говорит гражданин Рюхин, пришли в одном белье?
– Вы Москву знаете? – спросил Иван.
– Да, более или менее… – протянул доктор.
– Как вы полагаете, – страстно спросил Иван, – мыслимо ли думать, чтобы вы в Москве оставили на берегу реки что-нибудь и чтобы вещь не попятили? Купаться я стал, ну и украли, понятно, и штаны, и толстовку, и туфли. А я спешил в "Шалаш".
– Свидание? – спросил врач.
– Нет, брат, не свидание, а я ловлю инженера!
– Какого инженера?
– Который сегодня на Патриарших, – раздельно продолжал Иван, – убил Антона Берлиоза. А поймать его требуется срочно, потому что он натворит таких дел, что нам всем небо с овчинку покажется.
Тут врач вопросительно отнёсся к Рюхину. Переживающий ещё жгучую обиду, Рюхин ответил мрачно:
– Председатель Вседруписа Берлиоз сегодня под трамвай попал.
– Он под трамвай попал, говорят?
– Его убил инженер.
– Толкнул, что ли, под трамвай?
– Да не толкнул! – Иван раздражился, – почему такое детское понимание вещей. Убил – значит толкнул! Он пальцем не коснулся Антона. Такой вам толкнёт!
– А кто-нибудь ещё видел кроме вас этого инженера?
– Я один. То-то и беда.
– Фамилию его знаете?
– На "Be" фамилия, – хмуро ответил Иван. И стал потирать лоб.
– Инженер Наве?
– Да не Наве, а на букву "Be" фамилия. Не прочитал я до конца на карточке фамилию. Да ну тебя тоже к чёрту. Что за допросчик такой нашёлся! Убирайтесь вы от меня! Где выход?
– Помилуйте, – воскликнул доктор, – у меня и в мыслях не было допрашивать вас! Но ведь вы сообщаете такие важные вещи об убийстве, которого вы были свидетелем… Быть может, здесь можно чем-нибудь помочь…
– Ну, вот именно, а эти негодяи волокут куда-то! – вскричал Иван.
– Ну вот! – вскричал и доктор, – возможно здесь недоразумение!.. Скажите же, какие меры вы приняли, чтобы поймать этого инженера?
– Слава тебе Господи, ты не вредитель, а молодец! – и Иван потянулся поцеловать, – меры я принял такие: первым делом с Москвы-реки бросился в Кремль, но у Спасских ворот стремянные стрельцы не пустили! Иди, говорят, Божий человек, проспись.
– Скажите! – воскликнул врач и головой покачал, а Рюхин забыл про обиды и вытянул шею.
– Ну-те-с, ну-те-с, – говорил врач крайне заинтересованный, и женщина за столом развернула лист и стала записывать. Санитары стояли тихо и руки держали по швам, не сводили с Ивана Безродного глаз. Часы стучали.
– Вооружённые были стрельцы?
– Пищали в руках, как полагается, – продолжал Иван, – тут я, понимаешь ли, вижу, ничего не поделаешь, и брызнул за ним на телеграф, а он проклятый вышел на Остоженку, я за ним в квартиру, а там голая гражданка в мыле и в ванне, я тут подобрал иконку и пришпилил её к груди, потому что без иконки его не поймать… Ну… – тут Иван поднял голову, глянул на часы и ахнул.
– Батюшки, одиннадцать, – закричал он, – а я тут с вами время теряю. Будьте любезны, где у вас телефон?..
Один из санитаров тотчас загородил его спиной, но врач приказал:
– Пропустите к телефону.
И Иван уцепился за трубку и вытаращил глаза на блестящие чашки звонков. В это время женщина тихо спросила Рюхина:
– Женат он?
– Холост, – испуганно ответил Рюхин.
– Родные в Москве есть?
– Нету.
– Член профсоюза?
Рюхин кивнул. Женщина записала.
– Дайте Кремль, – сказал вдруг Иван в трубку, в комнате воцарилось молчание. – Кремль? Передайте в Совнарком, чтобы послали сейчас же отряд на мотоциклетках в психиатрическую лечебницу… Говорит Бездомный… Инженера ловить, который Москву погубит… Дура. Дура, – вскричал Иван и грохнул трубкой, – вредительница! – и с трубки соскочил рупор.
Санитар тотчас повесил трубку на крюк и загородил телефон.
– Не надо браниться в телефон! – заметил врач.
– Ну-ка, пустите-ка меня, – попросил Иван и стал искать выхода, но выход как сквозь землю провалился.
– Ну, помилуйте, – заметил врач, – куда вам сейчас идти. Поздно, вы не одеты. Я настойчиво советую вам переночевать в лечебнице, а уж днём будет видно.
– Пропустите меня, – сказал Иван глухо и грозно.
– Один вопрос, как вы узнали, что инженер убил?
– Он про постное масло знал заранее, что Аннушка его разольёт! – вскрикнул Иван тоскливо, – он с Пилатом Понтийским лично разговаривал… Пустите…
– Помилуйте, куда вы пойдёте!
– Мерзавцы, – вдруг взвыл Иван, и перед женщиной засверкала никелированная коробка и склянки, выскочившие из выдвижного ящика.
– Ах, так, ах, так… – забормотал Иван, – это, стало быть, нормального человека силой задерживать в сумасшедшем доме. Гоп! – И тут Иван, сбросив Пантелееве пальто, вдруг головой вперёд бросился в окно, прикрытое наглухо белой шторой. Коварная сеть за шторой без всякого вреда для Ивана спружинила и мягко бросила поэта назад и прямо в руки санитаров. И в эту минуту в руках у доктора оказался шприц. Рюхин застыл на месте.
– Ага, – прохрипел Иван, – вот какие шторочки завели в домиках, ага… – Рюхин глянул в лицо Ивану и увидел, что оно покрылось потом, а глаза помутнели, – понимаем! Помогите! Помогите!
Но крик Ивана не разнёсся по зданию. Обитые мягким, стёганые стены не пустили воплей несчастного никуда. Лица санитаров исказились и побагровели.
– Ад-ну… адну минуту, голову, голову… – забормотал врач, и тоненькая иголочка впилась в кожу поэта, – вот и всё, вот и всё… – и он выхватил иглу, – можно отпустить. Санитары тотчас разжали руки, а женщина выпустила голову Ивана.
– Разбойники! – прокричал тот слабо, как бы томно, метнулся куда-то в сторону, – ещё прокричал: – И был час девятый!.. – но вдруг сел на кушетку… – Какая же ты сволочь, – обратился он к Рюхину, но уже не криком, а печальным голосом. Затем повернулся к доктору и пророчески грозно сказал:
– Ну, пусть погибает Красная столица, я в лето от Рождества Христова 1943-е всё сделал, чтобы спасти её! Но… но победил ты меня, сын погибели, и заточили меня, спасителя.
Он поднялся и вытянул руки, и глаза его стали мутны, но неземной красоты.
– И увижу се в огне пожаров, в дыму увижу безумных бегущих по Бульварному Кольцу… – тут он сладко и зябко передёрнул плечами, зевнул… и заговорил мягко и нежно:
– Берёзки, талый снег, мостки, а под мостки с гор потоки. Колокола звонят, хорошо, тихо…