– Как ваша нога? – участливо спрашивала Маргарита, восхищаясь своею властью легко говорить на всех языках мира, сама вслушиваясь в певучесть своей итальянской речи.
– О, добрейшая королева! Прекрасно! – искренне и благодарно глядя водяными зеленоватыми глазами в лицо Маргариты…
Молодой человек уже вкладывал в сухую ручку госпожи Тофаны бокал.
– Кто этот с нею? – торопливо справилась Маргарита, – с богомерзкой рожей? Муж?
– Не знаю я этого сукиного сына, – озабоченно шептал Коровьев, – кажется, какой-то неаполитанский аптекарь… У неё всегда была манера ронять себя и связываться со всякой сволочью. Ну, Азазелло пропустил… Всё в порядке… Он должен по должности знать всех.
– Как рады мы, граф! {} – вскричал он по-французски и, пока очень беспокойный какой-то фрачник целовал колени Маргариты, говорил ей:
– Не правда ли, светлейшая королева, граф Алессандро Феникс очень, очень понравился Калиостро, – вдунул он в ухо Маргарите…
Поцелуи теперь шли один за другим…
– С этой чуть нежней, – одним дыханием проговорил Коровьев, – она мрачная. Неврастеничка. Обожает балы, носится с бредовой мыслью, что мессир её увидит, насчёт платка ему что-то хочет рассказать…
– Где? Где?
– Вон между двумя, – взглядом указывал Коровьев.
Маргарита поймала взглядом женщину лет двадцати, необыкновенную по красоте сложения, с дымными топазами на лбу и такими же дымными глазами.
– Какой платок? Не понимаю! – под рёв музыки, звон и начинающий уже нарастать гул голосов говорила Маргарита довольно громко.
– Камеристка к ней приставлена, – пояснял Коровьев, в то же время пожимая руки какому-то арабу, – и тридцать лет кладёт ей на ночь на столик носовой платок с каёмочкой… Как проснётся она, платок тут. Она сжигала его в печке, топила в реке, но ничего не помогает.
– Какой платок?
– С синей каёмочкой. Дело в том, что, когда она служила в кафе, хозяин её как-то завёл в кладовую, а через девять месяцев она родила мальчика. И унесла его в лес, и засунула ему в рот платок, а потом закопала мальчика в земле. На суде плакала, говорила, что кормить нечем ребёнка. Ничего не понимает.
– А хозяин кафе где? – каким-то странным голосом спросила Маргарита. – Где хозяин?
– Ваше величество, – заскрипел снизу кот, – позвольте вас спросить, при чём же здесь хозяин? Он платка младенцу не совал в рот!
Маргарита вдруг скрутила острыми когтями ухо Бегемота в трубку и зашептала, в то же время улыбаясь кому-то:
– Если ты, сволочь, ещё раз это скажешь…
Бегемот как-то не по-бальному пискнул и захрипел:
– Ваше… ухо вспухнет… зачем портить бал?.. я говорил юридически… с юридической точки… Молчу, молчу! Как рыба молчу!
Маргарита выпустила ухо кота и глянула сверху вниз. Мрачные глаза взмолились ей, но рот шептал по-немецки:
– Я счастлива, королева, быть приглашённой на великий бал полнолуния или ста королей…
– А я, – отвечала по-немецки Маргарита, – рада вас видеть… Очень рада… Любите ли вы шампанское?
– Что вы делаете, королева?! – на ухо беззвучно взревел Коровьев, – затор получится!
– Я люблю, – моляще говорила женщина.
– Так вот вы…
– Фрида {}, Фрида, Фрида, – жадно глядя на Маргариту, шептала женщина, – меня зовут Фрида, о, королева!
– Так вот, напейтесь сегодня пьяной, Фрида, – сказала Маргарита, – и ни о чём не думайте!
Фрида, казалось, хотела войти в глаза Маргарите, тянулась к ней, но кот уже помогал ей подняться и увлекал в сторону.
Затор действительно мог получиться. Теперь уже на каждой ступеньке было по двое человек. Снизу из бездны на Маргариту по склону, как будто штурмуя гору, подымался народ.
Из швейцарской снизу уже послышалось жужжанье голосов. Прислуги там прибавилось… Там была толчея.
Маргарита теперь уже не имела времени для того, чтобы произносить что-либо, кроме слов:
– Я рада вас видеть…
– Герцог! – подсказывал Коровьев и пел теперь за двух на всех языках.
Голые женские тела, вкраплённые меж фрачных мужчин, подвигались снизу как стеной. Шли смуглые и белотелые, и цвета кофейного зёрна, и вовсе чёрные и сверкающие, как будто смазанные маслом. В волосах рыжих, чёрных, каштановых, светлых как лён в ливне света играли снопами, рассыпали искры драгоценные камни. И как будто кто-то окропил штурмующую колонну мужчин, брызгали светом с грудей бриллиантовые капли запонок.
Маргарита теперь ежесекундно ощущала прикосновение губ к колену, ежесекундно вытягивала вперёд руку для поцелуя, лицо её стянуло в вечную улыбающуюся маску привета.
– Но разнообразьте глаза… глаза, – теперь уже в громе музыки и жужжанье и с лестницы и сзади, в рёве труб и грохоте, не стесняясь, говорил Коровьев, – ничего не говорите, не поспеете, только делайте вид, что каждого знаете… Я восхищён! Маркиза де Бренвиллье… Отравила отца, двух братьев и двух сестёр и завладела наследством… Господин де Годен {}, вас ли мы видим? В карты играют в том зале, через площадку… Госпожа Минкина {}, ах, хороша! Не правда ли, королева, она красива… Излишне нервна… зачем же было жечь лицо горничной щипцами и вырывать мясо… Впрочем… Настасья Фёдоровна! Бокал шампанского… Маленькая пауза… Пауза… Ему несколько слов… Что-нибудь о его чудесах на…
– Кто? Кто?
– Паганини… играет сегодня у нас…
Горящие, как угольки, глаза, изжёванное страстью лицо склонилось перед Маргаритой…
– Я счастлива услышать дивные звуки…
– Барон Паганини! – Коровьев кричал и тряс руки Паганини, – все мы будем счастливы услышать ваши флажолеты после этой чертовской трескотни, которую устроил профан Бегемот… Как, ни одного стакана шампанского?.. Ну, после концерта, я надеюсь… Не беспокойтесь, ваш Страдивари уже в зале… он под охраной… Ни одно существо в мире не прикоснётся к нему… За это я вам ручаюсь!..
Лица плыли, качались, и казалось, что одна огромная, как солнце, улыбка разлилась по ним всем…
– Все одинаковы во фраках… но, вот и император Рудольф… {}
– У которого безумные глаза?..
– Он, он… Алхимик и сошёл с ума… Ещё алхимик, тоже неудачник, повешен. Ещё алхимик, опять-таки неудача… Рад видеть вас, господин Сендзивей! Вот эта… чудесный публичный дом держала в Страсбурге, идеальная чистота, порядок… Он? Ударил по лицу друга, а на другой день на дуэли его же заколол… Кровосмеситель…
Этот лысый – господин Руфо, идеальный сводник… Бегемот, пора! Давай своих медведей, которыми ты так хвастался. Видишь, в зале у первого буфета скопился народ. Отсасывай их своими медведями, а то на площадке нельзя будет повернуться. Господин Казанова, королева рада вас видеть… Московская портниха, приятнейшая женщина, мы все её любим за неистощимую фантазию. Держала ателье и придумала страшно смешную штуку – провертела круглые дыры в стене той комнаты, где дамы примеривали туалеты. Бокал шампанского! Я в восхищении!
– И они не знали?
– Все до единой знали. Я в восхищении!.. Этот двадцатилетний мальчуган всегда отличался дикими фантазиями. Мечтатель и чудак. Его полюбила одна девушка, красавица, и он продал её в публичный дом. Рядом с ним отцеубийца. За ними госпожа Калиостро, с нею высокий, обрюзгший, – князь Потёмкин. Да, тот самый, её любовник.
По лестнице текла снизу вверх людская река – чинно, медленно и ровно. Шорох лакированных туфель стоял непрерывный, монотонный. И главное, что конца этой реке не было видно. Источник её – громадный камин – продолжал питать её.
Так прошёл час, и пошёл второй час. Тогда Маргарита стала замечать, что силы её истощаются. Цепь стала ненавистна ей, ей казалось, что с каждой минутой в ней прибавляется веса, что она впивается углами в шею. Механически она поднимала правую руку для поцелуя и, подняв её более тысячи раз, почувствовала, что она тяжела и что поднимать её просто трудно. Интересные замечания Коровьева перестали занимать Маргариту. И раскосые монгольские лица, и лица белые, и чёрные сделались безразличны, сливались по временам в глазах, и воздух почему-то начинал дрожать и струиться.
Несколько, не ненадолго, оживили Маргариту обещанные Бегемотом медведи. Стена рядом с площадкой распалась, и тайна "светит месяца" разъяснилась. Возник ледяной зал, в котором синеватые глыбы были освещены изнутри, и пятьдесят белых медведей грянули на гармониках. Один из них, вожак и дирижёр, надев на голову картуз, плясал перед ними.
– Глупо до ужаса, – бормотал Коровьев, – но цели достигло. Туда потянулись, здесь стало просторнее… Я в восхищении!
Маргарита не выдержала и, стиснув зубы, положила локоть на тумбу. Какой-то шорох, как бы шелест крыльев по стенам, теперь доносился из зала сзади, и было понятно, что там танцуют неслыханные полчища, и даже казалось, будто массивные мраморные мозаичные хрустальные полы в этом диковинном здании ритмично пульсируют.
Ни Гай Цезарь Калигула {}, ни Чингисхан, прошедшие в потоке людей, ни Мессалина {} уже не заинтересовали Маргариту. Как не интересовали ни десятки королей, герцогов, кавалеров, самоубийц, отравительниц, висельников, сводниц, тюремщиков, убийц, шулеров, палачей, доносчиков, изменников, куртизанок, безумцев, сыщиков, растлителей, мошенников, названных Коровьевым. Все их имена спутались в голове, лица стёрлись в лепёшку, из которых назойливо лезло в память только одно: окаймлённое действительно огненной бородой лицо Малюты Скуратова. Маргарита чувствовала только, что поясницу её нестерпимо ломит, что ноги подгибаются.
Она попросила пить, и ей подали чашу с лимонадом. Наихудшие страдания ей причиняло колено, которое целовали. Оно распухло, кожа посинела, несмотря на то что несколько раз рука Наташи появлялась возле этого колена с губкой, чем-то душистым и смягчающим смачивала она измученное тело.
В конце третьего часа Маргарита глянула безнадёжными глазами в бездну и несколько ожила; поток редел, явно редел.
– Законы бального съезда одинаковы, королева Маргарита, – заговорил Коровьев, – я мог бы вычертить кривую его. Она всегда одинакова. Сейчас волна начнёт спадать, и, клянусь этими идиотскими медведями, мы терпим последние минуты. Я восхищён!
Медведи доиграли рязанские страдания и пропали вместе со льдом.
Маргарита стала дышать легче. Лестница пустела. Было похоже на начало съезда.
– Последние, последние, – шептал Коровьев, – вот группа наших брокенских гуляк.
Он ещё побормотал несколько времени: эмпузы, мормолика {}, два вампира. Всё.
Но на пустой лестнице ещё оказались двое пожилых людей. Коровьев прищурился, узнал, мигнул подручным и сказал Маргарите:
– А, вот они…
– У них почтенный вид, – говорила, щурясь, Маргарита.
– Имею честь рекомендовать вам, королева, директора театра и доктора прав господина Гёте и также господина Шарля Гуно {}, известнейшего композитора.
– Я в восхищении, – говорила Маргарита.
И директор театра, и композитор почтительно поклонились Маргарите, но колено не целовали.
Перед Маргаритой оказался круглый золотой поднос и на нём два маленьких футляра. Крышки их отпрыгнули, и в футлярах оказалось по золотому лавровому веночку, который можно было носить в петлице, как орден.
– Мессир просил вас принять эти веночки, – говорила Маргарита одному из артистов по-немецки, а другому по-французски, – на память о сегодняшнем бале.
Оба приняли футляры и проследовали к подносам.
– Ах, вот и самый последний, – сказал Коровьев, кивая на последнего, очень мрачного человека с малюсенькими, коротко подстриженными под носом усиками и тяжёлыми глазами.
– Новый знакомый, – продолжал Коровьев, – большой приятель Абадонны. Как-то раз Абадонна навестил его и нашептал за коньяком совет, как избавиться от одного человека, проницательности которого наш знакомый весьма боялся. И вот, он велел своему секретарю обрызгать стены кабинета того, кто внушал ему опасения, ядом. {}
– Как его зовут? – спросила Маргарита.
– Право, ещё не спросил, Абадонна знает.
– А с ним кто?
– Этот самый, исполнительный его секретарь. Я восхищён! – привычным голосом закричал Коровьев.
Лестница опустела. Маргарита, Коровьев в сопровождении кота покинули свой пост. Они сбежали вниз по лестнице, юркнули в камин и оттуда какими-то окольными и тёмными путями проникли в ту самую ванную комнату, где Маргариту одевали для бала.
– О, как я устала! – простонала Маргарита, повалившись на скамейку.
Но Гелла и Наташа опять повлекли её под кровавый душ, тело её размяли и размассировали, и Маргарита ожила вновь.
Неумолимый Коровьев дал только три минуты на то, чтобы полежать на скамье. Теперь Маргарите предстояло облететь бал, чтобы почтенные гости не чувствовали себя брошенными.
Бал дал себя знать, лишь только Маргарита, чуть касаясь мраморного пола, скользя по нему, вылетела в тропический сад. Ей показалось, что рядом идёт сражение. Сотни голосов сливались в мощный гул, и в этом гуле слышались страшные удары металлических тарелок, какое-то мощное буханье и даже выстрелы. Иногда вырывался смех, его выплёскивало, как пену с волны.
Но в самой оранжерее было тихо… В густейшей зелени сидело несколько парочек с бокалами, да ещё бродил одинокий человек, с любопытством изучающий отчаянно орущих на всех языках попугаев.
Человек этот оказался директором театра Гёте, и ему Маргарита успела послать только обольстительную улыбку и одну фразу – что-то о попугаях.
В соседнем зале уже не было оркестра Штрауса, на эстраде за тюльпанами его место занял обезьяний джаз. Громадная горилла, мохнато-бакенбардная горилла в красном фраке, с трубой в руке, приплясывая, дирижировала громадным и стройным джазом. В один ряд сидели орангутанги с блестящими трубами и дули в них. На плечах у них сидели весёлые шимпанзе с гармониями. В гриве, похожей на львиную, два гамадрила играли на роялях, и роялей этих не было слышно в громе и писке, буханьях и вое инструментов в лапах гиббонов, мандрилов и мартышек со скрипками.
На зеркальном полу пар пятьсот, словно слившись, поражая Маргариту ловкостью и чистотой движения, стеною, вертясь в одном направлении, шли, угрожая смести всё с своего пути.
Свет менялся через каждые десять секунд. То светили с хор разноцветные прожектора, и женские тела то блистали розово и тепло, то становились трупно-зелёными, то красно-мясными. Атласные живые бабочки ныряли над танцующими полчищами, с потолков сыпался цветочный дождь. То погасали прожекторы, и тогда на капителях колонн загорались мириады светляков, а в воздухе плыли болотные огни.
Лишь только Маргариту увидели, полчище распалось само собою, и, проходя по образовавшемуся коридору, Маргарита слышала восхищённый шёпот, разросшийся до гула:
– Королева Марго!
Как в танцевальном зале одурял запах цветов, духов и драгоценных цветочных масел, здесь вертел голову запах шампанского, клокочущего в бассейнах. Сверкающие чаши взлетали в руках у фрачников, сотни женских глаз провожали Маргариту. Смех словно сдуло с уст, и здесь шёпот разросся до громового крика:
– Здоровье королевы!
Из зала, где били шампанские фонтаны, Маргарита попала в чудовищных размеров бассейн, окаймлённый колоннадой. Из пасти десятисаженного Нептуна хлестала широкая розовая струя. Одуряющий запах шампанского поднимался из бассейна. Здесь царствовало бурное веселье. Дамы, хохоча, сбрасывали туфли, отдавали сумочки своим фрачным кавалерам или неграм, мечущимся с нагретыми простынями меж колонн, и ласточкой бросались в воду. Столбы игристого вина взметало вверх. Хрустальное дно бассейна играло светом, свет пронизывал толщу вина, в котором ныряли, как рыбки в аквариуме, дамы.