Несколько предприимчивых лондонских купцов приехали помочь радже в коммерческих вопросах, в которых он так плохо разбирался. Некоторые начавшие карьеру в Королевском флоте новобранцы также поступили на саравакскую административную службу. Среди них не было ни одного бюрократа, и, вместо того чтобы просиживать за столами, чиновники часто разъезжали по стране. Молодое правительство и впрямь состояло из молодежи.
В тот вечер раджа хмурился, и никто не смел нарушить молчание. Место Уильямсона пустовало, а его прибор уже неделю не ставили на стол. Все знали о его романе с малайской аристократкой, по слухам, оказывавшей на него абсолютное влияние: он во всем подчинялся ее семье - малайской тоже лишь наполовину. По залу пролетело сразу несколько тихих ангелов. Раджа встал еще до того, как Пенти подал десерт, показав, что желает остаться один. Тем же утром он назначил на место пониженного в должности Уильямсона человека добросовестного, хотя и со средними способностями.
В комнате Джеймс попытался что-то написать, но выбросил все листы в корзину. Лучше пойти освежиться в купальном павильоне. На улице звездный свет мягко заливал гору, реку, где стояла на якоре "Джулия", и деревья на Букит-Мате - Глазном холме. То была наполовину раскорчеванная вершина со ступенчатыми плато и извивавшимися посреди зелени тропинками.
Несколько дней назад, на повороте за купой цезальпиний, лошадь Джеймса столкнулась нос к носу с конем Уильямсона, рядом с ним двое рабов несли паланкин. Джеймс мельком увидел в полумраке за шторами малайскую даму - очень красивую - и молча поклонился. Теперь Джеймс вспоминал этот эпизод с горечью. В павильоне горел свет: вероятно, бой чистил ванны.
- Это ты, Али?
- Нет, Раджа, это я.
На пороге появился Уильямсон, до половины закутанный в банное полотенце, чья белизна оттеняла шелковистую матовую кожу.
Через день был вторник - журфикс, когда Джеймс приглашал на ужин всю небольшую европейскую общину. Уильямсон тоже присутствовал, и все заметили, насколько он безмятежен: видимо, тучи рассеялись. Он задержался дольше обычного и, подчеркнуто дружеским тоном попрощавшись со всеми, спустился на берег к своей лодке, но не уселся, как всегда, а стоял, пока слуга греб. Вдруг лодка налетела на плавучий ствол, и, потеряв равновесие, Томас Уильямсон упал вниз головой в воду. На поверхность он так и не выплыл: хотя бой всполошил своими криками всю округу, и каждый бросился на помощь, было уже поздно - прилив унес тело далеко от места падения.
- Какая печальная случайность, - сказал Маккензи, прогуливаясь несколько дней спустя по берегу реки в компании Вестерманна и Артура Коллинза, нового служащего.
- Вовсе нет, - возразил хирург. - Томас Уильямсон задержался дольше обычного, чтобы дождаться прилива. Он вел себя как человек, решивший умереть.
Вероятно, Вестерманн открыл для себя эту истину в вершинах кокосовых пальм, которые уже несколько минут рассматривал в полнейшем изумлении.
Завершавшийся год выдался бурным и двойственным. Вернувшись из бесполезного похода, в котором получил удар копьем в надбровную дугу и пулю в правую руку, Джеймс застал Кучинг в осадном положении, а все окружающие форты - готовыми к нападению. Макота не любил сдаваться без боя и потому в отсутствие раджи исподтишка строил козни. С помощью нескольких приглашенных к участию шарифов он построил целый флот примерно из двухсот боевых праху, которые теперь цепью обложили берега Саравака. Наверное, Макота пропустил британские корабли специально для того, чтобы заманить их в ловушку: канонерскую лодку "Флегетон", "Арлекина" с Джеймсом на борту и "Дидону", на которой плыл племянник раджи, Чарльз Энтони Джонсон - его забрали из Китайского гарнизона для первой поездки в Саравак. Этот начисто лишенный обаяния юноша открывал рот лишь затем, чтобы задавать неожиданные вопросы, требующие моментального ответа.
Не прошло и пяти недель, как английский флот прорвал блокаду и захватил Патусан - важный стратегический пункт и штаб-квартиру Макоты. Победитель завладел огромной добычей - изначально предназначенными для его уничтожения боеприпасами, а затем, продвигаясь вперед, невзирая на засады, войска раджи разрушили фортификации и лагеря Батанг-Лупара. Двое главных шарифов сбежали в джунгли, где вскоре погибли. Схваченного Макоту сослали в Бруней - странная и непонятная, да к тому же наиболее благоприятная для его замыслов мера.
Раджа муда Хассим наконец решил вернуться в Бруней - эту новость Джеймс встретил с облегчением. Отъезд был незабываемым. Хассим не захотел показывать посторонним своих жен и различные приложения к ним, поэтому погрузка супруг, наложниц, ребятишек, попугаев, бабушек, служанок, музыкальных инструментов, рабов, евнухов, сундуков, мебели, досок для игры в триктрак и корзин со сладостями производилась за хитроумной системой пологов и ширм на колесиках. Ну а предложенный командиром "Флегетона" и Белым раджей эскорт выходил за рамки любых приличий.
Визит в Бруней оказался чрезвычайно воинственным, в зал для аудиенций целились дула больших английских орудий, а канониры держали в руках зажженные фитили. Затем - после нас хоть потоп! - "Флегетон" величественно покинул Бруней, оставив там Хассима и Бедруддина, о дальнейшей судьбе которых Белый раджа, видимо, особенно не задумывался.
У Омара Али было полно хлопот. На уменьшенной копии его большого пальца вечно отрастал похожий на тряпочку мягкий скрученный ноготь, который затем отваливался, оставляя чувствительную красную бляшку, после чего снова отрастал - такой же мягкий и скрученный, как прежде. Лодыжки султана были покрыты язвами, и с некоторого времени во рту у него появилась неотступная колющая боль. Считаясь неправоспособным из-за своего одиннадцатого пальца, он не имел никакой власти над фиктивными сыновьями. Один из них, Хашим Джелал, женившийся на дочери Усопа, подчинялся некоему Хаджи Сема-ну, который поклялся вместе с Макотой погубить раджу муду Хассима. Вдобавок Усоп, почувствовавший после возвращения Хассима, что остался за бортом, заключил союз с шерипом Гусманом, главой заговорщиков, решивших очистить Борнео от британского присутствия. Стоявший во главе иланунских пиратов Гусман занимал логово Маруду и грозился пойти на Бруней. Это было в конце лета. Но еще до наступления осени Белый раджа отпраздновал на борту "Арлекина" победу.
- Маруду перестал существовать, а мы потеряли всего шесть человек, - сказал Джеймс. - Так давайте же выпьем за наш успех, господа.
Он избегал слова "победа", казавшегося ему Циничным и сомнительным, но иногда оно все же срывалось с языка. Возможно, Джеймс смутно ощущал, что каждая взятая крепость входит в некую полую форму - фотонегатив - и что каждый убитый враг облекается укрепляющей его присутствие тенью. Джеймс боролся за идею и наблюдал за собой в этой борьбе, словно в зеркале.
- Мы победили, - сказал он опять, уставившись в какую-то невидимую точку.
А тем временем Бруней дожидался своего часа.
Расположенный у северо-восточного побережья Борнео островок Лабуан представлял идеальную базу, контролировавшую проход между испанскими Филиппинами и нидерландской Инсулиндой, поэтому лорд Хэддингтон спешно отправил на борту "Возничего" капитана Дринкуотера Бетьюна вместе с мистером Уайзом, дабы они на месте изучили саравакские и лабуанские возможности. Бетьюн думал в первую очередь о стратегических базах. Мистер Уайз планировал разработку угольных шахт. Джеймс считал, что непосредственное наблюдение за Брунеем с островка служило дополнительным доводом в пользу аннексии.
- Очень хорошо, - сказал Уайз, - но есть еще вопрос гарантий, которых мы можем ожидать от султана.
- Чечак, - подтвердил чечак.
- Наверняка малайцы без колебаний уступят Лабуан в обмен на защиту от пиратов, - предположил Бетьюн.
- Насколько мне известно, пиратство не всегда им во вред, - сказал Уайз и, развернув десятью своими сосисочками носовой платок, вытер лоб.
Хотя мистер Генри Уайз не читал Жан-Жака Руссо, он все же не преминул осведомиться о положении дел.
Джеймс нахмурился. Уже зарождался один из тех многочисленных конфликтов, что сталкивали их между собой. Раджу раздражал скептицизм Уайза в отношении Лабуана. Оставалась еще разработка Саравака. Уайз намеревался основать компанию, с которой получал бы 50 процентов доходов, но Джеймс, опасаясь, что эксплуатация по этому типу нарушит туземный образ жизни, умышленно отказывался превращать радж в промышленный центр. Противоречия между двумя говорившими на разных языках мужчинами усиливались внутренними противоречиями раджи. Именно он вначале прельстил Уайза неправдоподобными, вымышленными цифрами и посулил ему невиданные богатства, алмазные рудники - подлинное золотое дно, плод его романтизма и незнания арифметики. И вот, внезапно столкнувшись с жестким деловым миром, Джеймс перестал видеть какую-либо пользу от коммерческой компании. Он, скорее, представлял себе бесплановую экономику - chi va piano va sano... Но если что и было нездоровым, так это финансы.
Джеймс организовал военные силы раджа, состоявшие поначалу из простого корпуса вооруженной полиции: форты и Резиденцию охраняли фортмены - прообраз рейнджеров. Эти три десятка человек набирались среди сыновей малайских или даякских вождей: лояльность их была сомнительна, но они гарантировали повиновение своих отцов. Близ основных рек также размещалось хорошо вооруженное ополчение. Даже скромная армия обходилась недешево.
- Это ужасно, - сказал Чарльз Адэйр Кримбл, - я повсюду вижу цифры баланса. Я вижу их на своих простынях, в своей тарелке, на дне своей tub и даже на небосводе.
- Уверяю вас, когда вы туда вознесетесь, все эти испытания запишут в ваш актив, - с безобразным легкомыслием ответил Маккензи.
Хассим приказал задушить Усопа. Это произошло совершенно естественно: после попытки нападения на Бруней Усоп был обращен в бегство Бедруддином и спрятался в укрытии, которое ошибочно счел безопасным.
После возвращения Хассима и его приближенных в воздухе запахло государственным переворотом. Убийство Усопа не только не успокоило умы, но и подлило масла в огонь. Вместо того чтобы проводить соглашательскую политику, переоценивший европейскую протекцию горе-дипломат Хассим открыто рвался к власти. Он заставил султана подкрепить его титул заранее назначенного наследника - раджи муды - титулом вице-султана, султана муды, и этот шаг настроил силы заговорщиков против целой ветви правящей фамилии. Втайне действовал и Макота, который старался не появляться на людях, но втихомолку давал советы Хашиму Джелалу и беззаветно преданному Хаджи Семану.
Омар Али теребил ноготь своего сверхкомплектного пальца. Его бедная голова шла кругом от тревог.
- Ты видишь, о султан, что англичанин занимается спекуляцией, считая ее законной, и препятствует береговому и речному каперству. Если оно исчезнет, кто же будет поставлять нам рабов, торговля которыми обеспечивает твои царские доходы? - Спросил Хаджи Семан.
- Ты видишь, о благородный отец, - вставил Хашим Джелал, - что впору уже пожалеть о заключенных с Джеймсом Бруком соглашениях.
- Просто не надо их придерживаться, ха-ха-ха!..
- Разумеется, султан, но ты же знаешь, что в твой дом часто заходят его союзники.
- Твоя слава, о благородный отец, мозолит злодеям глаза.
- Ха-ха-ха! Хорошо сказано - мозолит глаза!
- Злодеи непрестанно подстрекают к расправе над Праведником. Они не успокоятся до тех пор, пока не узурпируют его престол, не разрушат его жилище и не погубят его благородную жизнь...
- Ах... - Вздохнул идиот и принялся нервно грызть ногти.
- Злодей прячется в темноте, дабы нанести роковой удар, но солнце, рассеяв мрак, изобличит его заговор.
- Ах... заговор...
- О султан, ты не вправе отменить свое решение, только если в твоем дворце царит доверие, но это невозможно, пока дворец посещают твои завистники.
- Завистники, да-да-да-да... Кофе...
- Кофе, о благородный отец, пробуждает недоверие, а недоверие заставляет извлечь из ножен крис.
Бедруддин ужинал у Хассима, надевшего в тот вечер вышитый черными пальмами широкий плащ из золотистого сукна: на нем ярко выделялась каждая холодная и сияющая, как луна, жемчужина ожерелья. Бедруддин же был во фраке, сильно контрастировавшем с обстановкой.
- До нас доходят довольно тревожные слухи, но я склонен думать, что на сей раз речь идет лишь об одной из так часто плетущихся мелких интриг. Кроме того, разве у нас нет британской помощи? - сказал Хассим и выбросил в окно куриную косточку, которая с плеском упала в воду.
Два филиппинских раба с отрезанными языками разложили на циновке рулеты с дорадой в банановых листьях, черепашьи сатаи соус с кокосовым молоком и небольшую чашу самбала.
- Не знаю, что и думать, дорогой Хассим, но мы должны соблюдать осторожность, дабы не угодить в какую-нибудь ловушку.
- Не следует притягивать опасность, пытаясь изваять ее образ. Маловероятно, что Омар Али отважится на дворцовый переворот, если только он увидит английский флот.
- Ты же знаешь о состоянии султана, дорогой Хассим. Неужели ты думаешь, что он позволяет или запрещает что-либо по своей доброй воле? За него решают другие, и важно, чтобы мы их опередили.
- Но какое решение ты желаешь принять, Бедруддин, ведь мы не знаем точного характера угрозы - что если она иллюзорна?
Раб с отрезанным языком запустил домашней туфлей в промчавшуюся через всю комнату жирную крысу.
- Необдуманные действия способны разбудить силы, которые иначе пребывали бы в спячке, - продолжал Хассим. - Мудрость - враг всякой спешки.
- Быть может, нелишне усилить охрану?
- Быть может. Но торопиться некуда.
Воспользовавшись тем, что слуги убирали посуду, крыса вернулась и села на полу, отбрасывая в свете лампы огромную тень, резко обрезанную заключенным в окне квадратом ночного неба. Бедруддин тревожно, озадаченно вздохнул. Разумеется, нужно усилить охрану, но как можно быть уверенным в собственном войске?
Возвратившись к себе, он собрал в одной комнате свою лучшую наложницу, любимую сестру и пороховую бочку - весьма непривычное сочетание - препоручил их заботам слывшего храбрецом пажа Джаспара. В последующие два дня ничто как будто не желало оправдывать сей меры предосторожности. Однако ночью 31 декабря 1845 года, когда все уже спали, Омар Али согласился подать сигнал к резне. Нападение произвели единовременно.
С каналов донесся громкий шум, крики и бряцанье оружия, вспыхнули отблески фонарей и отсветы пламени, послышались мушкетные залпы и скрип выламываемых дверей. Вместе с несколькими слугами Бедруддин защищал свое жилище от множества нападающих с огнестрельным оружием. За пару минут его изрешетили пулями. Одна рука искромсана, все слуги - ранены либо убиты, но он сумел добраться до внутренних покоев и забаррикадировался. У него остался только Джаспар. Обе онемевшие под черными покровами Длинных волос женщины сидели рядом с пенгираном Бедруддином на циновке, куда Джаспар высыпал из бочонка порох.
- Отнеси Белому радже этот подаренный им перстень и скажи, что последние мои мысли были о нем - моем верном друге Бруке.
Бедруддин насилу сорвал кольцо с окровавленной фаланги своей размозженной руки.
- Беги быстрее!
Когда послышались шаги бегающих по дому врагов, Джаспар поднял одну половицу, скользнул вдоль сваи в воду и поплыл к маленькой лодке. Как только он взялся за весла, воздух содрогнулся от страшного взрыва, в небо взмыл сноп пламени, и в ночной реке отразились его большие оранжево-розовые конусы.
В тот же час атаковали Хассима, и, тяжело раненый, он сумел бежать на противоположный берег, где рассчитывал найти помощь. Султан укрылся в садовой беседке, вскоре был окружен и тщетно пытался вступить в переговоры, чтобы спасти себе жизнь: время, когда он мог ставить условия, безвозвратно ушло. Тогда он, подобно Бедруддину, решил, что лучше взорвать самого себя, нежели угодить в лапы врага, но как законченный неудачник жестоко просчитался. Черный от пороха и крови, наполовину взорванный, он еще нашел в себе силы застрелиться из пистолета - единственный решительный поступок этого нерешительного человека, - и в искрящемся апофеозе на него обрушилась вспыхнувшая беседка. Из четырнадцати братьев в резне уцелели лишь двое. Один остался калекой, другой сошел с ума. Шекспировские страсти на Борнео...
Кучинг отмечал Новый год регатами и скромной иллюминацией. В час ужина к Резиденции прибыло около шестидесяти вооруженных сарибасцев, а потом за головой Белого раджи приплыл размахивавший корзинкой кривоногий старик Линггир. Поблизости не было ни единого фортмена - все они обсуждали на берегу результаты регаты. К счастью, перед каждым своим действием Линггир подробно его описывал и объяснял, так что Джеймс успел послать за дату Бандаром и дату Теманггонгом. В Азии события обычно разворачиваются неторопливо, к тому же прибытия Линггира никто не ожидал. Для Джеймса и его спутников время тянулось медленно, пока старик жестикулировал, то и дело обрубая саблей верхушки банановых деревьев, пел и горланил перед своими воинами, топавшими ногами от нетерпения, и размахивал корзиной, словно ритмично отбивающий дробь барабанщик. Тем временем мало-помалу продвигавшийся вперед Линггир оказался внизу веранды. От раджи его отделяли всего несколько шагов. "Возможно, стрелки завершили полный оборот на циферблате, - подумал Джеймс. - Быть может, прежде чем я найду пистолет и полностью осознаю этот последний миг, пробьет мой смертный час. В таких случаях события развиваются либо слишком замедленно, либо слишком быстро. Мне бы хотелось подвести итог, хотелось бы..."
- Белый раджа, сейчас ты умрешь! Хватит мешкать! - крикнул Линггир, поставив на ступеньку желто-коричневую ногу.
Его резко прервал звук трубы: прибыли два дату с сотней человек. Как ни странно, старик смутился и, растратив весь свой воинственный пыл, пробурчал приказ об отступлении. Джеймс был еще более скован: эпизод завершился внезапно, и радже показалось, будто он только что проснулся. Спустившись к реке и сев с сообщниками в лодку, Линггир выкрикнул еще пару угроз и помахал своей нелепой корзинкой.
- Будем надеяться, что ужина не придется долго ждать, - сказал Джеймс, подмигнув хирургу, которого повергала в отчаяние любая пропущенная трапеза.
- Даже если мы скверно поужинаем, вероятно, Линггир поужинает еще хуже, - заверил Кримбл, а раджа послал за шампанским из своих запасов.
Но не все вылазки были столь же смехотворными, и начало года омрачилось набегами скрангских пиратов на прибрежные деревни. Джеймс злился и терял уверенность.