- Что бы ты там ни думал о моих предках, будь добр считаться со мной, - заявила Берта. - Земля - моя, и я не дам тебе ее портить.
- Я ничего не порчу, а лишь делаю то, что положено. Ты скоро привыкнешь к тому, что этих несчастных деревьев больше нет, и вообще, как я уже сказал, под топор пойдут только три из шести. Я приказал, чтобы завтра их срубили.
- То есть тебе совершенно плевать на мое мнение?
- Я намерен поступить так, как должно. Очень жаль, если ты не одобряешь моего решения, но это не заставит меня его изменить.
- Я запрещу работникам приближаться к деревьям! - пригрозила Берта.
Эдвард расплылся в широкой улыбке.
- И выставишь себя в глупом свете. Попробуй отдать людям приказ, который противоречит моему, сама увидишь, что будет.
Берта застонала от бессильной злости. Ей хотелось ударить Эдварда, она посмотрела по сторонам, ища предмет, которым можно было бы в него запустить, а Крэддок стоял перед ней, как всегда невозмутимый и хладнокровный. Ситуация, по-видимому, немало его забавляла.
- Ты, наверное, безумец! - воскликнула Берта. - Ты делаешь все, чтобы разрушить мои чувства к тебе!
От ярости она даже утратила дар речи. Вот и вся любовь Эдварда! Должно быть, он и вправду презирает ее. Вот что она получила, сложив свою жизнь к его ногам! Что же ей делать? Ах, теперь остается только смириться. Берта отлично сознавала, что никто не станет выполнять ее приказы, если они будут отличаться от распоряжений Эдварда, а в том, что муж настоит на своем, она ничуть не сомневалась. Для него это было вопросом самоуважения.
До конца дня Берта не разговаривала с Крэддоком, однако наутро, когда он собрался уходить, спросила его о планах насчет деревьев.
- Я думал, ты про них уже забыла, - отозвался Эдвард. - Как решил, так и сделаю.
- Если прикажешь срубить деревья, я уйду от тебя. Поеду к тете Полли.
- И расскажешь, что потребовала луну с неба, а я, негодный муж, отказался ее достать? - с улыбкой проговорил Эдвард. - Она только посмеется над тобой.
- Вот увидишь, мое слово так же крепко, как твое.
Перед ленчем Берта отправилась на поле Картера. Работники еще не закончили рубку, но второе дерево уже лежало на земле, и участь третьего, несомненно, тоже была решена. Берта заметила, что крестьяне, глядя на нее, усмехаются. Она постояла еще некоторое время, чтобы ощутить всю глубину унижения, а затем вернулась домой и написала тете такое письмо:
"Дорогая тетушка Полли!
В последние недели я чувствую себя так скверно, что Эдди, бедняжка, очень за меня волнуется и уговаривает съездить в город, показаться хорошему специалисту. Эдвард очень настойчив - можно подумать, будто он хочет от меня избавиться, и я уже почти ревную его к нашей новой горничной, у которой пухлые розовые щечки и золотистые волосы - именно такой тип женщин ему всегда нравился.
Кроме того, доктор Рамзи не имеет ни малейшего представления о том, что со мной, и так как я пока не собираюсь покидать этот мир, то считаю, что мне не помешает проконсультироваться у другого врача, который по меньшей мере пропишет мне другое лекарство. Я принимала железо и хинин целыми галлонами и теперь ужасно боюсь, что у меня почернеют зубы.
Поскольку мое мнение целиком и полностью совпало с мнением Эдварда (эта противная миссис Райл называет нас парочкой горлиц, имея в виду, конечно, голубков; ее познания в естественной истории не вызывают у моего милого Эдди ничего, кроме презрения), я любезно согласилась удовлетворить его просьбу, и если вы соблаговолите приютить меня, я приеду так скоро, как вы только позволите.
Любящая вас,
Б.К.".
Вскоре вернулся Эдвард. Необычайно довольный собой и своей хозяйской смекалкой, он тайком поглядывал на Берту. Крэддок едва сдерживал радостный смех, и если бы не имел привычки всегда вести себя ровно и сдержанно, то непременно отколол бы какое-нибудь коленце.
"С женщинами, как с лошадьми, нужно быть твердым. Когда берешь барьер, сожми колени и не осаживай лошадку, но не забывай держать под контролем, иначе ее понесет. Мужчина всегда должен делать так, чтобы женщина видела: она у него в подчинении".
За ленчем Берта сидела молча, не в силах проглотить ни кусочка. Глядя на мужа, она недоумевала, как можно грубо обжираться, когда твоя супруга рассержена и несчастна. Ближе к вечеру аппетит вернулся, Берта пошла на кухню и съела так много сандвичей, что за ужином опять не притронулась ни к одному блюду. Она рассчитывала, что Эдвард заметит ее отказ от пищи, встревожится и почувствует свою вину, однако тот умял еды за двоих и совершенно не обратил внимания на то, что Берта осталась голодной.
Вечером она заперлась в супружеской спальне. Через некоторое время пришел Эдвард. Подергав за ручку, он сначала постучался, затем попросил Берту открыть. Она не отвечала. Тогда Крэддок постучал громче и снова подергал за ручку.
- Я хочу побыть одна! - крикнула Берта из-за двери. - Мне нездоровится. Пожалуйста, не ломись.
- Что? А где же мне спать?
- Выбирай любую комнату.
- Вздор! - воскликнул Крэддок и без лишних церемоний налег плечом на дверь. Он был силен: один толчок, и старые петли с жалобным скрипом разломились. Смеющийся Эдвард вошел в спальню. - Если ты не хотела меня впускать, надо было забаррикадироваться мебелью!
Берта не желала превращать этот эпизод в шутку.
- Я не буду спать вместе с тобой. Если ты останешься здесь, я пойду вниз.
- Не пойдешь.
Берта встала с кровати и надела пеньюар.
- Значит, проведу ночь на диване, - заявила она. - Я больше не хочу ругаться с тобой и устраивать сцен. Я уже написала тете Полли и послезавтра уезжаю в Лондон.
- Поездка - это хорошо. Я и сам думал о том же. Перемена обстановки пойдеттебе на пользу, - ответил Крэддок. - По-моему, нервы у тебя немного расстроены.
Устраиваясь на диване, Берта бросила на мужа презрительный взгляд.
- Очень мило, что тебя интересуют мои нервы!
- Ты вправду собираешься там спать? - спросил Эдвард из кровати.
- Видимо, да.
- Ты замерзнешь.
- Лучше замерзнуть, чем лежать рядом с тобой!
- Смотри, к утру заработаешь насморк. Впрочем, надеюсь, через час ты заговоришь по-другому. Я выключаю свет. Доброй ночи!
Берта не ответила, а через несколько минут уже раздраженно слушала звучный храп. Неужели Эдвард и впрямь спит? Разве для него не имеет значения, что она отказалась разделить с ним постель и намерена уехать в Лондон? Как ему только не совестно дрыхнуть!
- Эдвард, - позвала Берта.
Ответа не последовало, и все же ей до сих пор не верилось, что муж преспокойно спит, тогда как она не в состоянии сомкнуть глаз. Должно быть, Эдвард притворяется - нарочно, чтобы разозлить ее. Берта хотела потрогать его, но побоялась, что он с хохотом вскочит. Было действительно очень холодно, и она натянула на себя кучу кофт и покрывал. Ей потребовалась вся сила воли, чтобы не скользнуть обратно в теплую постель. Берта чувствовала себя самой несчастной на свете, а вскоре сильно захотела пить. Что может быть отвратительнее воды из кувшина для умывания, особенно если наливать ее в стакан, пахнущий зубным порошком! Берта сделала несколько глотков, хотя ее чуть не стошнило, а затем принялась мерить шагами спальню, обдумывая свои многочисленные ошибки. Эдвард все так же безмятежно спал. Она кашлянула; Крэддок не пошевелился. Берта перевернула столик - от этого грохота пробудились бы даже мертвые, но Крэддок продолжал ровно дышать. Тогда она посмотрела на постель, прикидывая, не прилечь ли на часок с тем расчетом, чтобы проснуться раньше мужа. Промерзнув до костей, Берта решила рискнуть. Уверенная, что не проспит долго, она приблизилась к кровати.
- Все-таки вернулась? - сонным голосом спросил Эдвард.
Берта испуганно замерла: сердце у нее чуть не ушло в пятки.
- Я пришла за подушкой! - возмущенно воскликнула она. Хвала небу, Эдвард заговорил сейчас, а не мгновением позже.
Берта вновь легла на диван и, устроившись поудобнее, заснула сладким сном. Она проспала до самого утра, а когда проснулась, Эдвард раздвигал шторы.
- Хорошо спалось? - спросил он.
- Я всю ночь глаз не смыкала!
- Лгунишка. Я смотрю на тебя уже целый час.
- Возможно, я забылась сном минут на десять, если ты об этом.
Берта испытывала вполне справедливое негодование по поводу того, что муж застал ее крепко спящей. От этого вся сцена теряла эффект. Более того, Эдвард выглядел бодрым и свежим, как майский день, тогда как она чувствовала себя старой и разбитой и даже не отваживалась посмотреться в зеркало.
В середине утра принесли телеграмму от мисс Лей. Та приглашала племянницу приезжать в любое время и выражала надежду, что Эдвард приедет вместе с ней. Берта специально оставила телеграмму на видном месте, чтобы муж ее обязательно прочел.
- Значит, едешь? - осведомился Крэддок.
- Я уже говорила, что мое слово так же крепко, как твое.
- Что ж, думаю, поездка пойдет тебе на пользу. Как долго собираешься пробыть у тети?
- Откуда мне знать? Может, я вообще останусь у нее навсегда!
- "Навсегда" - серьезное слово, хоть и короткое.
Равнодушие Эдварда ранило Берту в самое сердце. Очевидно, она для него вообще ничего не значит! Он воспринимает ее отъезд как нечто естественное. Говорит, поездка будет полезной для здоровья. Да что ему здоровье Берты! Собирая чемоданы, она все больше падала духом - расстаться с Эдвардом ей представлялось совершенно невозможным. При мысли о том, какая пропасть лежит между любовью, пылавшей еще год назад, и теперешними отношениями, к глазам Берты подступали слезы. Она страстно желала, чтобы нашлось любое, самое слабое оправдание, чтобы отменить поездку, не уронив собственного достоинства. Если бы на прощание Эдвард хоть намеком выказал свою печаль, этого оказалось бы достаточно. Однако вещи были собраны, день и час отъезда определен. Эдвард сообщил мисс Гловер, что его жена покидает Корт-Лейз ради перемены обстановки и что, к сожалению, хозяйственные дела не позволяют ему составить ей компанию. Коляску подали к крыльцу, Эдвард вскочил на козлы. Берту охватило отчаяние: последняя надежда рухнула, она должна ехать. Если бы у нее только хватило смелости признаться мужу, что она не в силах его покинуть! Ей было страшно.
На вокзал ехали молча. Берта боялась, что у нее дрогнет голос, если она заговорит, и ждала каких-то слов от Эдварда, но в конце концов отважилась произнести:
- Тебе грустно, что я уезжаю?
- Я считаю, что это для твоего же блага, и потому не намерен препятствовать.
Берта недоумевала: что это за любовь, если мужчина со спокойным сердцем относится к расставанию с женой, чем бы оно ни было вызвано? Она подавила тяжкий вздох.
На вокзале Эдвард купил ей билет. Поезда они дожидались в молчании. Эдвард взял у мальчишки-разносчика "Панч" и "Скетч". Отвратительный паровоз, дымя трубой, подъехал к платформе. Крэддок усадил жену в вагон, иона, уже не скрывая слез, подставила губы для поцелуя.
- Может быть, в последний раз… - прошептала Берта.
Глава XXII
72, Элиот-Мэншнз
Челси, Ю.В.
18 апреля
Дорогой Эдвард!
Полагаю, расставшись, мы поступили мудро. Мы совсем не подходим друг другу, и в дальнейшем наши разногласия только стали бы сильней. Узел супружеских отношений между людьми с разными темпераментами затянут так хитро, что его можно лишь разрубить. Попытки развязать его поначалу кажутся успешными, но вскоре выясняется, что каждое действие только затягивает узел туже. Здесь бессильно даже время. Некоторые вещи в мире невозможны: нельзя сложить воду в кучу, как камни; нельзя мерить одного человека по меркам другого. Определенно, мы сделали разумный шаг. Я уверена, что если бы мы продолжали жить вместе, наши ссоры случались бы все чаще. Вспоминать эти грубые, вульгарные скандалы ужасно неприятно. Мы ругались, точно рыночные торговки. Сама не понимаю, как из моих уст могли вылетать такие гадкие слова.
Очень горько оглядываться назад и сравнивать мои надежды с тем, как все вышло в действительности. Неужто я ждала от жизни слишком многого? О нет, я всего лишь хотела, чтобы мой муж меня любил. Видимо, я чересчур мало просила, поэтому в итоге не получила совсем ничего. В нашем жестоком мире нужно просить сразу много, громко заявлять о своих требованиях, растаптывать всех, кто мешает на пути, и занимать как можно больше места, иначе тебя оттеснят, задвинут в самый конец. Нужно обладать невероятным эгоизмом, в противном случае с тобой никто не будет считаться, к тебе отнесутся, как к безделке, с которой можно поиграть и выбросить.
Конечно, я мечтала о несбыточном. Традиционно принятая условная гармония брака меня не устраивала; я хотела на самом деле стать единым целым с тобой. Каждый индивид - это отдельный мир, и все остальные в нем - чужаки. Поначалу, страдая от своих горячих стремлений, я предавалась отчаянию, потому что плохо тебя знала. Меня глубоко печалило то, что я не могу по-настоящему понять тебя, постичь твою душу до самого дна. Насколько могу судить, ни единого раза ты не показал мне своей истинной сущности - ты и сегодня для меня почти такой же незнакомец, как спустя час после первой встречи. Я открылась перед тобой, ничего не тая, но передо мной оказался человек, которого я не знаю и никогда не видела. Мы с тобой удивительно разные люди, и я даже не могу представить, что между нами общего. Часто, когда посреди разговора мы умолкали, наши мысли, отправляясь из одной начальной точки, текли в абсолютно разных направлениях, и когда мы вновь возобновляли беседу, становилось ясно, как далеко они разошлись. Я надеялась познать тебя, о да, рассчитывала научиться понимать тебя так хорошо, что наши души слились бы в одну, но всякий раз оказывалось, что мне неизвестно твое мнение даже по самым простым вопросам.
Вероятно, все сложилось бы иначе, будь у нас дети. Возможно, они связали бы нас более крепкими узами, и, наслаждаясь радостями материнства, я забыла бы о своих утопических мечтах. Однако рок неумолим: я - ветвь чахлого дерева. В книге судеб написано, что род Лей должен исчезнуть с белого света и вернуться к матери-земле, чтобы воссоединиться с ней, и кто знает, что уготовано нам в будущем… Мне нравится думать, что через многие века я буду пшеницей, растущей на плодородной почве, или дымком от костра, в котором сжигают сухие ветки малины и ежевики. Я бы хотела быть похороненной не на мрачном, унылом кладбище, а посреди чистого поля, чтобы острее чувствовать перемены и быстрее возвратиться в лоно природы.
Поверь, жизнь порознь - единственный выход для нас. Я любила тебя слишком страстно и потому не могла довольствоваться твоим холодным отношением ко мне. Разумеется, я была сварливой, придирчивой и недоброй - теперь я готова признать свои недостатки. Оправдание у меня лишь одно: я была очень, очень несчастна. Молю тебя простить меня за всю боль, что я тебе причинила. В свою очередь, я искренне прощаю тебе все мои страдания. Нам лучше остаться друзьями.
Сейчас я также могу открыть тебе, насколько близка была к тому, чтобы отказаться от своего намерения. Вчера и сегодня утром я едва сдерживала слезы - разлука казалась мне невыносимой, я понимала, что просто не в силах расстаться с тобой. Если бы ты только попросил меня не уезжать, если бы в твоих глазах мелькнула хоть одна искорка сожаления, я бы сдалась. Да, уже не имеет смысла скрывать: я отдала бы все на свете, лишь бы остаться. Увы, я слишком слаба! Всю дорогу я горько плакала. Со дня нашей свадьбы мы впервые не вместе, впервые спим под разными крышами. Но худшее позади. Я сделала свой выбор и буду жить так, как решила. Я не сомневаюсь, что действую во благо. Не вижу ничего дурного в том, чтобы мы изредка переписывались, если тебе приятно получать от меня весточки. Я считаю, что нам лучше не видеться - по крайней мере пока. Может быть, когда мы оба станем гораздо старше, то сможем спокойно встречаться, но только не теперь. Нет, не теперь. Мне страшно смотреть в твои глаза.
Тетя Полли ни о чем не подозревает. Можешь поверить, мне было очень трудно улыбаться и болтать весь вечер, и, удалившись в свою комнату, я испытала большое облегчение. Сейчас уже далеко за полночь, а я все еще пишу тебе. Мне кажется, я обязана поделиться с тобой мыслями, и мне намного проще изложить их на письме, чем в словах. Разве это не доказывает, как сильно отдалились наши души, если я не решаюсь сказать тебе, о чем думаю? А ведь я надеялась, что сердце мое всегда будет открыто для тебя, что мне никогда не потребуется что-либо скрывать или опасаться выразить свои чувства и мысли. Прощай.
Берта.
72, Элиот-Мэншнз
Челси, Ю.В.
23 апреля
Бедный мой Эдвард!
Ты пишешь, будто надеешься, что я скоро поправлюсь и вернусь в Корт-Лейз. Ты понял меня совершенно неправильно - твое письмо едва не заставило меня расхохотаться. Это верно: я была утомлена и подавлена, когда писала тебе, но дело не в этом. Неужели ты не способен представить себе чувства, не связанные с физическим состоянием? Ты не понимаешь меня и никогда не понимал, и все же я не стану занимать вульгарную позицию femme incomprise. Во мне нет ничего сложного и таинственного. Я хотела лишь любви, а ты не мог мне ее дать. Нет, наш разрыв окончателен. Зачем тебе желать моего возвращения? У тебя есть Корт-Лейз и фермы, все в округе тебя обожают… Я была единственным препятствием для полного твоего счастья. Я охотно отдаю тебе Корт-Лейз в вечное владение, ведь до того, как ты пришел; поместье было в полном упадке, и если сейчас оно приносит доход, это все благодаря твоим усилиям. Ты заслужил этот дар, и я прошу принять его. Мне самой вполне хватит тех скромных денег, что оставила матушка.
Тетя Полли все еще думает, что я приехала погостить, и постоянно говорит о тебе. Я продолжаю притворствовать, хотя и сознаю, что долго держать ее в неведении не получится. В настоящее время я регулярно посещаю врача - якобы лечусь от мнимой болезни, и прикупила себе кое-что из одежды.
Договоримся писать друг другу раз в неделю? Знаю, ты не очень любишь письма, но мне бы не хотелось, чтобы ты совсем забыл меня. Если хочешь, я буду писать тебе по воскресеньям, а ты можешь отвечать или не отвечать, по своему усмотрению.
Берта.
P.S. Пожалуйста, даже не думай о каком-либо rapprochement. Уверена, в конце концов ты убедишься, что нам обоим намного лучше порознь.
72, Элиот-Мэншнз
Челси, Ю.В.
15 мая
Милый Эдди!