Строго говоря, Бенинги были недостаточно родовиты по сравнению с Теерлинками, но Георг Теерлинк считался чудаком; на его лице вечно было испуганное выражение побитой собаки, и он сильно заикался – казалось, ему не под силу хоть одно слово выговорить целиком. Первое его посещение было мучительным; все напряженно ждали, пока он с трудом выговаривал обычные в таких случаях комплименты. Сестры Левины, в особенности Герте, встревоженно переглядывались, и каждая в душе надеялась, что он выберет не ее. Левине вдруг стало ужасно жаль Георга; должно быть, сочувствие отразилось у нее на лице, потому что он выбрал именно ее.
Ее отец был сангвиником, по крайней мере внешне, – он понимал, что рано или поздно потеряет свою любимицу, потому что она выйдет замуж, хотя, будь его воля, он удержал бы ее при себе навсегда. Но тогда Левине было семнадцать, и с дня ее замужества прошло уже семнадцать лет. Она удивленно покачала головой. Как быстро летит время! Все переговоры вела ее мать. Георг Теерлинк согласился взять ее без приданого, что было необычным.
Левина вспомнила и то, как мать спросила отца:
– Почему ты так несчастен? Ведь у тебя осталось еще четыре дочери! – Вместо ответа, отец вышел из комнаты.
Левина побежала за ним. Она догнала его в саду, где опадали листья.
– Все будет не так плохо, отец.
– Просто ты – моя любимица, Вина, – ответил он.
– Шшш! – Она приложила палец к губам. – Не то другие услышат!
– По-твоему, они ничего не замечают? – Отец заключил любимую дочь в объятия, и она радовалась, что не приходится смотреть в его сморщенное лицо.
– Разве не подозрительно, – спросила ее в ту ночь Герте, – что Теерлинк берет тебя без приданого? Несмотря даже на то, что он так ужасно заикается, их семья гораздо родовитее нашей. Что-то тут не так! Может быть, как муж он ни на что не способен?
Сестры часто обсуждали супружескую жизнь. Левина радовалась, что уедет от Герте, пусть даже отъезд означал, что она станет женой чудака Георга Теерлинка. Вскоре после нее вышла замуж и Герте – за торговца сукном, достаточно богатого даже по ее запросам. Однако Герте умерла при родах первенца. А Левина приехала в Англию по приглашению королевы Катерины Парр, которая слышала о ней, и вместе с ней приехал ее муж, которого приняли на службу в личную охрану короля. Постепенно Левина полюбила мужа, главным образом потому, что он терпел ее занятия живописью. Его терпимость выгодно отличала его от подавляющего большинства мужчин. С годами заикание у Георга ослабло, но время от времени неожиданно проявлялось вновь. Как правило, он заикался в минуты волнения – либо от большой радости, либо от большого страха. Он никогда о том не упоминал, но Левина подозревала, что ему нелегко приходится среди других охранников – мужчины, собираясь вместе, могут быть такими же жестокими, как и женщины. Но в целом для него служба – дело неплохое, так как она требует терпения и молчания, то есть двух основных достоинств Георга.
– Ну вот, готово, – сказала она, откладывая в сторону угольный карандаш и передавая набросок мужу. – Что скажешь?
– Я получился стариком, – заметил Георг. – Я и правда выгляжу таким старым?
– Георг, с каких пор ты стал таким тщеславным? – Она засмеялась, и он обнял ее.
– Л-левина, – прошептал он, и она вспомнила, как они любили друг друга. Нежность затопила ее, стирая границы между ними.
Он увлек ее в соседнюю комнату. Она оглянулась на Маркуса, но сын безмятежно спал. Рядом с ним был Герой; пес перевернулся на спину. Они закрыли дверь и начали раздевать друг друга, часто дыша, возились со шнурками и застежками, срывали друг с друга одежду. Когда юбка упала на пол, Левина вдруг смутилась. Вдруг Георгу не понравится ее полнота? За последнее время она изрядно поправилась. Но он, похоже, ничего не заметил; он уткнулся лицом в ее живот, как будто хотел поймать самую ее суть.
После того как они поужинали и Маркус лег спать, Георг взял стопку эскизов и начал их рассматривать, откладывая один за другим.
– Чьи это руки? – спросил он.
Левина подошла к нему и наклонилась к столу поверх его плеча – он разглядывал рисунки при тусклом пламени свечи. Сейчас он держал рисунок, на котором она изобразила руки Джейн Грей, где она слепо нащупывала плаху.
– Ничьи, это моя фантазия. – Ей не хотелось объяснять, как все было; не хотелось вспоминать тогдашний ужас и как она потом с трудом заставила себя воссоздать страшную сцену.
– Это ведь леди Мария Грей, верно? – Он смотрел уже на другой эскиз, а тот, страшный, убрал в самый низ.
– Да. – Левина нарисовала Мэри со спины, усадив под углом в три четверти. Она сделала много набросков Мэри, стараясь представить, как выглядит под пышными платьями ее искривленная, горбатая фигурка. Она вспоминала, как отец однажды водил ее в покойницкую, куда привезли тело карлика. Отец снова и снова заставлял ее рисовать его. Так она училась анатомии.
– Ты ведь не думаешь, что все люди одинаковы, – сказал он тогда. – Смотри на каждую линию в отдельности и на то, как она соотносится со всем телом.
Тогда она была так молода, что испытала потрясение от необычности пропорций карлика, его коротких ножек, длинного туловища, квадратной головы. Мэри Грей совсем не уродка. Пропорции у нее идеальны, но уменьшены, как у марионетки; на лице первыми замечаешь огромные, ясные глаза и губы, растянутые в улыбке, независимо от того, весело ей или нет. Как жаль, что она горбунья! И все же ее уродство словно притягивает Левину. Она видит в Мэри противопоставление идеала и несовершенства.
– Не представляю, как ей живется, – прошептал Георг. Левина гадала, о чем он – то ли об уродстве девочки, то ли о ее положении.
– Она сильнее, чем кажется, – ответила Левина. – Гораздо больше меня тревожит другая сестра.
– Леди Катерина?
Левина кивнула.
– Смотри! – Она взяла у мужа рисунки и нашла среди них портрет Кэтрин.
– Тебе удалось передать ее беззащитность, – замечает Георг. – И ее красоту. – Он внимательно разглядывал рисунок, поднося его ближе к свету. – Раньше я даже не замечал, как она похожа на отца.
– Ей досталось его обаяние, – заметила Левина. В свое время Генри Грей считался настоящим красавцем.
– В караульной говорят, что преемницей скорее сделают ее, а не Елизавету.
– Помоги ей Бог! – Левина попыталась представить капризную Кэтрин Грей королевой Англии. На первый взгляд, такое кажется невозможным, однако на самом деле все наоборот. В законном происхождении леди Катерины Грей, в отличие от Елизаветы, никто не сомневался. Именно она, представительница династии Тюдоров, считалась следующей в очереди наследования по "Декларации о престолонаследии" покойного короля Эдуарда. – Но королева рассчитывала произвести на свет наследника, который все исправит.
Георг покосился на жену и покачал головой.
Он продолжил молча просматривать ее работы и остановился на портрете Фрэнсис, который Левина рисовала по памяти. На рисунке Фрэнсис улыбалась. В жизни Левина уже довольно давно не видела ее улыбки.
– Почему так много портретов Греев? – спросил Георг.
– Фрэнсис создает картинную галерею в поместье Бомэнор. Она хочет, чтобы я нарисовала портреты их всех – они будут висеть там.
После казни герцога имущество Греев конфисковали, но королева вскоре вернула им почти все. Правда, они не получили назад Брадгейт, самое любимое свое поместье. И все равно Фрэнсис вздохнула с облегчением. Возврат земель стал для нее событием более важным, чем само по себе имущество. Решение королевы означало, что ей, пусть и в малой степени, удалось вернуть себе расположение Марии. И все же Фрэнсис по-прежнему ходит по краю пропасти – ведь у нее еще две дочери. За ними пристально следят. Приближенные Марии не верят в то, что они вернулись в лоно католицизма искренне. Фрэнсис призналась Левине, что Сьюзен Кларенси постоянно следит за ней и все, вплоть до мелочей, доносит королеве – что Греи едят, с кем переписываются, часто ли они молятся. Ничего удивительного, что Фрэнсис хотела поддержать свой дух, заказав портреты поредевших близких.
– Еще портреты! – Голос Георга выдал его недовольство. Может быть, ему бы хотелось, чтобы жена сидела дома и рожала детей – одного за другим.
– Не то, – ответила Левина.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что ты не имеешь права жаловаться на мои занятия живописью. Мы живем в основном на доходы от моего ремесла, – она обвела комнату рукой, показывая все, что у них есть, – серебряное блюдо на буфете, стекла в окнах, которые выходят на фасад, – все куплено в основном на средства, вырученные за ее работы. Она, конечно, понимала, что поступает нехорошо, потому что напоминает мужу о его недостатках. Левина знала: будь у нее другой, обыкновенный муж, он бы много лет назад выпорол ее и заставил подчиняться его воле.
– Правда, что Фрэнсис Грей собирается обвенчаться со своим конюшим?
– У тебя что, других забот нет, кроме как слушать сплетни в караульной? – Она с трудом удерживалась, чтобы не выдать раздражения. Левина прекрасно знала: Георг ревнует ее к Фрэнсис и знает, что ей неприятны слухи о том, какого мужа выбрала себе ее подруга. – Стоукс хороший, добрый человек. Кроме того, после того, как она с ним обвенчается, ни ей, ни ее дочерям больше не придется постоянно находиться при дворе. – Левина все больше повышала голос. – Почти никто этого не понимает! Мир не перевернется с ног на голову, если герцогиня выйдет за простолюдина!
– Я не хотел… – начал Георг.
– Прости меня, – вздохнула Левина. – Мне очень жаль. – Ей действительно было очень жаль, что она сорвалась. Она терпеть не могла ссориться с мужем, ведь им так редко доводится бывать вместе.
– И все же меня беспокоит… – Георг умолк, поднял руку ко лбу. – Боюсь, что твоя дружба с этим семейством навлечет на нас беду.
– Георг, я не из тех друзей, кто рядом, только когда все хорошо. Я не брошу Фрэнсис. Она всегда была добра ко мне. – Левина подумала о том, как мало мужчины понимают в женской дружбе. – И потом, сейчас королева к ней благоволит. – Она понимала и то, что говорит неискренне, но ничего не могла поделать. Она сама поймала себя в ловушку и не могла из нее выбраться.
– Королева и леди Джейн любила, ты сама говорила, но ее любовь не помешала ей…
– Довольно! – прервала мужа Левина, поднимая руку, как будто воздвигая между ними невидимую стену. Она чувствовала, как в ней снова просыпается гнев. И все-таки Георг был прав.
– Вина, я боюсь п-п-п… П-п-п-последствий этого брака.
Ей показалось, прошла целая вечность, прежде чем ему удалось договорить слово до конца. Его заикание больше не раздражало Левину. Она так давно свыклась с его недостатком, что почти не замечала его, но ее гнев относился к смыслу сказанного.
Он имел в виду королеву и испанского принца Фелипе. Не только Георг боялся католиков; многие из тех, кто хранил верность Реформации, уже бежали за границу, где можно свободно исповедовать свою веру.
– Если ты боишься, если тебе не хватает мужества, тогда возвращайся в Брюгге. – Левина в ужасе зажала рот рукой, в который раз проклиная себя за острый язык. – Я вовсе не хотела… Я поступила несправедливо!
Она зашла ему за спину и стала массировать ему плечи. Георг был напряжен, скован, и они какое-то время молчали. Наконец он произнес:
– Мы с тобой живем хорошо, правда, В-в-в…
– Да, Георг, – тихо ответила Левина.
– Тебе холодно? – спросил он.
Она кивнула. Вечер принес с собой сырость и холод.
– Наверное, сейчас королева уже вышла замуж, – заметил он, собираясь растопить камин. – Одному Богу известно, какие за этим последуют перемены. Боюсь, начнут жечь еретиков. Сегодня утром в Смитфилде была потасовка… Хуже обычного. – Он сутулится над трутницей.
– Католики и реформаторы? – уточнила Левина, хотя вопросы излишни – одно и то же повторяется снова и снова. Почти каждый день вспыхивали драки из-за религиозных противоречий.
– Боннер ударил человека за недостаточное почитание Святых Даров. С того и началось.
– Епископ Боннер… – Левина живо представила его: одутловатый, круглолицый, похожий на мальчишку. Внешний облик не сочетался с его зверской жестокостью. – Вот кто первым попадет в ад! – Теперь ей казалось, что время правления молодого короля Эдуарда, когда они могли открыто исповедовать свою веру, было давным-давно; Англию сотрясали распри после резкого возвращения в католичество при новой королеве.
– Вина, у нас в доме есть что-либо, способное нас выдать?
– Несколько памфлетов. Библия. – Георг никогда особенно не интересовался религиозными вопросами, зато Левина поняла, что новая вера накрепко вошла в нее, сцементировала, как яйцо – раствор. Она прекрасно знала, что Библию на английском языке хранить опасно. – Главное, чтобы все видели: мы ходим к мессе и почитаем Святые Дары… – Левина порылась в груде книг, разыскивая памфлет, который ей позавчера передали на рынке. – Вот! – Она протянула ему находку.
– Выглядит вполне безобидно. – Георг пролистал тонкую брошюру и швырнул ее в огонь. – И все-таки трудно сказать заранее…
– Да… – Левина кинула следом еще один памфлет, который служил закладкой в одном из ее анатомических атласов. За последние годы они видели много перемен и понимали, как важно соблюдать осторожность. – Но уж здесь никакого вреда нет, правда? – Она раскрыла атлас на рисунке вскрытого трупа. – Или, может быть, они и это сочтут нечестивым?
– Вина, в тот день, когда они сочтут такие рисунки ересью, мы вернемся в Брюгге. – Георг пылко обнял ее. – А твоя Библия?
– Георг, неужели ты собираешься сжечь ее?
– Пусть лучше сгорит она, чем ты.
– Не может быть! – Левине не верилось, что муж предложил такое. – Это ведь Слово Божье!
– Ну и что? – сказал он. – Господь нас простит. Повод достаточно веский.
– Георг, ты заходишь слишком далеко!
– Тогда отдай Библию мне, и я спрячу ее подальше от дома. Закопаю где-нибудь в надежном месте.
– Неужели правда все зашло так далеко? – ужаснулась Левина.
– Пока еще нет, но зайдет.
Она достала Библию из деревянной шкатулки. Перед тем как отдать ее мужу, поцеловала ее. Неожиданно ей стало легче. Ее охраняет предусмотрительность мужа. Левина понимала, что Георг, Маркус и она – сильнее вместе, чем по отдельности. Она подумала о Фрэнсис, которая вынуждена без защиты существовать во враждебном окружении при королевском дворе. Ей приходится думать о том, как оградить своих дочерей от беды. Нет ничего удивительного в том, что она собирается выйти замуж за своего конюшего.
– Я так люблю тебя, Георг! – воскликнула Левина.
– Знаю, – ответил он.
Уайтхолл, ноябрь 1554 г.
Мэри
Рука королевы похожа на птичью лапу. Она сжала мне плечо, и я напрягла все силы, чтобы не сбросить ее. Второй рукой она круговыми движениями гладила себя по животу, чтобы никто не забывал о том, что она ждет ребенка. Она лучилась радостью, она была счастлива и не сводила влюбленного взгляда с мужа.
Я спрятала свою ненависть к ней за улыбкой. Моя ненависть похожа на демона. Я по-прежнему ее ручная обезьянка, прибегаю к ней по первому ее зову, чтобы растирать ее больные руки, читать ей, выполнять мелкие поручения. Похоже, она уже забыла о том, что убила мою сестру. Я часто думала, не мучает ли ее совесть; как она может жить после того, что совершила?! Ей кажется, что она совершила богоугодное дело. Я не желаю верить в Бога, которого радуют подобные вещи. Но на молитве я послушно перебираю четки. Ведь я, Мэри Грей, – золотая девочка.
Рядом с королевой ее испанец. Одеревенелый, неловкий, он отшатывался от нее, как другие обычно отшатываются от меня, если их усаживают рядом, – уж мне ли не знать, как проявляется отвращение! Она трогает его за рукав, и он морщится. Понятно, что она не оправдала его ожиданий, хотя сама она, похоже, этого не замечает. На лице Фелипе такое же выражение, какое появляется на лице Кэтрин, когда ей предлагают подарок, который ей не нравится, но она должна притворяться довольной. Теперь, когда испанец красуется рядом с королевой, надменный и неприступный, чернь им вполне довольна – он действительно выглядит по-королевски. Внешность оказывает большое влияние на людей; уж мне ли не знать!
Мы стояли на трибуне арены для турниров Уайтхолла; все собрались, чтобы посмотреть какую-то испанскую забаву, которую собираются показать наши гости. Последние месяцы я наблюдала за англичанами, которые изо всех сил старались делать вид, будто ничто испанское не производит на них особого впечатления. Сегодняшний день не стал исключением. Молодые иноземные аристократы группками скакали по арене, изображая битву, и размахивали рапирами, но на них почти никто не смотрел. Небо затянули облака, было холодно и сыро, моросил мелкий дождь, который угрожал перейти в ливень. Мы кутались в меховые шубы, прячась под навесом, защищенные от дождя, а испанцы на арене дрожали от холода. Должно быть, им не терпится вернуться на родину, где светит солнце.
Англичане им не понравились; они то и дело жаловались. Им не нравилась наша погода, наша еда и наши девушки. По мнению испанцев, мы не умеем наряжаться, слишком бойкие и некрасивые. Правда, все они, как голодные псы на мясо, глазели на мою сестру и Джейн Дормер. Фериа, ближайший соратник короля, который демонстрировал самые лучшие среди всех испанцев манеры, судя по всему, воспылал страстью к Джейн Дормер. Кэтрин считает, что из Джейн выйдет отличная жена для такого человека, как он, потому что она послушная, добрая и кроткая. Я знаю, что хорошая жена должна быть послушной – во всяком случае, так всегда говорит мистрис Пойнтц, правда не мне, ведь всем известно, что я никогда не выйду замуж. И все же я должна демонстрировать послушание. Оно сглаживает мои недостатки. Интересно, что ждет мою сестру Кэтрин, ведь она никого не слушается!
Фелипе что-то зашептал королеве так тихо, что ничего не слышу даже я, хотя и сижу у нее на коленях. Продолжая шептать, он то и дело косился на меня, и рот у него кривился от отвращения.
– Мэри, милочка, у нас болят колени. Пожалуйста, слезь и сядь рядом, – сказала королева, словно извиняясь.
Она и не догадывалась, как мне не нравится сидеть у нее на коленях – и какую жгучую ненависть я питаю к ней самой. Она попросила Джейн Дормер подвинуться и освободить для меня место рядом с ней, но ее муж снова что-то зашептал ей на ухо. Джейн Дормер снова села рядом с королевой, и мне пришлось сесть по другую сторону от Джейн, рядом с Магдален Дакр – теперь я далеко, и испанец может делать вид, будто меня не существует. Магдален скорчила гримасу и, отвернувшись от меня, отодвинулась на скамейке как можно дальше. Она зашептала что-то на ухо кузине Маргарет; та прыснула со смеху. Я притворилась, будто мне все равно. Хотя я привыкла к плохому обращению, мне далеко не все равно, как ко мне относятся; просто я не позволяю себе об этом думать.