Екатерина…"
Разумовский прочёл и перечёл написанное и присыпал пёстрым с золотом песком. О многом в этом манифесте было умолчано, многое было неясно. А что же с Императором, куда он девался?.. А что же с Великим Князем Павлом Петровичем, будет он теперь наследником или нет?.. Но разве я знаю её планы?.. Я знаю, как всё сие случится? Она сама никогда нам о сём не говорила. Важно в оную решительную минуту сказать - вот свершилось - я Императрица и Самодержица, а там уж она сама всем распорядится… Сама своим смелым и ясным государским умом всё и всех рассудит и по местам посадит, кому и где сидеть. Потом Теплов нам настоящий манифест соорудит. Сейчас - и этот сойдёт.
Неслышными шагами шагая по ковру, Кирилл Григорьевич подошёл к двери и окликнул камердинера:
- Тауберт здесь?
- Зараз сюда пожаловали.
- Проводи ко мне.
Старый немец в синем академическом кафтане, в седом парике с низкими поклонами прошёл в кабинет и остановился против Разумовского.
- Прочти сие… Всё ли понял и разобрал?.. Сейчас в подземелье академического дома посадишь наборщика и печатника с их снарядами для печатания ночью сего манифеста. Сам будешь при них неотлучно и будешь править корректуру… Понял?
Тауберт повалился в ноги Разумовскому.
- Ваше сиятельство… Пощадите… Жена… Дети… Умоляю ваше сиятельство от подобного поручения меня избавить.
- Ты прочёл бумагу… Знаешь всё… Понимай, что знаешь… Или голова твоя с плеч слетит, или к рассвету листы будут готовы для расклейки по городу. - Разумовский высунулся в коридор и крикнул: - С гусаром проводить господина адъюнкта до самой академии.
Разумовский прошёл в спальню, отпустил слугу и вместо того, чтобы ложиться, надел на себя мундир Измайловского полка и сел в нём у окна.
Тёплая, душистая, летняя ночь тихо шествовала над Петербургом. Город спал. Прогремит где-то далеко по булыжной мостовой извозчичья двуколка, съедет на деревянный настил, и затихнет её шум. Чуть шуршит потревоженная набежавшим ночным ветром листва густых лип и дубов в саду, да за Мойкой раздадутся на Адмиралтейской крепости крики часовых: "Слушай!.. Слушай!.. Слушай!.." - и замрут в отдалении, точно растают в хрустальном воздухе прозрачной, томной, северной ночи. И долго стоит полная, торжественная тишина. Небо зеленеет над адмиралтейской иглой, и ужо горит ярким блеском золотой её кораблик. Слышно, как плеснула рыба в Мойке, и опять полетело, понеслось над городом. "Слушай!.. Слушай!.. Слушай!.."
XVIII
Екатерина Алексеевна проснулась точно от внезапного толчка. В антикамере за занавесями кто-то был. Горничная Шаргородская сердито сказала шёпотом:
- Да что вы в самом деле. С ума, что ли, сошли? Нельзя вам сюда. Сказывают вам - Государыня почивать изволят.
Екатерина Алексеевна открыла глаза. Занавеси наполовину раздёрнуты. В антикамере мутный, предутренний летний, зеленоватый свет, и кто-то большой стоит там у самой занавеси.
- Кто там? - спросила Екатерина Алексеевна. Она уже догадалась, кто мог быть у неё в такой ранний час, и шибко забилось её сердце.
- Ваше Величество, здесь я, Алексей Григорьевич, по неотложному делу. Пора вставать, Ваше Величество, всё готово, чтобы провозгласить вас.
Государыня ничего не спросила. Она поняла, что - вот оно! И пришла её судьба, и уже нет иного выхода, как довериться вполне этому человеку, и если не это - то завтра с нею покончит Император и его голштинцы.
- Хорошо. Обожди. Сейчас я оденусь…
Она быстро и тщательно оделась. Чёрное простое платье, на голове маленькая чёрная же шляпа, лёгкая накидка от пыли. Она вышла в антикамеру. Щёки горели от свежего умыванья, и под юбками дрожали ноги от волнения и утреннего холода.
И как всегда, когда говорила по-русски, на "ты" обратилась к Орлову:
- Ты один?..
- Со мною Василий Ильич Бибиков. Он остался при карете.
Шаргородская в шали вышла за Екатериной Алексеевной и приказала лакею Шкурину проводить Императрицу.
Они пошли пешком по парку, поднимаясь по песчаной дороге к Петербургскому тракту. Утренний воздух бодрил. Свежим сеном, липовым цветом, резедою и левкоями пахло. Неугомонно щебетали и пели птицы. Пыль была прибита росой, и легко было идти по пологому подъёму. Нигде не было людей. Петергоф спал утренним крепким сном.
У настежь раскрытых ворот с кирпичными столбами стояла запылённая карета, запряжённая шестёркой. Бибиков отошёл от неё и, сняв шляпу, поцеловал руку Императрице. Екатерина Алексеевна и Шаргородская сели внутрь, Бибиков и Шкурин стали на запятках, Орлов полез на козлы к кучеру.
- Пош-шёл, - наигранно весело крикнул он, хотя - вот он, кучер - сидел рядом с ним.
Карета покатилась вдоль парковой ограды. Никого не было в эти часы на Петербургской дороге.
Миновали железные ворота и покатили вдоль знаменских лесов. Восходящее солнце сквозь стёкла кареты слепило глаза Государыни. С каменной дороги карета съехала на мягкую обочину, кучер пустил лошадей вскачь, и карета неслась в облаках пыли.
У Вологодско-Ямской слободы остановились. Было как во сне. Впереди, как на декорации, тянулись избы, крытые тёсом. В открытое окно кареты Екатерина Алексеевна видела, как тяжело водили боками запаренные лошади и голубой пар поднимался над их мокрыми спинами. Против кареты стояла парная извозчичья коляска, в ней сидели Григорий Орлов и князь Фёдор Сергеевич Барятинский. Они сейчас же выскочили из коляски и подбежали к Государыне.
- Что в городе? - спросила, выходя из кареты, Екатерина Алексеевна.
- Всё тихо.
- Что же думаешь делать?..
- Полагаю, что надо ехать в Измайловский полк. Ваше Величество, садитесь со мной в коляску. Те лошади устали, они следом за нами будут, нам же нельзя терять ни минуты.
И всё так же покорно, бездумно, без всякого плана, отдаваясь подхватившему её року и этим людям, которым она верила вполне, Екатерина Алексеевна оперлась на руку Григория Орлова и села в коляску, и они поскакали вдвоём к зеленевшему впереди берёзовыми рощами городу.
У деревни Калинкиной, где по светлицам стоял Измайловский полк, Орлов на ходу спрыгнул с пролётки и побежал по пешеходной тропинке через берёзовую рощу к полковой избе. Екатерина Алексеевна одна с извозчиком поехала шагом к воротам полкового штаба.
Душистыми вениками пахли берёзы в утреннем солнечном пригреве, и кругом стояла дремотная, ленивая тишина. Столица империи Российской спала крепчайшим сном. И только коляска въехала в ворота, как, разрушая колдовство тихого, безмятежного утра, дерзко и тревожно пробил дробь барабан и сейчас же забил тревогу.
Под звуки тревоги Екатерина Алексеевна медленно ехала по полковому проспекту в аллее высоких берёз.
На полковом дворе к ней подбежали человек восемь солдат. Они окружили коляску, остановившуюся посередине песчаного двора.
По избам кругом двора был слышен шум, невнятный говор и крики.
Тут, там появились люди. На бегу вздевая тесные немецкие мундиры в рукава, кто с ружьём и в ранце, кто без ничего, они бежали по ротным проспектам на полковой сборный двор. Шапки были надеты кое-как, плохо напудренные мукою косы торчали в разные стороны. Упал оброненный барабан и с глухим рокотом покатился по земле. Сержант двинул по затылку зазевавшегося мальчика-барабанщика. Люди сбегались к одиноко стоявшей коляске с маленькой женщиной в запылённом чёрном платье и окружали её. Кто-то крикнул "ура", и молодой несмелый голос закричал:
- Да здравствует наша матушка Екатерина!..
И вдруг сразу мощно, громко, раскатисто, отдаваясь эхом об избы, полетело, далеко разносясь по городу, лихое, восторженное "ура"! В толпе, окружавшей Государыню, возрастало возбуждение. Одни солдаты подбегали к Екатерине Алексеевне, преклоняли колени и целовали подол её платья, другие утирали полами мундира крупные солдатские слёзы.
Толпа густела, двигалась, шевелилась и напирала на стоявшую подле коляски Государыню.
- Полегче, ребятки!.. Матушку затолкаете!
Екатерина Алексеевна стояла в солдатском, заливавшем её море и молчала. Она понимала, что всякие слова теперь липшие, что она всё равно не знает, что сказать, и не сумеет сказать то, что нужно и как нужно. И так в этой толкотне подле неё прошло несколько минут, показавшихся Государыне бесконечно долгими. Но вот от офицерских светлиц и из города показались офицеры. Одни бежали пешком, одни ехали верхом, совершенно готовые, в полной походной форме. И кто-то из них уверенно крикнул в пространство:
- За батюшкой-то послали?
И из аллеи берёз кто-то радостно и возбуждённо ответил:
- Зараз и шествуют.
В солдатской тесной толпе зашевелились, одни, ложась спинами на других, осаживали, другие закачались в стороны, и широкая улица образовалась в людской толпе. Старый священник, отец Алексей Михайлов, - он восемнадцать лет состоял полковым священником Измайловского полка, - в облачении, с крестом и Евангелием бодрою, торопливою походкой шёл к Государыне. Причетник-солдат, согнувшись, неловко тащил за ним налой, накрытый парчовым покровом. В солдатской толпе вдруг полная тишина установилась. Екатерина Алексеевна преклонила колени и приложилась к кресту и раскрытому на аналое Евангелию, потом отошла и стала за священником. Тот поднял высоко над головою крест и несколько мгновений стоял так, ничего не говоря. Ослепительно горел золотой крест в его руке. Одна за другою обнажались солдатские головы. Те, у кого были ружья, брали их "на молитву", в толпе образовался некоторый порядок, какое-то подобие шеренг становилось вокруг Императрицы. Офицеры вышли вперёд и сняли шапки. И стало так тихо, что было слышно, как дремотно шептали берёзы, как чирикали воробьи и гулькали голуби. Слышно было частое дыхание взволнованных солдат.
Священник выше поднял руку с крестом и сказал негромко, но в этой тишине слова его донеслись до самых углов полкового двора:
- Поднимите, братцы, правую руку, сложив персты, как для крестного знамения, и повторяйте за мною слова воинской вашей присяги. Присягнём служить матушке Государыне Екатерине Алексеевне.
Лес загорелых, тёмно-бронзовых рук стал над головами. Показались рукава мундиров над белыми париками.
- Обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом перед святым Его Евангелием в том, что хощу, - торжественно провозгласил священник, явственно выговаривая каждое слово.
- Клянусь… Богом… Евангелием… хощу… хощу… - шепчущим рокотом пронеслось над толпою.
- И должен Ея Императорскому Величеству, Самодержице Всероссийской…
У солдат загорались глаза. Сознательно или бессознательно, но всё громче и властнее раздавался рокот:
- Ея… Величеству… Самодержице… Всероссийской…
Было нечто величественное, таинственное и страшное в самых звуках малопонятных слов.
Измайловский полк присягнул Императрице Екатерине Алексеевне.
Раздвигая солдатскую толпу грудью лошади, к Императрице подъехал подполковник Кирилл Григорьевич Разумовский и, салютуя шпагой, спросил:
- Ваше Величество, куда повелите вести полк?..
Григорий Орлов ответил за Государыню:
- К семёновцам.
Строя всё ещё не было, но офицеры стали по ротам. Священник в облачении, с крестом в руке стал во главе полка, за ним поехала коляска, в которую села Екатерина Алексеевна, рядом с коляской ехали Разумовский и те офицеры, которые были верхом. За ними толпою, заливая всю ширину улицы от домов до домов, кто с мушкетом на плече, кто безоружный, шли измайловцы.
Петербург проснулся. В окнах были видны встревоженные, испуганные лица, к воротам люди выбегали и спрашивали у солдат, что случилось. Им отвечали: "Матушка Государыня Екатерина Алексеевна взошла на Российский престол, и ей была солдатская присяга, а теперь идут, сами не знают куда…" Обыватели крестились истово и присоединялись к толпе солдат.
Когда подходили к Фонтанке, сквозь гул и гоготание толпы было слышно, как над рекою в Семёновском полку били барабаны тревогу. По Сарскому и Новому мостам навстречу измайловцам толпами бежали семёновцы. Они махали шапками и кричали "ура"…
И стали слышны всё более и более настойчивые крики:
- В Зимний… В Зимний дворец… Ступай все к Зимнему… Там общий сбор будет…
И опять кто-то распорядился - послал рейтара к преображенцам, чтобы поспешали к Зимнему дворцу, присягать Императрице.
Толпа, минуя Семёновские светлицы, свернула на Садовую улицу. Впереди дружно ударили барабаны, люди подтянулись, взяли ногу, шаг стал шире и твёрже, шеренги начали выравниваться. В солдатском потоке двух перемешавшихся полков совсем потонула коляска с маленькой женщиной в сером от пыли платье.
У Невской перспективы остановились. С Фонтанки от Аничкова моста бежали гиганты преображенцы, и никто не знал, с чем они бежали, но все знали, что это самый любимый и самый надёжный полк был у Императора. Преображенцы быстро выстраивались поперёк Садовой улицы, преграждая путь измайловцам и семёновцам.
Екатерина Алексеевна вышла из коляски и пешком направилась к преображенским гренадерам. Она совсем потерялась перед великанами солдатами. Гул приветствий и радостных голосов раздался ей навстречу.
- Виват, матушка Екатерина Алексеевна!..
Солдаты выходили из шеренг и окружали Императрицу, спеша ей рассказать про себя и всё объяснить, как и что вышло.
- Прости, милостивица, что припоздали маненько…
- Нам бы первыми быть подле тебя должно.
- Да вишь ты, офицера нас не пускали… Все ожидали какого-то приказа.
- Такое дело!.. Каждый сам за себя понимает, что нужно, им, вишь ты, приказа нужно!
- Присягу, мол, нарушаем!
- Присяга!.. Матушке Государыне присягнём!..
- Майор Воейков, шпагу обнажа, на коне солдат рубить зачал.
- Такой озорной!.. Мы яво в штыки… На Фонтанном спуске в реку от нас кинулся.
- Ей-Богу. Перепужался страсть как!
- Солдатский штык не игрушка. Испужаешься… По пузо лошади в воде стоит… Монамент!..
- Капитан Измайлов да поручик Воронцов пускать нас не восхотели. Ворота кинулись запирать. Тут уже и офицера поняли, что не так надоть. Премьер-майор Меньшиков как гаркнут: "Ура, Императрица наша Самодержица!.." А тех офицеров арестовали. На габвахт повели…
Улыбающийся, сияющий успехом Меньшиков проталкивался через толпу. Другие офицеры следуют за ним. Восторженно, блестящими глазами смотрит на Императрицу Державин и преклоняет колени перед прекрасной Государыней.
- Следуйте за нами… Приведёте ваших молодцов к присяге мне, - говорит Екатерина Алексеевна и идёт к своей скромной коляске.
По Садовой улице, запружая её крупными ганноверскими конями, в белых колетах, со шпагами у плеча рысью несётся лонная гвардия. Гомон толпы, отдельные восклицания солдат, крики частных людей, неожиданные "виваты", исторгнутые из чьей-нибудь переполненной восторгом груди, всё заглушилось цоканьем копыт по деревянной мостовой и протяжёнными кавалерийскими командами.
- Эс-с-кадрон!.. Сто-о-ой, ра-равняйсь!..
На прекрасных лошадях, в синь отливающих на солнце, к Екатерине Алексеевне скачут курц-галопом генерал-поручик Вильбоа, князь Волконский, граф Брюс, ротмистры Баранов, Александр Новосильцев, штабс-ротмистры Илья Дараган, барон фон дер Пален, все те, кого столько раз видала во дворце и на разводах Великая Княгиня, кого чаровала своею улыбкой, своим приветливым разговором. Молча машет Императрица рукой, даёт поцеловать её склоняющимся с сёдел к ней офицерам, садится в коляску и сопровождаемая офицерами Конной гвардии, как почётным эскортом, едет по Невскому. Сзади неё глухо гудят конно-гвардейские литавры и играют трубачи.
Пока присягал Измайловский полк и Екатерина Алексеевна шествовала к Петербургу, окружённая всё нарастающею толпою, десятки академических служителей разбежались по всем площадям Петербурга и на церковных оградах и на стенах присутственных мест расклеили сырые ещё листы манифеста Государыни, о котором та ещё и не подозревала. Алексей Орлов и Кирилл Разумовский шествовали с Государыней, а Григорий Орлов и княгиня Дашкова, через посылаемых конных дворовых людей осведомляемые о каждом шаге Государыни, рассылали записки духовенству, в Сенат и Синод. Стоустая молва опережала гонцов.
Какой прекрасный это был день! Небо без облака, и солнце струит и струит золотые лучи по Петербургу, красит его зелёные сады и сверкает на куполах церквей. А с тех уже поплыл, понёсся плавный торжественный перезвон сотен колоколов и говорит о чём-то праздничном, необыкновенном, что случилось вот сейчас в столице Российской империи. Девять часов утра, площадь у Казанского собора совсем запружена народом, и высланы от Конного полка дозоры, чтобы расчистить в толпе дорогу войскам. У паперти стоит высокая митрополичья карета, запряжённая шестериком серых лошадей под белыми суконными попонами. Преосвященный Вениамин, архиепископ Санкт-Петербургский, в полном облачении, окружённый сонмом духовенства, ожидает Императрицу.
Пока шло молебствие, офицеры на площади привели полки в порядок, установили расчёт, построили поротно, и, когда Императрица вышла из церкви, шествие пошло уже "парадом" с музыкой и барабанным боем.
Государыня вошла в прохладные залы дворца.
Её глаза в покрасневших от бессонной ночи, длинной дороги и пыли припухших веках горели, как небесные звёзды. Сама она себе и окружающим в эти чудесные часы, когда всё свершалось, как в какой-то арабской сказке, казалась высокого роста. Ног под собою она не чувствовала, как не чувствовала ни голода, ни утомления. Все веления тела смолкли, и была только одна огромная душа, которая всем распоряжалась, всё предвидела и всё понимала.
До сих пор она ничего не приказывала и, кроме слов привета и благодарности, ничего не говорила. Теперь вошла в зал, и вдруг - тишина кругом неё и против неё толпа офицеров, ждущих её распоряжений. Она осмотрела их. Какая это всё была молодёжь!.. Все её однолетки!.. Да ведь таким-то - будущее! И какое во всех них восторженное выражение, какой блеск в глазах, и в этих глазах - она уже не сомневалась - п о б е д а!..
- Пошлите за Государем Наследником…