- Успокойся, мать, ничего худого с тобой не станется! Мы просто в матросов играем! - Он обернулся к кабатчику: - Счет пошлешь князю Меншикову, он заплатит… но не вздумай надуть меня, не то… На сей раз я тебя прощаю!.. Нам пора, Ян! Поднимай якорь, отдавай концы!
Засим они поехали в город, царь заходил в разные дома, снова выходил - и так настал полдень.
Экипаж остановился возле меншиковского дворца, и царь, не вылезая, спросил:
- Обед готов?
- Готов обед, готов! - ответил один из лакеев.
- Подать на две персоны! Князь дома ли?
- Князь в отъезде.
- Ну и ладно. Стало быть, на две персоны!
Вот таким манером царь забирался в гости к своим друзьям - были они дома, нет ли; по рассказам, однажды он этак ездил по гостям да силком возил с собою еще человек двести из своей знаменитой компании.
После роскошного обеда царь прошел в одну из приемных и прилег вздремнуть. Шкипер уснул прямо за столом.
Но у изголовья царь положил часы, а проснуться он мог в любую минуту, когда захочет.
* * *
Проснувшись, царь Петр вышел в столовую залу и нашел Яна Схеерборка по-прежнему спящим за столом.
- Несите его прочь! - приказал царь.
- Он здесь более не останется? - спросил камердинер, княжеский любимец.
- Нет, он мне наскучил, с людьми не след встречаться более одного раза в жизни. Отнесите его к водокачке, а как отрезвеет, свезите на судно. - И с презрением во взгляде добавил: - Старая ты скотина!
Он тронул саблю - в порядке ли? - и вышел вон.
После сна Петр вновь стал прежним императором, величественным, непреклонным, полным достоинства, и к Береговой линии направился серьезно, решительно, как в военный поход.
Отыскав четырнадцатый нумер, он без церемоний вошел, уверенный, что полсотни его людей уже здесь. Справа в нижнем этаже все окна во двор были распахнуты настежь, и он увидел заговорщиков: они сидели за длинным столом и пили вино. Он шагнул в комнату и тотчас ощутил укол в сердце: сколько же здесь его друзей!
- Здорово живете, други мои! - бодро сказал царь.
Все как один встали, некоторые переглянулись, некоторые нахмурились.
- Не выпить ли нам по чарочке, ребятушки?
И Петр уселся на стул. При этом он бросил взгляд на стенные часы - они показывали только половину пятого.
"Полчаса!" - подумал он, а секунду спустя осушил большую чарку и затянул широко известную солдатскую песню, в такт бухая чаркой по столу.
Песня была заманчивая, ее они пели после победы под Полтавой, под нее маршировали в строю, она будила память о лучших, счастливых временах, и все подхватили ее.
Сила личности царя Петра, его при желании обворожительно-любезные манеры - все это поневоле снискало ему благорасположение собравшихся. И вот уже одна песня сменяет другую, избавляя их от тягостной неловкости. Ведь это был единственный способ уйти от разговоров.
Меж песнями царь нет-нет да и произносил тост, пил здравие старых друзей, вспоминал в кратких словах сделанное сообща. Он не смел взглянуть на часы, чтобы не выдать себя, но эти полчаса в вертепе разбойников тянулись бесконечно.
Порою он замечал, как они переглядывались, и тогда бросал шутливое словцо, обрывая эту нить. Он играл своею жизнью, и играл хорошо, ибо смущал их своею бодростью и простодушием, и они терялись в догадках, известно ли царю что-нибудь или нет, а это было ему на руку.
Наконец со двора донесся лязг оружия, и царь одним прыжком выскочил в окно.
- Перебить всех! - таков был единственный приказ, и началась кровавая резня.
Сам Петр стоял возле окна и, едва только кто-нибудь из заговорщиков выпрыгивал наружу, саблею сносил ему голову.
- Живых не осталось! - крикнул он, когда все было кончено, и отправился своею дорогой, в Петропавловскую крепость.
Комендант вышел навстречу, и Петр велел отвести его к царевичу Алексею, своему единственному первородному сыну, на которого возлагал такие надежды, видя в нем будущее России.
С ключом в руке он остановился у камеры, осенил себя крестным знамением и вполголоса произнес:
- Боже бессмертный, Владыко воинств небесных, Господь Саваоф, что вложил меч в руки правителей, дабы они правили и защищали, награждали и карали, просвети скудный разум раба Твоего, чтобы действовал он по законам Твоим!.. Ты потребовал от Авраама сына его, и Авраам повиновался; Ты распял единственного сына Твоего ради спасения человеков; прими жертву мою, Боже гневный, коли она потребна Тебе!.. Однако не моя воля, а Твоя да будет, и да минует меня чаша сия по воле Твоей! Аминь, во имя Иисуса Христа, аминь!
Он вошел в камеру и пробыл там час.
А когда вышел, глаза словно бы покраснели от слез, однако он ничего не сказал, отдал коменданту ключ и уехал.
О том, что произошло в этот вечер меж отцом и сыном, много чего написано.
Словом, сто двадцать судей приговорили Алексея к смерти, и протокол был обнародован. Но в исполнение приговор не привели, ибо прежде цесаревич скончался.
* * *
Около восьми вечера того же дня царь Петр воротился на свою мызу и сей же час прошел к Екатерине.
- Со старым покончено! - сказал он. - Отныне мы начнем новое - ты, я и наши люди.
Царица ни о чем не спросила, она все поняла. Но царь так устал и изнемог, что она опасалась припадка, хорошо ей знакомого. А успокоить Петра можно было только одним способом, давно привычным.
Она села в уголке дивана, царь же лег, припав головою к пышной ее груди, и она гладила его по волосам, пока он не уснул. Так Екатерина неподвижно сидела три часа кряду.
Словно младенец-великан у груди великанши лежал великий воитель Господень; лицо как бы уменьшилось, высокий лоб скрылся под лохматой гривою, рот был открыт, и он тихонько сопел, будто спящий ребенок!
В конце концов он проснулся и сначала посмотрел вверх, удивляясь, что находится именно здесь. Потом улыбнулся, но спасибо не сказал и не приласкался.
- Давай-ка ужинать! - вот первое, что он произнес. - Потом откушаем винца, а потом учиним большой фейерверк! Сам зажгу его возле берега, только Ян Схеерборк должен непременно присутствовать.
- Ты же прогнал Яна.
- Неужто? Так ведь он напился, скотина! Пошли за ним сей же час!
- Чудак ты, Петруша, каждую минуту настроение меняешь.
- Скучно же, коли настроение всегда одинаково, а этак все по-новому! Я всегда новый! И тебе не докучаю вечным однообразием!
Сказано - сделано: Яна вернули, правда связанного, потому что он осерчал на Петра за водокачку и идти не хотел, однако ж на берегу его встретили объятиями и поцелуем в уста, после чего вся злость у него прошла.
Отужинали, и выпили, и фейерверк учинили - царь очень любил огненную забаву.
Вот так закончился сей примечательный день, ставший дому Романовых залогом престолонаследия. Вот таков был этот человек, который сам себя называл - "великий, самодержец, император, государь всея Руси".
Этот варвар цивилизовал свою Россию, строил города, а сам в них жить не хотел, бил жену кнутом и даровал женщине изрядную свободу; жизнь его для государства была великой, богатой и полезной, в частной же сфере - такой, какой могла; но смерть ему выпала красивая, ибо скончался Петр от болезни, простудился, спасая жизнь людям, потерпевшим кораблекрушение, - он, своей рукою отнявший жизнь у столь многих!
СЕМЬ ХОРОШИХ ЛЕТ
DE SJU GODA ÅREN
Перевод H. Федоровой
Мсье Вольтер, камергер Фридриха Великого, обладатель весьма почетного "Pour le Mérite", академик и прочая, ныне уже третий год гостил в Сан-Суси, под Потсдамом. Теперь, в дивный вечерний час, он находился во флигеле, где его поселили, и писал письмо. Ни ветерка, теплынь, и привередливый, вечно зябнущий француз держал окно открытым.
Письмо было наполовину готово и адресовано маркизе, подруге кардинала Флёри, которая через переписку с заграницею вела ловкий шпионаж.
"…как известно, все преходяще, - выводило перо, - и изначально было ясно, что долго это не протянется. Я должен сидеть тут ровно этакий учитель, выправляя его скверные стихи, ведь он толком не знает ни немецкого, ни французского. Злобный, как обезьяна, он накропал сатиры на всех правителей Европы, разумеется не предназначенные для печати, но такие гнусные и несправедливые… Однако ж, любезная подруга, в помышлении о предстоящем я заручился списками его памфлетов и, когда он нанесет удар, ударю в ответ. Если б вы знали, что есть Пруссия и чем она может стать! Орлиный очерк - конец одного крыла на Рейне (Юлих-Верг), а конец другого у российской границы. Кое-где на рисунке пока есть пробелы, но, когда он будет завершен, вы увидите, что вся Северная Германия, точно стервятник, грозит трехглавому имперскому орлу Австрии. Франции стоило бы унять свою ненависть к Габсбургу и не идти на компромиссы с Гогенцоллерном, ибо не ведаете вы, что творите!.. Здесь так много говорят о планах, но я не решаюсь все записывать, потому что с ним шутки плохи…"
Из дворца донеслись визгливые звуки флейты, скачущие, переливчатые.
"…Вдобавок эта трекл. флейта! Аккурат сейчас он выводит трели… а стало быть, все мы должны плясать под его дудку! Но еще хуже флейты так называемые фуги, не знаю, можно ли назвать их музыкою (теперь он выдувает двойные ноты, а ему это не больше под стать, чем змею какому-нибудь)… Так вот, вчера здесь был Себастьян Бах, вестимо Великий, вместе с сыном, Филиппом Эмануилом; целый вечер играли фуги так называемые, а оттого пришлось мне лечь в постель и принимать лекарства.
…Что же до планов, то я упомяну некоторые из них в кратких словах. Есть план поделить Австрию между Францией и Пруссией, но он чересчур хитер, чтобы согласиться на это, ибо Австрия до поры до времени нужна ему против французов.
Есть и второй план: поделить Пруссию меж Россией и Австрией; слышал я и о третьем плане: поделить Польшу меж Россией, Пруссией и Австрией. (Флейта умолкла, и благостный покой объемлет Сан-Суси - для меня это место не "Без забот", а "Сто забот", ибо сотни мелких здешних неудобств так и норовят укоротить мою жизнь!) Наш круглый стол, за которым прежде собирались исключительно люди даровитые - Мопертюи, Ламетри, Альгаротти, д’Аржан и вельможи, - теперь сплошь состоит из потсдамских гвардейцев и постепенно превращается в этакую табачную коллегию. Цитен и Дессауец являются в смазных сапожищах и бахвалятся "пятью победами". Третьего дня они совсем расходились, так что всякая разумная беседа поневоле прекратилась, а в конце концов вздумали насмехаться надо мною. И более всего меня рассердило то, что он не скрывал удовольствия… Так или иначе, выходки смазных сапог означают войну… конечно, против Дамы (то бишь Марии Терезии); для другой дамы, российской императрицы Елизаветы, он измыслил иное гадкое прозвище. Это дамский вальс, и он, мерзкий женоненавистник, заделался дамским угодником. Супруга его, Елизавета Кристина, по-прежнему в заточении - в Шёнхаузене…"
В окно просунулась голова, король поздоровался:
- Добрый вечер, сударь. Вы так прилежны.
Точно застигнутый врасплох школяр, который норовит сплутовать, наш письмоводитель покопался в своих бумагах и извлек половинку голландского листа.
- Да, сир, я как раз закончил стихотворное послание китайскому императору Цяньлуну, как бы ответ на его "Похвальное слово Мукдену".
- Китайскому императору! У вас более изысканные знакомства, чем у меня!
- Однако ж у вас есть я, сир!
Эту фразу он произнес с надменной самоиронией, будто желая подтрунить над своим знаменитым тщеславием.
Король принял шутку как должное:
- Да, мсье Вольтер, вы действительно принадлежите к числу наилучших моих знакомцев, но я бы не сказал, что самых изысканных.
- Из-за той истории с Гиршелем?
- Да, гнусная была афера!
- Могу ли я теперь прочитать вам стихи к китайскому императору? Вы позволите, сир?
- А что проку, если я не позволю? Несносный вы человек!
- Так вот:
Reçois mes compliments, charmant roi de la Chine!
- Да ведь он император!
- Верно, это из почтения к вам, сир, вы же только король.
- Только!
- Я продолжаю:
Ton trône est donc placé sur la double colline!
On sait dans l’Occident, que malgré mes travers,
J’ai toujours fort aimé les rois qui font des vers!
- О, благодарю вас, благодарю!
- О toi que sur le trône un feu celeste enflamme,
Dis-moi si ce grand art dont nous sommes épris,
Est aussi difficile à Pékin qu’à Paris.
Ton peuple est-il soumis à cette loi si dure
Qui veut qu’avec six pieds d’une égale mesure,
De deux Alexandrins, côte à côte marchants,
L’un serve pour la rime et l’autre pour le sens?
Si bien que sans rien perdre, en bravant cet usage,
On pourrait retrancher la moitié d’un ouvrage.
- Браво! Превосходно! - перебил король, который почуял шпильку, но сумел сдержаться. - Стало быть, вы полагаете, император все это поймет, притом правильно, именно так, как вам хочется?!
- Коли не поймет, значит, он глупец…
- А коли поймет, так и войну вам объявить может…
- Китай против Вольтера!
- Что же вы тогда предпримете?
- Разобью их, по вашему примеру, моими войсками, конечно!
- А вдруг у императора больше войск, чем у вас?
- Тогда я обращусь в бегство, по вашему примеру, сир… или пусть он обратит меня в бегство, чтобы я сохранил воинскую честь и славу…
Король привык к дерзостям Вольтера и, прощая ему, все же копил обиды.
- Стоит ли сидеть в четырех стенах, сударь, выходите-ка, давайте прогуляемся. Побеседуем по вечерней прохладе, мне надобно так много всего обсудить, внести ясность в мои мысли ради великого дела…
- Сир, я должен сейчас…
- Не медлите, я жду!
Мсье Вольтер в замешательстве насупился, начал прибирать у себя на столе, выдвигал и задвигал ящики и совершенно заканителился. Но король стоял как на часах, не сводя с него глаз.
В конце концов уборку пришлось прекратить, Вольтер вышел на воздух, но трясся всем телом, вздрагивал, точно желая что-то сбросить.
Король спустился с ним на третью террасу, а оттуда свернул направо, в парк, где они зашагали по самой широкой аллее, что вела к небольшой круглой площадке с храмом дружества.
Молчание было неприятного свойства, однако ж Фридрих, умея властвовать собою, первым возобновил прерванную беседу, хотя поневоле завел речь о том, что подсказывали минута и окружение.
- Какой же тихий, мирный вечер, сударь! Мир в природе и в жизни человеческой! Вы не задумывались о том, что вот уж семь лет на свете нет войны, после Ахенского мирного трактата?
- Нет, не задумывался! Ну, тогда, верно, вскорости надобно ждать семь тощих коров, то бишь лет.
- Кто знает?.. Вы толковали о Цяньлуне, князе мира, что размышляет и пишет стихи о цветке чая, служит своему народу и дарует ему счастие. Его соседка Япония вкушает мир уже целых сто лет. В Индии французы и англичане соперничают из-за коммерческих преимуществ. Великий Восток - в скором времени нам придется принимать его в расчет… Что же до нашей части света, к коей я причисляю Египет, то он спит под надзором пашей и мамелюков. Греция, прародительница наша, погружена в оцепенение, а Перикловы Афины обеспечивают содержание султанскому гарему, где хозяйничают черные евнухи. Рим, вернее, Италия раздроблена на фидеикомиссы Лотарингцев, Бурбонов, Савойцев, хотя в Риме сидит мой друг Бенедикт Четырнадцатый. Тоже князь мира - кстати, первый папа, признавший прусского короля, - он терпим к протестантам, благопоспешествует учености, повелел измерить меридиан…
- И изгнал иезуитов, которых вы, сир, приютили; а лучше бы вам этого не делать.
- Что вы знаете об иезуитах?.. В Испании у нас Фердинанд Шестой, добрый государь, снижает налоги на землю, борется с инквизицией, поощряет науки…
- Кажется, страсть к писанию поразила весь мир, ровно моровая язва.