Бабушка Маяушкиене заметила, что последнее замечание удивило ее новых знакомых: они не поняли, почему выплатить за дом значило "перехитрить фирму". Сразу видно, как они неопытны. Хоть дома были и дешевы, продавали их, однако, в расчете на то, что покупатели не смогут за них расплатиться. Ведь если они не заплатят, хотя бы за один месяц, - они потеряют и дом и все внесенные за него деньги, а фирма сможет снова его продать. Часто ли бывают такие случаи? Dieve! (Бабушка Маяушкиене всплеснула руками.) Бывают, а как часто - кто знает? Но уж, конечно, не реже пятидесяти раз из ста! Об этом можно спросить у всякого, кто жил в Мясном городке. Что касается их дома, то он был выстроен при ней, и она знает всю его историю. А разве его раньше уже продавали? Susimilkie. Да с тех пор, как его построили, ей уже довелось познакомиться с четырьмя семьями, которые пытались его купить - и не смогли. Она им кое-что об этом расскажет.
Первыми тут поселились немцы. Все семьи были разных национальностей - в этом доме жили представители тех народностей, которые одна за другой сменяли друг друга на бойнях. Когда бабушка Маяушкиене приехала в Америку, в округе, насколько ей было известно, жила еще только одна литовская семья; все рабочие тогда были немцы - квалифицированные мясники, которых мясопромышленники выписали из-за границы, чтобы наладить дело. Потом, когда появились более дешевые рабочие руки, эти немцы уехали. Их сменили ирландцы - лет семь Мясной городок был настоящим ирландским городом. До сих пор сохранилось несколько ирландских колоний; ирландцы верховодили в союзах, поставляли полисменов и прибрали к рукам все теплые местечки. Но большинство тех, кто работал тогда на бойнях, ушли при очередном понижении заработной платы - после большой забастовки. Потом появились чехи, а за ними поляки. Говорили, что старый Дэрхем сознательно вызвал такой наплыв иммигрантов: он поклялся так прижать жителей Мясного городка, что они никогда больше не посмеют устроить у него забастовку, и разослал своих агентов по всем городам и селам Европы рассказывать сказки о том, как легко получить работу на бойнях и как много там можно заработать. Люди валили валом, и старый Дэрхем прижимал их, "пришпоривал", высасывал из них соки, а потом посылал за новым пополнением. Поляки, наехавшие десятками тысяч, были вытеснены литовцами, а теперь литовцы уступают место словакам. Есть ли кто-нибудь беднее и несчастнее словаков, бабушка Маяушкиене не знала, но можно было не сомневаться, что мясопромышленники разыщут и таких. Заманить сюда весь этот люд было нетрудно, потому что заработки здесь действительно высокие, а что цены тоже высокие, об этом бедняги узнают, когда уже поздно. Они попадают сюда, как крысы в крысоловку, и с каждым днем их набивается все больше и больше. Но придет время, и они отомстят, потому что уже не хватает человеческого терпения, - люди восстанут и перебьют всех мясных королей. Бабушка Маяушкиене была социалисткой или еще чем-то таким же непонятным; второй ее сын томился в сибирских рудниках; старуха сама когда-то произносила речи и поэтому казалась своим теперешним слушателям особенно страшной.
Они опять перевели разговор на историю дома. Немцы были приличными людьми. Конечно, в семье было слишком много детей - обычное явление в Мясном городке, - но родители упорно работали, отец был человек степенный, и они выплатили больше половины стоимости дома. А потом глава семьи погиб, когда оборвался подъемник у Дэрхема.
Потом в доме поселились ирландцы, и, надо сказать, эта семья тоже была не из маленьких. Муж пьянствовал и бил детей - соседи каждую ночь слышали их крики. Ирландцы все время опаздывали со взносами, но фирма была к ним снисходительна; за этим стояла какая-то политика, - бабушка Маяушкиене хорошенько не знала, какая, но Лафферти принадлежал к Лиге Боевого Клича, которая была вроде политического клуба всех местных бандитов и негодяев, и если человек состоял членом этой лиги, он мог не опасаться ареста. Однажды Лафферти поймали вместе с шайкой, которая угнала коров у соседей-бедняков, а потом зарезала их в старом сарае за бойнями и продала мясо. За решеткой он просидел всего три дня, домой вернулся, посмеиваясь, и даже работы не потерял. Но потом он окончательно спился и лишился своих покровителей; один из его сыновей, человек порядочный, около двух лет содержал всю семью, пока не заболел чахоткой.
И вообще, перебила себя бабушка Маяушкиене, этот дом несчастливый! В каждой из живших здесь семей кто-нибудь обязательно заболевал чахоткой. Никому не известно, в чем тут дело: то ли в самом доме кроется какая-то зараза, то ли он выстроен неправильно, кое-кто объясняет это тем, что постройка была начата в новолунье. В Мясном городке таких несчастливых домов десятки. Иногда можно указать даже определенную комнату: кто в ней спит, тот все равно что покойник. В этом доме началось с ирландцев, потом, чешская семья схоронила ребенка, хотя, может быть, он умер и не от чахотки, - трудно сказать, чем болеют дети, работающие на бойнях. В то время не было еще закона о малолетних, и мясопромышленники брали на работу всех, кроме разве грудных детей. При этих словах слушатели удивленно переглянулись, и бабушке Маяушкиене пришлось объяснить, что закон запрещает принимать на работу детей моложе шестнадцати лет. "А какой в этом смысл?"- спросили они. Они подумывают о том, чтобы послать на работу маленького Станиславаса. "Что ж, беспокоиться не о чем, - ответила бабушка Маяушкиене, - закон ведь ничего не изменил, только заставил родителей скрывать возраст своих детей. Интересно было бы знать, что, по мнению законников, им еще делать? Есть семьи, которые существуют только на заработок детей, а закон ведь не дает им других возможностей обеспечить себе пропитание. Очень часто мужчина месяцами не может найти работу в Мясном городке, а ребенка сразу же берут с охотой: у хозяев всегда есть какая-нибудь новая машина, с помощью которой ребенок может заменить сильного мужчину. А платят детям в три раза меньше, чем взрослым".
Потом бабушка Маяушкиене снова заговорила о доме. В следующей семье умерла женщина. Они уже прожили здесь около четырех лет, и эта женщина каждый год неизменно рожала двойню, а когда они въехали в дом, у них уже было несметное множество детей. После ее смерти отец целыми днями работал и оставлял детей без присмотра. Если бы не помощь соседей, они просто замерзли бы. Кончилось тем, что они трое суток просидели одни, а потом выяснилось, что их отец умер. Он работал в убойной у Джонса, и раненый бык, вырвавшись, придавил его к столбу. Тогда детей увезли, а фирма на той же неделе продала дом новой семье иммигрантов.
Зловещая старуха рассказывала все новые и новые ужасы. Трудно сказать, насколько она преувеличивала. Все это было слишком похоже на правду. Насчет чахотки, например. О чахотке они знали только, что от нее люди начинают кашлять, а их уже две педели тревожил кашель, одолевавший старого Антанаса. Этот кашель прямо выворачивал его наизнанку и никак не прекращался, а когда старик сплевывал, на полу оказывалось красное пятно.
Но все это были пустяки по сравнению с тем, что они услышали потом. Они стали расспрашивать старуху, почему их предшественники не смогли заплатить за дом, и, приводя цифры, пытались доказать ей, что это не так уж трудно. Но бабушка Маяушкиене не согласилась с их расчетами.
- Вы говорите, двенадцать долларов в месяц; но в них не входят проценты.
- Какие проценты? - воскликнули они, растерянно глядя на старуху.
- Проценты за деньги, которые вы еще остались должны, - ответила она.
- Но мы не должны платить никаких процентов! - заявили они в один голос. - Мы должны платить только двенадцать долларов в месяц.
Тут она начала смеяться над ними.
- Вы такие же, как все, - сказала она. - Вас надувают, а потом съедают живьем. Когда дом продают в рассрочку, за него всегда берут проценты. Возьмите купчую и посмотрите.
Тогда тетя Эльжбета, с мучительно бьющимся сердцем, отперла шкаф и достала бумагу, которая уже причинила им столько страданий. Они сидели кругом едва дыша, пока старуха, которая умела читать по-английски, пробегала глазами купчую.
- Да, - сказала она, наконец, - разумеется, так оно и есть. "И проценты ежемесячно, из расчета семи годовых…"
Последовало гробовое молчание.
- Что это значит? - почти шепотом спросил, наконец, Юргис.
- Это значит, - ответила старуха, - что в будущем месяце вы должны будете, кроме двенадцати, заплатить еще семь долларов.
И снова наступила тишина. Это было ужасно, как в кошмаре, когда под ногами разверзается земля и чувствуешь, что летишь в какую-то бездонную пропасть. Словно при вспышке молнии, они увидели, что сделались жертвами безжалостной судьбы, что их загнали в угол, поймали в ловушку, обрекли на гибель. Чудесное здание их надежд рухнуло. А старуха все говорила и говорила. Они жаждали, чтобы она замолчала, но ее голос продолжал звучать, словно карканье зловещего ворона. Юргис сжал кулаки, и капли пота выступили у него на лбу, у Онны перехватило дыхание. Внезапно тетя Эльжбета нарушила тишину воплем, а Мария начала ломать руки и причитать:
- Ai! Ai! Bêda man!
Разумеется, все их протесты были бесполезны. Бабушка Маяушкиене сидела перед ними, как олицетворение неумолимой судьбы. Да, конечно, это нечестно, но при чем тут честность? И, конечно, они этого не знали. Все дело так специально и устроено, чтобы они не знали. Но так записано в купчей, и тут уж ничего не поделаешь - они сами увидят, когда придет время.
Избавившись, наконец, от гостьи, они провели всю ночь в сетованиях. Проснулись дети; почувствовав что-то неладное, они подняли крик, и их никак не удавалось успокоить. Утром большинство взрослых, разумеется, отправилось на работу - бойни ведь не остановятся из-за их несчастий; но Онна с мачехой ровно в семь часов уже стояли у дверей конторы агента. Да, сказал он им, когда пришел, совершенно верно, они должны платить проценты. Тут тетя Эльжбета разразилась столь громкими упреками и протестами, что прохожие начали останавливаться и заглядывать в окна. Агент был, как всегда, воплощением кротости. Он сказал, что глубоко опечален случившимся. За долги всегда полагается платить проценты, и он думал, что они об этом знают, иначе обязательно поставил бы их в известность.
Они ушли, ничего не добившись. Онна отправилась на бойни, в полдень встретилась с Юргисом и передала ему разговор с агентом. Юргис отнесся к ее словам равнодушно. К этому времени он уже со всем примирился - так, видно, суждено, как-нибудь они справятся. "Я буду больше работать", - сказал он, как всегда. Со свадьбой нужно повременить, а Онне, возможно, все-таки придется поступить на какую-нибудь фабрику. Тут Онна сообщила, что тетя Эльжбета решила устроить на бойне и маленького Станиславаса. Несправедливо, чтобы Юргис и Онна содержали всю семью, надо, чтобы и семья тоже чем-нибудь помогала себе. Раньше Юргис и слышать не хотел об этом, но теперь он только нахмурил брови и задумчиво кивнул головой, - пожалуй, другого выхода нет, им всем придется пойти на жертвы.
В тот же день Онна начала искать место, а вечером вернулась Мария и сказала, что она познакомилась с девушкой по фамилии Ясайтите, подруга которой работает в упаковочном цехе у Брауна и может устроить туда Онну; только надзирательница там из тех, что берут подарки: если не сунуть ей десятидолларовую бумажку, то ничего не выйдет. Теперь это Юргиса не удивило, он только спросил, сколько там платят. Начались переговоры; вернувшись, Онна рассказала, что она как будто понравилась надзирательнице и та, хотя и не наверно, обещала поставить ее обшивать окорока холстиной. На этой работе можно заработать до десяти долларов в неделю.
- Столько и надо дать надзирательнице, - сказала Мария, посоветовавшись со своей подругой, и вся семья начала взволнованно совещаться. Упаковочный цех помещался в подвале, и Юргису очень не хотелось, чтобы Онна работала в таких условиях, но зато работа легкая, а сразу все хорошо не бывает. И в конце концов Онна снова отправилась к надзирательнице, сжимая десятидолларовую бумажку, которая жгла ей руку.
Тем временем тетя Эльжбета сводила Станиславаса к священнику и получила бумагу, свидетельствовавшую о том, что он на два года старше, чем был на самом деле, и с этой бумагой мальчик отправился искать счастья. Как раз в это время у Дэрхема ввели новый замечательный автомат, наполняющий банки топленым салом, и когда дэрхемовский полисмен заметил напротив табельной мальчика с бумагой в руках, он усмехнулся про себя и впустил его, покрикивая: "Czia! Czia!" Станиславас пошел по коридору с каменным полом, поднялся по лестнице и попал в освещенную электричеством комнату, где работали автоматы, наполнявшие банки салом. Сало изготовлялось этажом выше, и сюда оно поступало в виде отдельных струек, похожих на хорошеньких, извивающихся, снежно-белых змеек с неприятным запахом. Струйки эти были разных размеров, и, после того как выливалось определенное количество сала, оно автоматически переставало течь, удивительная машина поворачивалась, подставляя банку под другую струю, и так далее, пока банка не наполнялась до краев, - тогда автомат утрамбовывал сало и сглаживал его поверхность. Таким образом, для того чтобы наполнять салом по нескольку сот банок ежечасно, требовалось всего два человека - один должен был уметь каждые несколько секунд ставить на определенное место пустую банку, а другой - уметь снимать с определенного места полную банку и переносить ее на лоток.
Маленький Станиславас простоял несколько минут, робко озираясь по сторонам, потом к нему подошел человек и спросил, чего он хочет. Станиславас ответил:
- Работы!
Тогда человек задал вопрос:
- Сколько лет?
Станиславас сказал:
- Шестнадцать.
Несколько раз в год на бойни забредал правительственный инспектор и спрашивал то у одного, то у другого подростка, сколько ему лет; мясные короли тщательно избегали нарушения закона, а для этого требовалось только то, что сделал сейчас мастер, который взял у мальчика свидетельство, пробежал его глазами и затем отправил в контору для хранения. После этого он перевел одного из рабочих на другую работу и показал парнишке, куда ставить банку всякий раз, когда перед ним окажется пустой лоток безжалостной машины; и так определилось место во вселенной и судьба маленького Станиславаса до скончания его дней. Час за часом, день за днем, год за годом он обречен стоять здесь с семи утра до полудня и с половины первого до половины шестого, и все его движения и все его помыслы будут сосредоточены на банках для сала. Летом теплое сало будет распространять отвратительное зловоние, зимой в нетопленом погребе пальцы мальчика будут примерзать к банкам. Шесть месяцев в году, отправляясь на работу, он будет видеть темные ночные улицы и по темным ночным улицам будет возвращаться домой, так что в будни он никогда не увидит солнца. И за все это в конце недели он принесет семье три доллара - ему платили по пяти центов в час, - свою долю в общем заработке одного и трех четвертей миллиона детей, собственным трудом зарабатывающих себе пропитание в Соединенных Штатах Америки.
Но Юргис и Онна были молоды, а молодость нелегко расстается с надеждой. Они снова занялись подсчетами: выходило, что заработок Станиславаса покроет проценты, даже еще немного останется - таким образом, положение их ничуть не ухудшилось! Справедливости ради надо сказать, что мальчик был в восторге от того, что он работает и получает такие огромные деньги, а Юргис и Онна очень любили друг друга.
Глава VII
Все лето семья трудилась не покладая рук, и к осени они накопили достаточно денег, чтобы Юргис и Онна могли обвенчаться по обычаям родной страны. В конце ноября они сияли помещение и пригласили всех своих новых знакомых. Знакомые пришли и ославили им на память свыше ста долларов долга.
Этот непредвиденный тяжелый удар ошеломил Окну и Юргиса. Как печально, что он обрушился на них именно в то время, когда сердца их были переполнены нежностью! Какое грустное начало совместной жизни! Они так любили друг друга, а судьба не давала им ни минуты передышки. Все вокруг непрестанно твердило им, что они должны быть счастливы, в их сердцах тлел восторг, при малейшем дуновении разгораясь в пламя. До глубины души они были потрясены чудом осуществленной любви, и разве такой уж слабостью было желать хоть немного покоя? Сердца их раскрылись, словно цветы весной, а на них надвинулась неумолимая зима. Юргису и Онне казалось, что никогда еще не была так грубо попрана и раздавлена едва расцветшая любовь!
Над ними, безжалостный и жестокий, был занесен бич нужды: наутро после свадьбы он до рассвета пробудил их ото сна и погнал на работу. Онна едва держалась на ногах от усталости, но она знала, что если потеряет место, семье грозит гибель, а, опоздав сегодня, она несомненно его потеряет. Им всем надо было идти на работу, даже маленькому Станиславасу, больному после вчерашнего слишком обильного угощения колбасой и сарсапарелью. Весь этот день он стоял у своего автомата, едва держась на ногах и борясь со сном, и все-таки его едва не выгнали с работы, потому что мастеру дважды пришлось будить его пинком сапога.
Лишь через неделю они по-настоящему пришли в себя, а до тех пор дети постоянно капризничали, взрослые ссорились, и жизнь в доме была нелегкой. Однако следует признать, что Юргис вел себя как ангел. Он берег Онну - стоило ему поглядеть на нее, и он сдерживался. Она была так хрупка, так мало приспособлена для подобной жизни, и по сто раз на день, вспоминая о ней, Юргис сжимал кулаки и принимался работать еще яростнее. "Она слишком хороша для меня", - повторял он себе, и ему становилось страшно от того, что она принадлежит ему. Так долго он жаждал обладать ею, а сейчас, когда это время настало, он чувствовал, что недостоин ее. Онна верила в него только по своей доброте - он вовсе не заслужил ее доверия. Но Юргис твердо решил, что этого она никогда не узнает, и все время следил за собой, боясь выдать свой необузданный нрав. Он старался сдерживаться и в крупном и в мелочах, даже утратил привычку ругаться при малейшей неудаче. На глаза Онны так легко навертывались слезы, она так жалобно смотрела на него, что ко всем другим заботам, тяготевшим над ним, прибавилось еще обыкновение давать самому себе зароки - а забот теперь у Юргиса было больше чем когда-либо.
Он должен оберегать жену, должен вступать в борьбу за нее со всеми ужасами, которые их окружали. Ей больше не на кого опереться, и если он не сумеет ее поддержать, она погибнет. Ко он укроет ее от мира в своих объятиях. Юргис уже постиг, что творилось вокруг. Все воевали друг с другом, а потерпевшие поражение могли убираться к чертям. Не к чему задавать пиры для других, лучше ждать, пока другие пригласят вас на пир. Исполненный ненавистью и подозрениями, он видел, что окружен враждебными силами, которые стараются выманить у него деньги, а честностью пользуются лишь как приманкой. Чтобы соблазнить его, торгаши ложью размалевывают окна лавок; даже ограды, даже фонарные и телеграфные столбы оклеены ложью. Огромное предприятие, на котором он работал, лгало ему, лгало всей стране, и сверху донизу все было сплошной беспредельной ложью.