Он положил руку на рукоять криса и так ожидал приближения неожиданного посетителя. Костер почти догорел, и маленькие тучки - предвестницы грозы - быстро проносились мимо месяца, затемняя поляну своей летучей тенью. Он не мог разглядеть, что это был за человек, и его беспокоило, что тот молча приближался тяжелой поступью, так что он наконец окликнул его и приказал ему остановиться. Тот остановился в нескольких шагах от Дэйна, ожидавшего, что он заговорит, но слышно было только тяжелое дыхание незнакомца. Внезапно мимолетное сияние разлилось по поляне сквозь прорыв тучи, и Дэйн успел разглядеть протянутую к нему руку, державшую какой-то блестящий предмет, услыхал возглас Найны: "Отец!" - и во мгновение ока девушка очутилась между ним и револьвером Олмэйра. Громкий вопль Найны разбудил спавшее лесное эхо, и все трое стояли молча, точно дожидаясь наступления тишины для того, чтобы выразить обуревавшие их разнообразные чувства. Увидав Найну, Олмэйр опустил руку и сделал шаг вперед. Дэйн ласково отстранил девушку.
- Разве я дикий зверь, что ты хочешь убить меня врасплох и в темноте, туан Олмэйр? - спросил Дэйн, нарушая тягостное молчание. - Подбрось хворосту в огонь, - продолжал он, обращаясь к Найне, - пока я слежу за моим белым другом, чтобы не случилось беды с тобой или со мной, о отрада моего сердца!
Олмэйр заскрежетал зубами и снова поднял руку. Дэйн быстрым прыжком очутился около него; завязалась короткая борьба, во время которой один из зарядов безвредно вспыхнул, после чего смертоносное орудие, вырванное из рук Олмэйра, закружилось в воздухе и упало в кусты. Оба мужчины стояли друг против друга и тяжело дышали. Разгорающийся костер отбрасывал трепетный круг света и озарял полное ужаса лицо Найны, смотревшей на них с протянутыми вперед руками.
- Дэйн! - воскликнула она предостерегающе, - Дэйн!
Тот успокоительно помахал ей рукой и, обернувшись к Олмэйру, сказал с утонченной вежливостью:
- Теперь, туан, мы можем и побеседовать. Убить человека легко, но властен ли ты вернуть ему жизнь? Ведь ты мог попасть в нее, - продолжал он, указывая на Найну. - Твоя рука сильно дрожала. За себя я не боялся.
- Найна! - воскликнул Олмэйр. - Вернись ко мне сейчас же! Что за безумие на тебя напало? Чем тебя околдовали? Вернись к своему отцу, и мы вместе постараемся забыть этот ужасный кошмар!
Он открыл объятия в уверенности, что сейчас прижмет ее к сердцу, но она не двинулась. Тогда он понял, что она не намерена повиноваться, он почуял смертельный холод на сердце и, ухватившись обеими руками за виски, в немом отчаянии устремил взор в землю. Дэйн за руку подвел Найну к отцу.
- Заговори с ним на языке его народа, - сказал он, - Он скорбит, - да и как не скорбеть, теряя тебя, моя жемчужина! Скажи ему последние слова, которые он услышит из твоих уст. Твой голос должен быть очень сладок ему, но для меня в нем - вся жизнь.
Он выпустил ее руку, отступил на несколько шагов из светлого круга и из темноты наблюдал за ними со спокойным любопытством. Дальняя зарница осветила облака над их головами, а за ней вскоре последовал слабый громовый удар, слившийся со звуком первых слов Олмэйра:
- Да понимаешь ли ты, что ты делаешь? Ты не знаешь, что ждет тебя, если ты последуешь за этим человеком! Или тебе себя не жаль? Разве ты не знаешь, что будешь для него сначала игрушкой, а потом презренной рабыней, батрачкой, прислужницей у какой-нибудь новой возлюбленной этого человека?
Она остановила его мановением руки и, слегка повернув голову, спросила:
- Ты слышишь все это, Дэйн. Правда ли это?
- Клянусь всеми богами! - раздался из темноты страстный ответ, - Клянусь небом и землей, твоей головой и моей, что это ложь белого человека. Я навеки отдал мою душу в твои руки, я дышу твоим дыханием, я вижу твоими очами, я мыслю твоими мыслями, и я навеки заключил тебя в свое сердце.
- Ты вор, вор! - закричал взбешенный Олмэйр.
Глубокое молчание наступило за этой вспышкой чувства, после чего снова раздался голос Дэйна.
- Нет, туан, - мягко возразил он, - Это тоже неправда. Девушка пришла своей волей. Я только показал ей свою любовь, как подобает мужчине; она вняла воплю моего сердца и пришла ко мне; а выкуп за нее я отдал той, которую ты называешь своей женой.
Олмэйр застонал от стыда и гнева. Найна слегка дотронулась рукой до его плеча, и это прикосновение, легче прикосновения падающего листка, казалось, успокоило его. Он быстро заговорил - на этот раз по-английски.
- Скажи мне, - молвил он, - что они сделали с тобой - твоя мать и этот человек? Что заставило тебя отдаться этому дикарю? Ведь он дикарь! Между ним и тобой есть преграда, которой ничто не в состоянии разрушить. Я вижу в твоих глазах выражение тех, кто лишает себя жизни в припадке умоисступления. Ты безумна. Не улыбайся так, твоя улыбка разрывает мне сердце. Если бы ты тонула у меня на глазах, а я бессилен был бы помочь тебе, то и тогда я не испытывал бы большей муки. Неужели ты забыла все, чему тебя учили столько лет?
- Нет, - перебила она, - я хорошо это помню. Но я помню и то, чем это кончилось. Насмешка за насмешку, презрение за презрение, ненависть за ненависть. Я человек не твоего племени. Между твоим народом и мной тоже есть преграда, которой ничто не в состоянии разрушить. Ты спрашиваешь, почему я ухожу, а я спрашиваю - зачем мне оставаться?
Он зашатался, как от пощечины, но она проворно, без колебаний схватила его под руку и поддержала его.
- Зачем тебе оставаться? - медленно повторял он с озадаченным видом и вдруг замолчал, пораженный полнотой своего несчастья.
- Ты сказал мне вчера, - начала она опять, - что я не понимаю и не вижу твоей любви ко мне, - и это так. Да я и не могу этого. На свете нет двух людей, которые понимали бы друг друга. Они понимают только речь своего собственного сердца. Ты хотел, чтобы я грезила твоими грезами, видела твои сны-мечты о жизни среди белых лиц, злобно и презрительно исключивших меня из своей среды. Ты говорил, а я тем временем внимала собственному своему голосу; потом пришел он, - и все смолкло; мне звучал лишь шепот его любви. Ты говоришь - он дикарь; а что же такое моя мать, твоя жена?
- Найна! - воскликнул Олмэйр. - Отвернись, не гляди мне в лицо!
Она тотчас же опустила глаза и продолжала говорить совсем тихо, чуть не шепотом.
- С течением времени, - продолжала она, - наши голоса - его и мой - заговорили с такой нежностью, которую только наш слух и мог уловить. Ты говорил тогда о золоте, но слух наш полон был песней нашей любви, и мы не слыхали тебя. Потом я поняла, что мы смотрим на вещи глазами друг друга, что он видит то, что незримо никому, кроме него и меня. Мы вошли в страну, куда никто не мог последовать за нами - ты меньше, чем кто-либо. И тут только я начала жить. Она остановилась. Олмэйр тяжело вздохнул. Она снова заговорила, не поднимая глаз:
- И я хочу жить. Я последую за ним. Белые люди с презрением оттолкнули меня, и теперь я настоящая малайка. Он заключил меня в свои объятия, он положил свою жизнь к моим ногам. Он храбр; он будет могуществен, и вся его храбрость и сила у меня в руках, и я сделаю из него великого человека. Имя его будет славиться еще тогда, когда наши тела давно уже будут покоиться в земле. Я люблю тебя по-прежнему, но я никогда не покину его, потому что жить без него не могу.
- Если бы он понимал то, что ты говоришь, он был бы чрезвычайно польщен, - презрительно отозвался Олмэйр. - Ты видишь в нем орудие непонятного мне честолюбия. Довольно, Найна. Если ты не пойдешь сию же минуту к ручью, где Али дожидается с моим челноком, то я прикажу ему вернуться в деревню и привезти сюда голландских офицеров. Вы не можете бежать с этой поляны, потому что я пустил ваш челнок по течению. Если голландцы поймают твоего героя, то они вздернут его. Это так же верно, как то, что я стою здесь. Ступай.
Он шагнул к дочери и взял ее за плечо, другой рукой указывая ей дорогу к берегу.
- Берегись! - воскликнул Дэйн, - Она моя!
Найна вырвалась от отца и смело взглянула в его искаженное злобой лицо.
- Нет, я не пойду, - с отчаянной энергией воскликнула она, - Если он умрет, то я тоже умру.
- Ты умрешь? - сказал презрительно Олмэйр. - О нет! Ты будешь жить во лжи и обмане, покуда какой-нибудь другой бродяга не споет тебе - как это ты сказала? - песню любви! Решайся же скорее.
Он подождал немного, потом произнес с ударением:
- Что же, звать мне Али или нет?
- Зови! - отвечала она по-малайски. - Ты, что не умеешь быть верным собственным соплеменникам! Всего несколько дней тому назад ты продавал порох на их погибель, сегодня ты хочешь выдать им человека, которого вчера еще называл своим другом! О Дэйн, - продолжила она, обращаясь к неподвижно стоявшей в темноте внимательной фигуре. - О Дэйн, я несу тебе смерть, а не жизнь, потому что он грозит выдать тебя, если я не откажусь от тебя навеки!
Дэйн вошел в освещенный круг, обнял Найну рукой за шею и шепнул ей на ухо:
- Я могу убить его на месте, прежде чем он успеет вымолвить слово. Твое дело решить - да или нет. Бабалачи теперь уже, наверное, близко.
Он выпрямился, снял руку с ее плеч и повернулся к Олмэйру, глядевшему на них с выражением сосредоточенной ярости.
- Нет! - закричала она, в безумном испуге цепляясь за Дэйна, - Нет! Убей меня! Тогда он, может быть, согласится отпустить тебя! Ты не знаешь души белого человека! Ему легче было бы видеть меня мертвой, чем там, где я сейчас стою. Прости меня, рабу свою, но только не надо, не надо! - Она упала к его ногам с безумными рыданиями и повторяла: "Меня убей! Меня!"
- Я хочу тебя живую, - сказал Олмэйр тоже по-малайски с мрачным спокойствием, - Ты уйдешь - не то он будет повешен. Согласна ли ты послушаться?
Дэйн оттолкнул Найну, внезапно размахнулся и ударил Олмэйра прямо в грудь рукоятью своего криса, повернув острие его к себе.
- Ты видишь! Мне ничего не стоило повернуть меч наоборот, - сказал он своим ровным голосом. - Ступай, туан Путай, - прибавил он с достоинством. - Я отдаю тебе твою жизнь и жизнь мою и ее. Такова воля этой женщины, а я - раб ее желаний.
Небо тем временем совершенно померкло, вершины деревьев сделались так же невидимы, как их стволы, потому что терялись в тучах, низко нависших над лесами, рекой и поляной. Все очертания потонули в глубокой темноте, которая, казалось, поглотила все, кроме пространства. Только костер мерцал подобно звездочке, уцелевшей среди уничтожения всего видимого. Когда Дэйн замолк, все стихло, кроме рыданий Найны. Дэйн держал ее в своих объятиях, стоя на коленях у костра. Олмэйр смотрел на них в мрачной задумчивости. Он только собирался раскрыть рот, как их спугнул тихий окрик с реки, за которым раздался плеск многочисленных весел и шум голосов.
- Бабалачи! - закричал Дэйн, вскакивая на ноги и подхватывая с земли Найну.
- Ада! Ада! - отвечал, подбегая, запыхавшийся сановник и стал между ними. - Бегите к моему челноку, - продолжал он взволнованно и не обращая ни малейшего внимания на Олмэйра, - Бегите! Нам надо ехать. Эта женщина все разболтала.
- Какая женщина? - спросил Дэйн, глядя на Найну. В ту минуту для него на всем свете не существовало никакой другой женщины.
- Сука с белыми зубами! Треклятая невольница Буланджи! Она до тех пор вопила у ворот Абдуллы, пока не разбудила весь Самбир. Теперь белые офицеры плывут сюда, их ведут она и Решид. Не смотри на меня, а уезжай, если жизнь тебе дорога.
- Как ты узнал обо всем? - спросил Олмэйр.
- О туан! Не все ли равно, как я узнал! У меня один только глаз, но я видел свет в доме Абдуллы и на его усадьбе, когда мы плыли мимо. У меня есть уши и, притаившись у берега, я слышал, как посылали гонцов за белыми людьми.
- Согласен ли ты уехать без моей дочери? - обратился Олмэйр к Дэйну, а Бабалачи затопал ногами от нетерпения и повторил: - Беги, беги немедля.
- Нет, - твердо отвечал Дэйн, - Я не уеду, я никому не отдам ее.
- Тогда убей меня, а сам спасайся! - рыдала Найна.
Он крепко обнял ее, нежно взглянул на нее и прошептал:
- Мы никогда не расстанемся, о Найна!
- Я не стану больше дожидаться! - сердито вмешался Бабалачи. - Это сплошное безумие. Ни одна женщина в мире не стоит того, чтобы мужчина лишился из-за нее жизни. Я старый человек и хорошо это знаю.
Он поднял с земли свой посох, но, уходя, еще раз обернулся к Дэйну, как бы предлагая ему в последний раз средство спасения. Но Дэйн погрузил лицо в черные косы Найны и не видал последнего призывного взгляда, обращенного к нему.
Бабалачи исчез во мраке. Вскоре после того они услыхали, как боевой челнок отчалил от берега под плеск множества весел, одновременно погружаемых в воду. Почти в ту же минуту со стороны берега показался Али, несший на плече два весла.
- Наш челнок спрятан выше по ручью, туан Олмэйр, - сказал он, - в густой чаще кустарников, где лес спускается к самой реке. Я отвел его туда, потому что гребцы Бабалачи сказали мне, что белые люди спешат сюда.
- Дожидайся меня там же, - сказал Олмэйр, - но пусть челнок остается спрятанным.
Он молчал, покуда шаги Али не замерли в отдалении, и лишь тогда опять повернулся к Найне.
- Найна, - молвил он печальным голосом, - неужели тебе не жаль меня?
Ответа не было. Она даже не повернула головы, которую крепко прижимала к груди Дэйна.
Он собрался было уходить - и остановился. Он видел их неподвижные фигуры, озаряемые тусклым мерцанием костра, ее спину со сбегающими по белому платью волнами черных волос и спокойное лицо Дэйна, смотревшее на него поверх ее головы.
- Не могу! - простонал он про себя. После долгой паузы он заговорил опять, несколько тише прежнего, неверным голосом: - Это было бы чересчур позорно. Я белый человек. - Тут он совсем ослабел и продолжал слезливым тоном, - Я белый человек, из хорошей семьи, из очень хорошей семьи, - повторял он, горько плача, - Это был бы позор - на все острова - единственный белый человек на восточном побережье… Нет, этою нельзя допустить - чтобы белые люди нашли мою дочь с этим малайцем! Мою дочь! - закричал он с нотой отчаяния в голосе.
Через несколько времени он овладел собой и внятно произнес:
- Я никогда не прощу тебе, Найна, никогда. Если бы даже ты вернулась теперь ко мне, воспоминание об этой ночи навсегда отравило бы мне жизнь. Я постараюсь забыть. У меня нет дочери. Была у меня в доме женщина-метиска, но она сейчас уедет. Слушай ты, Дэйн, или как там тебя зовут, - я сам отвезу тебя и эту женщину на остров у впадения реки в море. Ступайте оба за мной.
Он пошел вперед вдоль берега параллельно лесу. Али отозвался на его зов, и, пробравшись сквозь чашу кустарников, они сошли в челнок, спрятанный под нависшими над водой ветвями. Дэйн уложил Найну на дно лодки, а сам сел, поддерживая ее голову на своих коленях. Олмэйр и Али взялись за весла. В ту самую минуту, как они хотели оттолкнуться от берега, Али предостерегающе зашикал. Все насторожились.
В глубокой тишине, предшествовавшей наступлению грозы, они различили плеск весел, мерно вздымаемых в уключинах. Звуки эти постепенно приближались, и скоро Дэйн, выглядывавший из-за ветвей, разглядел смутные очертания большой белой лодки. Женский голос осторожно произнес:
- Здесь есть место, где вы сможете высадиться, белые люди; немного повыше - вот здесь.
Лодка прошла так близко от беглецов в узком ручье, что лопасти ее весел едва не задели челнок.
- Расступись. Готовься прыгать на берег. Он один и безоружен, - спокойно распорядился по-голландски мужской голос.
Кто-то другой прошептал:
- Я как будто различаю сквозь кусты пламя костра. - После этого лодка проплыла мимо них и растаяла во мраке.
- Теперь, - быстро шепнул Али, - оттолкнемся от берега и пустимся наутек.
Маленький челнок выплыл в реку, и в ту минуту, как он устремился вперед, подгоняемый мощными взмахами весел, до слуха беглецов донесся крик ярости.
- Его нет у костра! Рассыпься в цепь, ребята! Искать его!
Синие огоньки вспыхнули в разных концах поляны, и пронзительный женский голос закричал с выражением бешенства и муки:
- Опоздали! О бессмысленные белые люди! Он убежал!
ГЛАВА XII
- Вот то место, - сказал Дэйн, указывая веслом на островок приблизительно в миле расстояния от челнока, - вот то место, куда Бабалачи обещал выслать за мной лодку с корабля, когда солнце будет стоять у нас над головами. Там мы ее и дождемся.
Сидевший на руле Олмэйр молча кивнул головой и легким поворотом его придал челноку требуемое направление.
Они как раз выплывали из южного рукава Пантэя; он расстилался за ними прямой и длинной полосой воды, сверкавшей между двух стен густой зелени, которые как бы бежали навстречу друг другу и сливались в отдалении. Солнце подымалось над спокойными водами проливов, отмечая свой путь полоской света, скользившей по морской глади и устремлявшейся вверх по реке, точно торопливый вестник жизни и света, посланный к мрачным лесам побережья. В сиянии этой солнечной дорожки колыхался черный челнок, направлявшийся к островку, тонувшему в солнечных лучах; желтый песок его выгнутой бухты сверкал подобно золотой инкрустации на полированной стали безмятежного моря. К югу и к северу от него виднелись другие островки, весело расцвеченные яркой зеленью и желтизной. На материке темная линия манговых кустов оканчивалась на юге красноватыми утесами Танджонг-Мирры; они выдавались далеко в море, крутые, без малейшего признака тени в прозрачном свете раннего утра.
Песок заскрипел под челноком, когда легкое суденышко с разбега ударилось о берег. Али выскочил на сушу и придержал лодку, а Дэйн вышел из нее, неся на руках Найну, измученную недавними потрясениями и долгим ночным плаванием. Олмэйр вышел из лодки последним и вместе с Али вытащил ее подальше на берег. Потом Али, утомленный долгой греблей, растянулся в тени челнока и немедленно же заснул. Олмэйр присел боком на борт челнока со скрещенными на груди руками и стал глядеть на море по направлению к югу.
Дэйн заботливо уложил Найну в тени кустов, росших посреди островка, а потом бросился рядом с ней на землю и с безмолвным участием принялся следить за тем, как слезы бежали из-под ее сомкнутых век и терялись в мелком песке, на котором они лежали лицом к лицу. Эти слезы и это горе были для него глубокой, жуткой тайной. О чем она скорбит теперь, когда опасность миновала? Он не мог усомниться в ее любви к нему, как не мог усомниться в факте своего собственного существования; но лежа рядом с ней, страстно глядя ей в лицо, глядя на ее слезы, на ее полураскрытые губы, на самое ее дыхание, он тревожно сознавал, что есть в ней что-то такое, чего он не понимает. Она, несомненно, обладала мудростью совершенных существ. Он вздохнул. Он чувствовал, что между ними стоит какая-то невидимая преграда, которая не допускает его к ней ближе известного расстояния. Ни желание, ни тоска, ни усилие воли, ни даже долгая совместная жизнь не смогут уничтожить этого смутного сознания их различия. Он с трепетом, но вместе с тем с чувством огромной гордости заключил, что все дело в ее собственном, несравненном совершенстве. Она была его, но в то же время это была женщина из другого мира. Его! Его! Он ликовал при одной этой дивной мысли; но слезы ее огорчали его.