- Кто здесь лесоруб? - спросила она.
- Тед Нильсен.
Среди пологих холмов дорога стала ровнее, не такой извилистой. Дагни увидела ржаво-коричневый склон с двумя прямоугольниками зелени разных оттенков: темной, пыльной картофельной ботвы и светлой, с серебристым отливом, капусты. Человек в красной рубашке вел маленький трактор с культиватором.
- Кто этот капустный магнат? - спросила она.
- Роджер Марш.
Дагни закрыла глаза. Подумала о бурьяне, взбирающемся по ступеням закрытого завода, скрывшем его блестящий кафельный фасад всего в нескольких сотнях миль от этих гор.
Дорога спускалась ко дну долины. Дагни увидела прямо под собой крыши домов городка и маленькое, блестящее изображение знака доллара вдали. Голт остановил машину перед первым строением на высившимся над городом уступе, кирпичным зданием с легким красноватым маревом, струившимся из массивной дымовой трубы. С близким к потрясению чувством Дагни увидела над дверью до боли знакомую вывеску: "Стоктон Фаундри".
Когда она, опираясь на трость, вошла с солнечного света в сырой полумрак здания, то, что, она испытала, было отчасти дежавю, отчасти ностальгией. Это был старый добрый промышленный Восток, от которого, как ей уже стало казаться, ее отделяли столетия. Дагни застыла, очарованная столь привычным и столь приятным зрелищем поднимающихся к стальным балкам потолка красноватых волн, летящих из невидимых источников искр, внезапно вспыхивающих, пронизывающих густой туман, языков пламени, песчаных изложниц, светящихся белым металлом. Стен здания в тумане видно не было, все габариты скрадывались. И на миг Дагни представила себя посреди громадного литейного цеха в Стоктоне, штат Колорадо… это был "Нильсен Моторс"… а может, и "Риарден Стил".
- Привет, Дагни!
Из тумана к ней вышел улыбающийся Эндрю Стоктон; она увидела протянутую с гордой уверенностью, черную от сажи ладонь, словно олицетворявшую все увиденное вокруг.
Дагни пожала руку.
- Здравствуйте, - ответила она, не зная, приветствует прошлое или будущее. Потом, покачав головой, добавила: - Как получилось, что вы здесь не сажаете картошку и не шьете обувь? Вы почему-то занимаетесь своим делом.
- А, обувь шьет Кэлвин Этвуд из нью-йоркской компании "Этвуд Лайт энд Пауэр". Кроме того, мое дело - одно из древнейших и повсюду дозарезу необходимое. Однако все не просто так. Я за него боролся. Пришлось сперва разорить конкурента.
- Что?
Кэлвин усмехнулся и указал на застекленную дверь залитой солнцем комнаты.
- Вот он, мой разоренный конкурент.
Сквозь стекло Дагни увидела согнувшегося над длинным столом молодого человека: он трудился над сложным чертежом изложницы нового типа. У него были изящные, сильные пальцы пианиста и решительное лицо хирурга, сосредоточенного на жизненно важной операции.
- Он скульптор, - сказал Стоктон. - Когда я приехал сюда, у него с партнером были кузница и ремонтная мастерская. Я открыл настоящий литейный цех и отнял у них всех клиентов. Этот парень не мог делать того, что умею я, да и для него это было лишь побочным занятием: его основное дело - скульптура, поэтому он стал работать у меня. Теперь он получает больше денег даже за укороченный рабочий день, чем в своей мастерской. Его партнер - химик, и он занялся производством удобрений, от которых урожай некоторых культур повысился здесь вдвое. В частности, картофеля.
- Значит, кто-то может вытеснить из дела и вас?
- Конечно. В любое время. Я знаю человека, который смог бы и, возможно, сделает это, когда переберется сюда. Но, черт возьми, я бы согласился работать у него хоть дворником. Он бы пронесся ракетой по этой долине. Удвоил, утроил бы все то, чем я занимаюсь.
- И кто же это?
- Хэнк Риарден.
- Да… - прошептала Дагни. - Да, конечно…
Она и сама удивилась, почему сказала это с такой уверенностью. Она ведь прекрасно знала, что, с одной стороны, присутствие Хэнка Риардена в этой долине невозможно, а с другой - что это его место, именно его, это мечта его юности, всей его жизни, это земля, к которой он всегда стремился, цель его мучительной битвы. Ей казалось, спирали окрашенного пламенем тумана ломают время, втягивая его в какой-то дикий водоворот; в сознании ее проплывала смутная мысль, словно некое затертое нравоучение, которому все равно никто никогда не следовал: "Обладать вечной юностью значит достичь изначальной мечты", а в ушах зазвучали слова того бродяги в хвостовом вагоне "Кометы" о том, что Джон Голт нашел источник юности, вечной жизни, который, подобно огню Прометея, хотел дать людям. Только он не вернулся… так как понял, что это просто невозможно.
В гуще тумана взлетел сноп искр, и Дагни увидела широкую спину мастера, тот широким жестом подавал кому-то какой-то знак, руководя одному ему ведомым процессом. Он повернул голову, она увидела его профиль, и у нее перехватило дыхание.
Стоктон заметил это, усмехнулся и крикнул в туман:
- Эй, Кен! Иди сюда! Здесь твоя старая приятельница!
Дагни смотрела на подходившего Кена Данаггера. Крупный промышленник, которого она помнила в безупречном фраке на самых громких приемах, теперь был в грязном комбинезоне.
- Привет, мисс Таггерт. Я же говорил, что скоро мы снова встретимся.
Она кивнула, словно соглашаясь с его словами и в то же время приветствуя его, но ей пришлось на миг крепко опереться на трость при воспоминании об их последней встрече: мучительный час ожидания в приемной, потом по-детски просветленное лицо за письменным столом и звяканье стекла в двери, закрывшейся за незнакомцем.
Миг этот был столь кратким, что все могли расценить ее кивок лишь как приветствие, но, подняв голову, она взглянула на Голта и увидела: он смотрит на нее так, словно понимает, что с ней творится, видит, что она знает - это он вышел в тот день из кабинета Данаггера. Больше его лицо не выражало ничего: на нем лежал отпечаток почтительного смирения, с которым человек констатирует тот непреложный факт, что истина есть истина, А есть А, по аристотелевскому закону тождества.
- Я не ожидала этого, - негромко сказала она Данаггеру. - Не ожидала увидеть вас так скоро.
Данаггер смотрел на нее со снисходительной улыбкой, словно она когда-то была подающим надежды ребенком, которого он обнаружил, выпестовал и теперь любуется результатами.
- Знаю, - сказал он. - Но почему вы так потрясены?
- Я… это… это просто нелепо! - Она чуть ли не с возмущением указала на его комбинезон.
- Чем он вам не нравится?
- Значит, это конец вашего пути?
- Нет, черт возьми! Начало.
- И чем собираетесь заниматься?
- Горным делом. Только добывать не уголь. Железную руду.
- Где?
Он указал на горы.
- Здесь. Знаете вы хоть один случай, чтобы Мидас Маллиган сделал неудачное вложение капитала? Вас поразит, что можно обнаружить в этих скалах, если умеешь искать. Вот этим я и занимаюсь - ищу.
- А если не найдете свою вожделенную руду?
Данаггер пожал плечами:
- Есть и другие дела. Мне всегда не хватало на них времени.
Дагни с любопытством взглянула на Стоктона.
- Не готовите ли вы себе самого опасного конкурента?
- Я беру на работу только таких людей. Дагни, не слишком ли долго вы жили среди грабителей? Не стали ли думать, что способности одного человека представляют собой угрозу другому?
- Нет-нет! Но я считала, что почти все, кроме меня, конечно, думают именно так.
- Каждый, кто боится нанять самого способного работника, какого только может найти, - жалкий тип, занимающийся не своим делом. Он хуже преступника. Для меня отвратителен любой работодатель, который отвергает людей лишь потому, что они лучшие и могут когда-нибудь стать конкурентами. Я всегда считал так и… но, послушайте, чему вы улыбаетесь?
Дагни действительно слушала его с восторженной улыбкой.
- Это так поразительно слышать… - сказала она. - Ведь вы правы, совершенно и во всем!
- А разве можно считать иначе?
Она негромко засмеялась.
- Знаете, в детстве я думала, что так должен считать каждый честный бизнесмен.
- А потом?
- А потом научилась не ожидать этого.
- Но это правильно, так ведь?
- Я научилась не ожидать правильного.
- Но ведь это подсказывает элементарный здравый смысл.
- Я перестала ожидать здравого смысла.
- Вот этого делать нельзя, - покачал головой Кен Данаггер.
Они вернулись в машину и пустились в путь по последним, убегающим вниз поворотам дороги. Дагни повернулась к Голту; он тоже повернулся к ней, словно ждал этого.
- Это вы были в тот день в кабинете Данаггера, ведь так? - спросила она.
- Да.
- И, стало быть, знали, что я жду в приемной?
- Да.
- Знали, каково ждать за закрытой дверью?
Дагни не могла понять, что означал брошенный на нее взгляд. Не жалость, потому что жалеть ее было вроде бы не за что, но и тем более не сочувствие… а скорее любопытство.
- Да, - ответил он спокойно, почти беспечно.
Первый магазин, который Дагни увидела на единственной улице городка, неожиданно напоминал театр на открытом воздухе: каркасное сооружение без фронтона, с яркими декорациями, присущими музыкальной комедии, - разноцветными квадратами: зелеными кругами, золотистыми и красными треугольниками, представлявшими собой ящики помидоров, корзинки салата-латука, пирамиды апельсинов; сзади блестели на солнце металлические контейнеры. На маркизе сияла надпись: "Продовольственный рынок Хэммонда". Человек аристократической внешности в одной рубашке, со строгим профилем и седыми висками, взвешивал кусок масла стоявшей у прилавка привлекательной молодой женщине; осанка у нее была непринужденной, как у танцовщицы, юбка слегка развевалась на ветру, словно под музыку. Дагни невольно улыбнулась.
За прилавком распоряжался Лоуренс Хэммонд.
Магазины размещались в маленьких одноэтажных строениях, и когда они проезжали мимо, Дагни видела на вывесках знакомые фамилии, словно заголовки на страницах книги: "Универмаг Маллигана", "Кожгалантерея Этвуд", "Пиломатериалы Нильсена", потом - символ доллара над небольшой фабрикой с кирпичными стенами, где красовалась надпись: "Табачная компания Маллигана".
- Мидас Маллиган - единственный владелец? - спросила Дагни.
- Нет. Он создал эту компанию совместно с доктором Экстоном, - ответил Голт.
На улице мелькали немногочисленные прохожие, большей частью мужчины, шли они быстро, с деловитым видом, словно по особым поручениям. При виде машины они останавливались, махали рукой Голту и смотрели на Дагни с любопытством, но без удивления.
- Давно меня ждали здесь? - спросила Дагни.
- До сих пор ждут, - последовал ответ.
На обочине дороги она увидела строение из стеклянных блоков, соединенных деревянным каркасом, но на миг ей показалось, что это не здание, а рама для портрета - портрета женщины, высокой, хрупкой, с белокурыми волосами и удивительно красивым лицом, но немного размытым, как бы смазанным, завуалированным расстоянием, словно художник сумел лишь намекнуть, но не передал во всем совершенстве. Потом женщина повела головой, и Дагни вдруг поняла, что там, внутри, за столиками, сидят люди, что это кафе, что женщина стоит за стойкой, что это Кэй Ладлоу, кинозвезда, которую, единожды увидев, уже никогда не забудешь; звезда, переставшая сниматься и исчезнувшая пять лет назад, а ей на смену экран заполонили девицы с почти одинаковыми именами и почти одинаковыми лицами. Но хоть и потрясенная увиденным, Дагни невольно подумала о том, какие теперь снимают фильмы, и поняла, что для Кэй достойнее быть здесь, привлекая своей красотой посетителей в это стеклянное кафе, чем сниматься в картинах, возвеличивающих обыденность и порочащих величие былого кинематографа.
Позади кафе находилось невысокое приземистое здание из нарочито грубо обработанного гранита, основательное, крепкое, аккуратно сложенное, с четкими, как складки на отутюженной одежде, прямыми линиями, но Дагни вспомнился как мимолетное видение небоскреб, вознесшийся среди клубов чикагского тумана - небоскреб, на котором некогда красовалась гигантская надпись, ныне куда более скромная, перекочевавшая на служившую вывеской сосновую доску: "Банк Маллигана".
Проезжая мимо, Голт замедлил ход, словно выражая тем самым свое почтение.
Затем появилось небольшое кирпичное строение с надписью "Монетный двор Маллигана".
- Монетный двор? - удивилась Дагни. - Зачем он Мидасу?
Голт молча полез в карман и опустил ей в ладонь две монетки. Это были миниатюрные диски сверкающего золота, величиной меньше цента; таких не было в обращении со времен Ната Таггерта: на одной стороне было изображение головы статуи Свободы, на другой - надпись: "Соединенные Штаты Америки. Один доллар"; даты говорили о том, что монетам уже два года.
- Здесь мы пользуемся этими деньгами, - сказал Голт. - Их чеканит Мидас Маллиган.
- Но… кто дал ему такие полномочия?
- Это указано на монетах. С обеих сторон.
- А центы у вас какие?
- Маллиган чеканит и мелкую монету, из серебра. Другой валюты в этой долине мы не признаем. Здесь в ходу только реальная ценность.
Дагни еще раз взглянула на монетки.
- Они похожи… на нечто из времен пионеров.
Голт указал на долину:
- А мы и есть пионеры.
Дагни сидела, разглядывая тонкие, изящные, почти невесомые кружки золота на ладони, сознавая, что на них взросла когда-то вся могучая корпорация Таггертов, что они были базой, фундаментом, державшим на себе краеугольные камни - своды вокзалов Таггертов, шпалы дорог Таггертов, мостов Таггертов, небоскреба Таггертов… Она покачала головой и сунула монетки обратно в руку Голта.
- Вы явно не стараетесь сделать эту поездку приятной для меня, - сказала она негромко.
- Я делаю ее как можно неприятнее.
- Почему бы не обойтись словами? Почему вы просто не сказали все, что мне нужно узнать?
Голт указал на город, на дорогу позади них:
- А что, разве это не красноречивей любых слов?
Они продолжали путь молча. Через некоторое время Дагни сухо, деловито осведомилась:
- Какое состояние Маллиган нажил в этой долине?
Он указал вперед и коротко ответил:
- Судите сами.
Дорога, виляя между ямами и ухабами, вела теперь к жилым домам. Они не образовывали улицу, а были беспорядочно разбросаны по возвышенностям и низинам - маленькие, простые коттеджи, построенные из местных материалов, главным образом, сосны и гранита, однако с щедрой изобретательностью и строгой экономией сил. Каждый дом имел собственный облик, двух похожих не было, общим у них была только печать разума, понявшего проблему и решившего ее. Голт время от времени указывал на жилища, называя известные Дагни фамилии владельцев, и для нее это звучало сводкой котировок самой богатой фондовой биржи мира или списком знаменитостей. Кен Данаггер… Тед Нильсен… Лоуренс Хэммонд… Роджер Марш… Эллис Уайэтт… Оуэн Келлог… доктор Экстон…
Дом доктора Экстона был последним, это был маленький коттедж с большой верандой на вершине холмика, прямо за которым высился неприступный склон горы. Дорога бежала мимо и извилисто поднималась, сужаясь до тропинки между стенами старых сосен; их прямые, высокие стволы окаймляли ее мрачной колоннадой, ветви сходились вверху, погружая все вокруг в тишину и полумрак. На узкой полоске земли следов шин не было, она казалась заброшенной, забытой; несколько минут пути - и ряд поворотов дороги словно бы унесли машину за много миль от человеческого жилья. Ничто не нарушало гнетущего сумрака, кроме редких солнечных лучей, пробивавшихся между стволами в глубине леса.
Внезапно возникший в самом конце тропы дом ошеломил Дагни, словно звук выстрела: построенный в глуши, отрезанный от всего внешнего мира, он выглядел тайным прибежищем убежденного отшельника или обителью неизбывного горя. Это был самый скромный из всех домов долины - бревенчатая хижина с темными следами слез многочисленных дождей на стенах, лишь его большие окна непогода, казалось, не тронула, и теперь они встречали путников со спокойной, сияющей, равнодушной безмятежностью стекла.
- Чей это… Ох! - Дагни затаила дыхание и резко отвернулась. Над дверью, освещенный лучом солнца, висел, утративший блеск своих узоров, истертый ветрами времен серебряный герб Себастьяна Д’Анкония.
Голт словно нарочно, в ответ на ее невольное движение, остановил машину. Какой-то миг они смотрели друг другу в глаза: в ее взгляде застыл вопрос, в его - приказ; ее лицо отражало готовность понять, его - непроницаемую суровость. Дагни догадывалась о цели Голта, но не о его мотиве. Она повиновалась. Вышла, опираясь на трость, из машины и встала лицом к дому.
Дагни смотрела на серебряный герб, проделавший путь от мраморного дворца в Испании до лачуги в Андах, а оттуда - до бревенчатого домика в Колорадо: герб людей, которые не сдаются. Дверь была заперта, солнце не проникало в темноту за окнами, ветви сосен нависали над крышей, словно руки, призванные защитить, простертые в торжественном благословении. Тишина, лишь изредка нарушаемая треском сломанной веточки или звуком падающей капли где-то в лесу, казалось, оберегала все самое сокровенное, сокрытое здесь, надежно затаившееся и никому неведомое. Дагни, окончательно смирившись со всем, вспомнила слова Франсиско: "Посмотрим, кто из нас окажется более верен своим предкам: ты - Нату Таггерту или я - Себастьяну Д’Анкония… Дагни! Помоги мне остаться. Отказаться. Хоть он и прав!.."
Она повернулась к Голту, понимая, что ничем не смогла бы помочь, что противостоять этому человеку просто невозможно. Голт сидел за рулем; он не вышел из машины следом за ней, даже не попытался помочь, словно хотел, чтобы она почтила прошлое, и уважал торжественность момента. Дагни заметила, он даже не изменил позы: рука его по-прежнему лежала на руле, согнутая под тем же углом; пальцы застыли в том же положении. Глаза его были устремлены на нее, но прочесть в них она смогла только пристальное, даже отчасти настороженное внимание.
Когда Дагни снова села рядом с ним, Голт сказал:
- Он был первым, кого я увел от вас.
Дагни, не скрывая вызова, ледяным тоном спросила:
- Что вы можете об этом знать?
- С его слов - ничего. Лишь то, о чем я догадался по тону голоса, когда он говорил о вас.
Дагни кивнула. В чуть искусственном спокойствии его голоса она уловила нотку сочувствия.
Голт включил зажигание; рев мотора разрушил таинство тишины, и они поехали дальше. Дорога чуть расширилась, выходя к морю солнечного света.