Вот ты всегда хотел писать книгу? Садись, у меня - пиши. Ты сколько получал на своей работе? Я буду платить тебе в пять раз больше. Зарплата, бесплатное жильё, питание! Ешь, что хочешь, заказывай. Хоть с нами - хоть отдельно. Наш бассейн - твой бассейн. Пройдёшь медкомиссию, помоешься и купайся, сколько хочешь!..
Борька опять вытер пот с лысины, с лица. Разговор давался ему непросто.
Он, Борька, долго свою жену отговаривал. Злился, ревновал. Но Тоня начала плакать круглые сутки и полнеть. Ходили советоваться к психоаналитику, он сказал, что может быть хуже. У миллионеров жёны обычно с очень легко ранимой, неустойчивой, психикой. Если сейчас для Тони не разрешить ситуацию положительно, то, возможно, она не забеременеет, а дальнейшее развитие психоза может привести к необратимым последствиям.
На карту было поставлено продолжение фамилии Мерзликиных.
– Ты - самое дорогое, что у меня есть. Вся моя жизнь, все мои богатства - всё это твоё. Я живу для тебя, - говорил своему сыну французский магнат Рамбаль Гоше.
У Борьки Мерзликина ещё не было сына. Ему ещё не для кого было жить, собирать и умножать свои миллионы. Но он хотел, чтобы у него это случилось. У него была любимая жена, он хотел иметь от неё сына, для которого ему стоило, ему нужно было бы жить, кому завещать свои, провонявшиеся разбодяженным бензином, миллионы.
И для этого всего-то, подумаешь, какой-то пустяк - уступить жене в её малом капризе. Купить ей за копейки этого жалкого корреспондентишку…
– Ну и сошёл Борька с ума - мне-то какая разница, - стал думать я после того, как он намекнул на вполне приличное вознаграждение за мою жизнь в присутствии его жены Тони.
И в особенности вот этот, последний пунктик - что мне ничего с ней не надо будет делать, очень пришёлся мне по вкусу. Настолько, что я готов уже был согласиться на предложение моего приятеля.
Но он ещё не закончил.
У моего товарища Борьки Мерзликина были ещё ко мне некоторые условия.
– Я тебе, Саня, обеспечу всю твою жизнь, очевидно, подводя черту трудному разговору, сказал Борька. Положу деньги на счёт в банке, чтобы ты мог хорошо жить на проценты, когда Тоне надоест эта комедия. Положу заранее, всё - в присутствии адвоката, нотариуса. Но только ты должен выполнить одно условие. Только пойми меня правильно, я вкладываю деньги, у меня должны быть определённые гарантии.
Перед тем, как ты приступишь к своим обязанностям, тебе должны сделать операцию.
– Какую? - Тут я, наконец, подал голос. - Я только месяц, как после комиссии, врачи сказали, что, кроме тугоухости, я совершенно здоров.
– В том-то и дело, - сказал Борька. - Тебе нужно отрезать яйца.
Возможно ли простыми человеческими словами передать мою реакцию на это короткое Борькино заявление? Как раз - тот самый классический случай, когда словам становится тесно, а мыслям просторно.
Вот я и сидел, не мог сказать ни одного слова, хотя Борька, казалось бы, наконец, замолчал. И приготовился послушать и меня.
Он, наверное, подвинулся рассудком? Конечно - ежесекундно думать, как кого надуть, следить, чтобы не надули тебя, бояться конкурентов, бандитов, милиции. Любить жену и не видеть её сутками. Ревновать.
Бессонница. И, наверное, и - импотенция. Откуда ей взяться, потенции, если в постоянном стрессе?
Ладно, Бог с ним. Чего уж тут обижаться?
Я поднялся из-за столика: - Я пошёл, Боря. Ты не волнуйся, всё будет хорошо.
Передай кому-нибудь дела на пару недель. Побудь с женой, удели ей внимание. Свози её на ваши Мальдивы, или - там - на Канары не на Новый год, а сейчас. А, может - просто куда-нибудь в глухую деревню, где речка, лес…
Борька ухмыльнулся: - Знаешь, Саня… Ты себя со стороны видел?.. Ведь это раньше ты был Александр Иванович, звезда… А сейчас ты никто. Пустое место. Это для Тоньки остался к тебе какой-то интерес. Да и то, я думаю, ненадолго. Ведь я тебя насквозь вижу. Кому ты здесь нужен? Да и нигде ты не нужен. Ушло твоё время. Сейчас моё… наше время.
Борька тоже поднялся из-за столика, промокнул платочком лицо, вспотевшую лысину:
– Вот тебе сейчас случай подвернулся - чего жопой крутить? Другого такого не будет. Пойди домой или - где ты там сейчас остановился - подумай. Пока железо горячее.
А то я уже с хирургом договорился. На пятницу…
И вышел, опередив меня, на улицу, где его ждал уже джип с огромными колёсами и шофёром-тяжеловесом за рулём.
Нет, я конечно, и мысли не допускал!
А чего это Борюсик так волновался? Потел, мямлил… Ведь он был уверен, что проблем у него со мной не будет. Вон - даже и с хирургом уже договорился… Тут, конечно, другое. Такой крутой бизнесмен, вращается в самых высоких сферах местного бизнеса. А тут вдруг на глаза его любезной супруге попадается какой-то голодранец, которого она, его любимая женщина, хотела бы видеть возле себя. В его квартире, с его собственного согласия, и днём и ночью - другой мужчина.
И, вместо того, чтобы его просто замочить, как в кино показывают - ноги в чашку с цементом и в воду, - ему, Борису Мерзликину, ещё нужно уговаривать это ничтожество, чтобы оно согласилось своим присутствием в доме отравлять ему жизнь.
А ведь переступил же через себя, пошёл на уступки любимой женщине!..
Может, потом, через пару месяцев, так оно и будет - ноги в чашку с цементом и - в воду?..
Ладно, это всё меня уже не касается. Глаза бы мои не видели бы уже этого Мерзликина. Надо же!
К друзьям, во временное своё жилище, я вернулся поздно. Всё слонялся по городу, пытался отвлечься, оторваться от своих мыслей. Ещё оставались кое-какие деньги, и я бездумно их тратил, заказывая в попутной забегаловке ещё баночку пива, а, вдобавок, ещё и бутерброд, без которого в этот день я вполне мог уже обойтись.
…Дверь мне открыл Саша Карачун. Хороший человек. Когда-то мы вместе работали. Теперь уже две недели я пользовался его гостеприимством.
Но на этот раз Саша выглядел озабоченным. Он пытался улыбаться, но глаза почему-то прятал. - Мы уезжаем в Израиль, - сказал Саша. Всё было как-то неопределённо. А сегодня всё решилось с документами. Приехали ещё родственники из посёлка. Две семьи. Ты не мог бы пока где-нибудь переночевать?..
Саша сильно переживал, что ему приходится говорить мне такие слова. Я не обиделся. И так уже - целых две недели…
А положение у меня было не такое уже и критическое. У меня ещё была в родном городе площадь, которую, если уж очень припрёт, можно было бы назвать жилой.
В Актюбинске, в районе Аптекоуправления, у меня ещё оставался гараж, который я когда-то, при поспешном бегстве из республики, не успел продать. А чем гараж не жилплощадь, если другой никакой нет?
И у меня с собой были ключи.
Несколько суток я ещё прослонялся по городу, возвращаясь ночевать в собственную свою квартиру. Там был небольшой подвальчик, электричество. И даже диван. Железные двери. Можно поставить холодильник. Смастерить для отопления "козла". И даже водить баб.
Но перспектива, хоть и радужная, однако и она требовала определённой материальной подпитки. И я пробовал искать работу. Но меня поймёт всякий, кто пробовал искать работу в возрастной категории "после сорока пяти". Не говоря уже о существующем в городе негласном национальном цензе.
И, кроме того, областной центр был буквально наводнён бывшими жителями окрестных аулов. В деревнях, которые по своему природному предназначению, должны были кормить город, в их житницах и закромах уже давно ничего не было. Пустыми стояли кошары и свинокомплексы, зарастали сорной травой поля. Старики ещё за что-то цеплялись, а молодёжь рвалась в город. Молодые парни и девушки хватались за любую работу. В этих условиях со своей морщинистой физиономией даже проситься грузчиком в магазин было как-то неловко.
Но я просился. И не только грузчиком. Часто меня узнавали. - А! - а-а!..- говорили, - диктор! Радостно пожимали руки. Весело смеялись моей шутке насчёт какой-нибудь работы. Потом, когда на конкретный вопрос приходилось всё-таки отвечать - разводили руками: - Извините… мы бы рады, но…
В общем не получалось у меня никак с трудоустройством. Сейчас таким ситуациям есть модное объяснение: не формат. И куда же мне теперь со своим форматом? Вешаться, что ли?
Сидел я как-то в своём подвале на ободранном диванчике, думал, думал…
И подумал - А чёрт с ними, с яйцами! Что тут, в подвале, не человек, что там, в мерзликинских апартаментах, без яиц - вообще, неизвестно, кто… Может, правда - отрежут мне яйца и придёт ко мне великая мудрость, не отягощённая, не осложнённая никакой вредной посторонней тематикой. И напишу я, за компьютером и при хорошем питании великую книгу. А то и статую изваяю. Богиню с одной рукой. А то безрукие уже были, с руками и с веслом были. А я сделаю с одной рукой, чтобы она той уцелевшей рукой себе стыд прикрывала.
Такую статую не западло будет и в Российской Государственной Думе выставить. И голая - ровно настолько, чтобы искусство обозначить, и, в то же время, на том месте, куда все смотрят - рука. Значит, есть у человека стыд. А, если к её голове ещё и косу присобачить - длинную такую, то куда там до нас Украине!..
А вдруг, когда у меня яиц не будет, ко мне творческие мысли перестанут приходить?
Нет… Лучше об этом не думать…
Где-то у меня был телефон этого лысого козла. Мог выкинуть от злости. Никак не мог подумать, что докачусь-таки до такого безумства…
Вылез по лесенке из своего погреба. Прикрыл за собой тяжёлую гаражную дверь и пошёл искать телефонный автомат. У всех давно мобильники, только я, как будто заблудился из прошлого века.
Когда судьба, то всё складывается, как по нотам. В раздолбанной будке висел новенький телефон-автомат Казтелекома. Он просил карточку. И у меня была карточка. А по ту сторону телефонной линии уже находился, как будто только этого и ждал, мой будущий компаньон Борька Мерзликин. Который даже нисколько не удивился моему звонку.
Борька не скрывал радости по поводу радикального изменения моих настроений. И трудно было понять, что его больше веселит - то ли, что удастся ему, наконец, исполнить специфическое желание супруги. То ли - что мне отрежут яйца.
Нет такого мужа, который бы спокойно мог переносить даже самые невинные увлечения лучшей своей половины.
Уж лучше тяжкий груз греха, ответственности пусть ляжет до хруста в коленях на наши мужские плечи.
Потому-то мы и живём меньше.
Потому что много есть в нашей мужской жизни переживаний, про которые даже не расскажешь в церкви святому отцу.
А ничего так пагубно не сказывается на здоровье, на долголетии, как запёкшаяся на сердце, невысказанная драма. Случается, что репертуар тайных историй может превысить рамки обычного театрального сезона. И каждая такая пьеса, за редким исключением, обходится какими-нибудь жалкими одним - тремя актами.
Чего уж после этого жаловаться на неожиданный инфаркт? Или на лопнувший в мозгах сосудик?
Смахните, женщины, горькую слезу, когда провожаете в последний путь своих преждевременно ушедших из жизни мужчин. Они заслужили свою короткую жизнь.
А вы - жизнь после их смерти.
И вот Этот День наступил. Борька прислал за мной машину. Постучал его шофёр в железную гаражную дверь, ещё ни свет, ни заря.
И куда только все так торопятся?
Выходить не хотелось. Всё казалось - сон это. Проснусь - а вокруг моё тихое безоблачное прошлое. Когда были у меня дом, работа, семья.
Ладно. Буду собираться. Семьи теперь уже точно, не будет. Работу мне в моём возрасте уже нигде не найти, а вот угол какой-никакой для проживания оставшегося жизненного ресурса, может быть, себе выстрадаю.
Для операции определили меня в лучшую капиталистическую клинику Актюбинска. Одноместная палата, телевизор на стенке с экраном в полтора метра, климат-контроль.
Как в насмешку - медсёстры все, как на подбор - молоденькие красавицы. В просвечивающих белых халатиках на голое, с красивым бельём, тело.
Готовили к операции недолго. Или мне уже так показалось? Ну, в общем, на скорую руку эти гестаповцы взяли у меня анализы, зачем-то промыли кишечник. Вечерком, на сон грядущий, прислали медсестричку для последнего эротического развлечения. Она должна была мне побрить яйца и все прилегающие к ним окрестности.
С грустью я смотрел на вздыбившийся от прикосновения нежных девичьих рук пенис. - Всё,- думал - никогда ему уже стоя на женщину не посмотреть. А лёжа - лучше уж и не высовываться. Вообще трусы нужны мужчине для того, чтобы скрывать свой провисший, как ватерпас, мужской признак. Жалок и убог он в своём отрешённом, философском состоянии.
Когда же пенис восстал и приготовился к победам и праздникам, то всякие драпировки только мешают представить его, а с ним и его владельца, в самом лучшем свете.
Вот вам не приходило в голову, почему у всех мраморных Аполлонов их самый стыд и срам обязательно прикрыт каким-нибудь листиком? Да, именно потому, что выглядят они в тот момент не лучшим образом. Потому что, действительно, есть чего этим Аполлонам стыдиться.
А почему нет никакого распространения в мире мужских изваяний, чтобы у них присутствовала ярко выраженная эрекция? Ведь не вопрос, что широкой публике был бы гораздо любезнее Аполлон Восставший, нежели тот же самый бог, но пребывающий в раздумьях и нерешительности.
Да всё потому, что истинный художник не жаждет сиюминутного успеха. И ему не нужен восторг этой самой "широкой" публики. Отвались у статуи приделанный ей солидный инструмент, и с ним отхлынет, отвалится и значительная часть поклонников таланта осмелевшего автора. Останется элита, избранные.
И потом - художник создаёт свои произведения для вечности. Переживёт ли статуя со своим, беззащитно выступающим скандальным предметом, землетрясение, или хотя бы один день Помпеи?
Во времена природных и исторических катаклизмов не только члены - головы на каждом шагу отваливались.
Поэтому со всех сторон удобнее - листик. Он и для элиты и для вечности.
Думал я так, а сам в это время с медсестричкой шутил, говорил ей комплименты. В той больнице у них, даже у медсестёр, очень хорошая зарплата, так что у них, видимо, входит в обязанность хихикать на шутки пациентов.
Может, я стал чересчур придирчив, и у меня правда в тот вечер получалось острить?
Но День настал. Я всё-таки думал, что произойдёт всё-таки что-нибудь, что счастливым образом изменит наметившуюся ужасную линию моей судьбы.
Но ничего не наступило.
Утречком раненько подогнали к моей кровати каталку, попросили улечься на неё в рубахе до пят и уже без трусов и - повезли.
А операционная у них почему-то на другом конце больницы. И меня провезли через все этажи, через коридоры поликлиники, где толпился в очередях народ, пришедший прямо с улицы.
Возили ли вас когда-нибудь по улице голым, хоть и в рубахе? Ощущение, я вам скажу, престранное.
Так ещё ведьм доставляли к месту казни.
Везут её через толпу в клетке, а народ глазеет. Ещё бы - впереди-то ещё - самое интересное.
Да, у меня самое интересное ещё впереди…
Вот и операционная. Сижу голой задницей на холодном столе. Идут последние приготовления. Звякают инструменты. Снуют туда-сюда медсестрички. У меня обнаружился на несколько минут досуг. Я опять шучу, читаю свои стихи. Девушки любили мои стихи. И вот я их читаю тут, в операционной:
* * *
Насквозь пропах тобой.
Даже свирепый пёс твоего мужа
Не кусает меня.
* * *
Ну, что ж, я потерпел фиаско,
Уродливый поэт не осквернил Ваш брак.
Любезный Вам за письменные ласки -
Ваш Сирано де Бержерак.
* * *
Какая разница, куда
Тебе его попала сперма?
Меня любила ты тогда,
Душою мне осталась верной.
* * *
А олень потому благородный,
Что жены своей раб и слуга,
Он с достоинством и - всенародно,
Как награду, таскает рога.
* * *
Хвала судьбе - недолго с Вами пробыл
И Ваша жизнь бесхлопотна сейчас
И все парнишки Ваши - высшей пробы
Жаль - пробы ставить некуда на Вас.
* * *
Не угадать, когда в последний раз
Прервётся нить пунктирной дружбы нашей.
Меня Вы так и не назвали Сашей…
А, в перспективе, в возрасте сравнявшись,
Запомните ли Вы, хоть пару, фраз
Того, кто был когда-то старше Вас?..
Читаю я девушкам стихи, шучу, а сам думаю: - А вот отрежут мне сейчас яйца - и не писать мне больше стихов никогда…
Вот какая связь между строчкой, к примеру, "Я помню чудное мгновенье…" и обыкновенными мужскими яйцами? Прямая! Отрежь поэту яйца - и нет его. И не будет уже никогда стихов, которые будут пробуждать в людях добрые чувства.
Чтобы убить поэта - не обязательно целить ему в сердце.
Достаточно отрезать ему яйца.
На что буду годен я, как человек творческий, после операции? В советские времена можно было бы ещё поменять ориентацию и сочинять стихи о Родине, Партии, Ленине. Тысячи писателей и поэтов, имея полноценные яйца, заставляли себя забыть о них напрочь, чтобы издаваться миллионными тиражами в самой читающей самую поганую в мире литературу, стране…
Всё, моё время истекло.
Медсестра уже держит в руке шприц. Сейчас мне сделают укол в позвоночник, и вся нижняя половина моего тела станет нечувствительной к боли.
Место на позвоночнике замораживают аэрозолью. Теперь нужно наклониться в сторону, чтобы просвет между позвонками стал пошире. Оп-па-а-а-а! Ну, вот и славненько. Вот оно и хорошо. - А потом у меня всё опять восстановится? - Да, да, конечно.
Пока тело меня ещё слушается, укладываюсь на стол. Ноги - на подставки. Стол - подобие гинекологического кресла.
Вот как у них, у женщин, бывает, всё происходит…
Только моя процедура - разовая…
Напротив - прямо надо мной - экран телевизора. Как в кинотеатре. Что значит - больница платная! Наверное, во время операции мне мультики будут показывать. Показали бы про кота Матроскина…
Вот зажёгся экран. Нет, это не Матроскин… Это… Horror… Мои яйца… Крупным планом…
Хирурга зовут Аскольд Иванович. У него есть, наверное, своя могила.