И директор начинает читать своим звучным голосом.
Стихи эти являются довольно ловким восхвалением директора и всех профессоров. Каждому из них - по цветочку. Даже волшебница в очках не забыта; она названа "ангелом трапезной", и это звучит прелестно.
Раздаются продолжительные аплодисменты. Несколько голосов требуют автора. Маленький Человек встает, красный, как гранат, и робко кланяется. Все шумно приветствуют его. Маленький Человек сделался героем дня. Директор хочет обнять его, профессора жмут ему руку. Профессор второго класса просит у него копию его стихотворения для напечатания его в журнале. Маленький Человек очень счастлив; весь этот фимиам бросается ему в голову вместе с парами вина. Только - и это несколько отрезвляет его - ему слышится среди шума голос аббата Жермана: "Болван! Болван!" Да ключи Вио особенно свирепо бренчат.
Когда взрыв всеобщего энтузиазма успокаивается, директор призывает к тишине.
- Теперь ваша очередь, господин Вио! После веселой музы - серьезная муза.
Вио вынимает из кармана переплетенную тетрадь, многообещающую по внешнему виду, и начинает читать, бросив ожесточенный взгляд на Маленького Человека.
Произведение Вио - идиллия в честь устава. Два ученика, Менальк и Дорильяс, беседуют друг с другом… Менальк - ученик школы, где процветает устав; Дорильяс - ученик другой школы, в которой нет устава… Менальк перечисляет суровые блага строгой дисциплины, Дорильяс - бесплодные радости сумасбродной свободы.
В конце концов, Дорильяс разбит. Он вручает победителю приз, и оба, соединяя голоса, поют радостный гимн в честь устава.
Поэма кончена… Гробовое молчание!.. Во время чтения дети унесли свои тарелки на противоположный конец поляны и спокойно уплетают свои пироги, нисколько не заботясь о Менальке и Дорильясе. Вио смотрит на них с горькой улыбкой… Профессора выслушали со вниманием, но ни у одного из них не хватает мужества аплодировать… Злосчастный Вио! Это настоящий провал!.. Директор старается утешить его:
- Тема очень сухая, господа, но поэт прекрасно справился с ней.
- Я нахожу идиллию прекрасной, - говорит, не краснея, Маленький Человек, которого теперь пугает собственный успех.
Совершенно бесполезная подлость! Вио не нуждается в утешении. Он молча кланяется; горькая улыбка не сходит с его лица… И вечером, возвращаясь среди пения учеников, звуков музыки и грохота телег по мостовой уснувшего города, Маленький Человек слышит в темноте бренчанье озлобленных ключей своего соперника: "Дзинь! двинь! двинь! Вы поплатитесь за это, господин поэт!"
IX. ДЕЛО БУКУАРАНА
День святого Феофила был последним днем каникул.
За ними наступили печальные дни, точно пост после масляницы. Все как-то чувствовали себя не в своей тарелке, - и учителя, и ученики. После двухмесячного отдыха коллеж не сразу принял свой обычный вид. Машина действовала плохо, как механизм старых, давно не заведенных часов. Мало-по-малу, однако, благодаря усилиям Вио, все вошло в прежнюю колею. Каждый день в одни и те ше часы, при звуках одного и того же колокола отворялись маленькие двери в разные дворы коллежа, и дети выходили попарно, точно деревянные солдатики, проходили рядами в тени деревьев и затем, когда снова раздавался звон колокола "динь-динь-динь!", исчезали в маленьких дверях. "Динь-динь-динь! Вставайте! Динь-динь-динь! Ложитесь! Динь-динь-динь! Занимайтесь! Динь-динь-динь! Играйте!" И так в течение целого года.
Устав торжествовал. Как был бы счастлив ученик Менальк под руководством Вио в образцовом сарландском коллеже!
Я один составлял темное пятно на светлом фоне. Класс мой шел плохо. Эти ужасные "средние" возвратились из своих гор еще более отвратительными, более грубыми, более дерзкими, чем когда-либо. Я тоже был ожесточен; болезнь сделала меня нервным и раздражительным… Слишком мягкий в прошлом году, я был слишком строг в настоящем… Я надеялся таким образом смирить этих буянов, и за малейшую шалость я наказывал весь класс, задавая дополнительные работы или оставляя всех без отпуска…
Эта система не привела ни к чему. Наказания, щедро расточаемые, потеряли свое значение и пали так же низко, как ассигнации IV года. Однажды я даже совершенно растерялся. Класс мой взбунтовался, и я не мог усмирить его. Помню себя на кафедре отбивающимся, как бешеный, среди криков, слез, хрюканья, свистков. "Вон!.. Кукуреку!.. ксс!.. ксс!.. Долой тирана!.. Это несправедливо!.." Чернильницы и комки бумаги летят на мой пюпитр, и все маленькие чудовища, под предлогом протеста, цепляются за кафедру, издавая дикие звуки.
Иногда, доведенный до отчаяния, я призывал Вио на помощь. Вио! Какое унижение для меня! После праздника святого Феофила он относился ко мне очень строго, и я чувствовал, что он рад моей неудаче… Когда он неожиданно с ключами в руках входил в класс, его появление было точно падением камня в пруд, наполненный лягушками: моментально все были на местах, уткнув носы в книгу; водворялась глубокая тишина. Вио ходил несколько минут взад и вперед по классу, потряхивая ключами среди наступившей тишины, и затем, иронически посматривая на меня, уходил, не говоря ни слова.
Я был очень несчастлив. Мои товарищи-учителя смеялись надо мной. Директор относился ко мне дурно; без сомнения, это было дело Вио… К довершению всего, явилось дело Букуарана.
Ах, это Букуарановское дело! Я убежден в том, что оно записано в летописях коллежа и что о нем толкуют еще теперь в Сарланде… Хочу и со своей стороны выяснить эту гнусную историю. Пора обществу узнать правду…
Пятнадцать лет, большие ноги, большие глаза, большие руки, низкий лоб и манеры конюха - таков был маркиз де Букуаран, пугало двора "средних" и единственный представитель севенской аристократии в сарландском коллеже. Директор очень дорожил этим учеником в виду аристократического блеска, придаваемого заведению его именем. В коллеже его звали "маркизом" и побаивались его. Я сам был под влиянием общего настроения и всегда говорил с ним очень сдержанно.
Некоторое время мы были с ним в довольно хороших отношениях.
Правда, маркиз позволял себе иногда смотреть на меня или отвечать дерзко, но я делал вид, что не замечаю этого, чувствуя, что имею дело с сильным противником.
Но раз этот негодяй позволил себе при всем классе отвечать мне так дерзко, что я вышел из себя.
- Господин де Букуаран, - сказал я ему, стараясь сохранить хладнокровие, - берите ваши книги и выходите из класса.
Это приказание поразило маркиза своей неожиданной смелостью. Он остановился, изумленный, и устремил на меня, не двигаясь с места, свои большие глаза.
Я понял, что ввязался в прескверное дело, но отступать было поздно.
- Выходите, господин де Букуаран, - повторил я.
Ученики ждали, притаив дыхание… В первый раз в моем классе была полная тишина.
После второго приказания маркиз, уже пришедший в себя от своего смущения, произнес - и надо было слышать, каким тоном! - "Я не выйду!"
В классе пронесся шопот одобрения. Я встал в негодовании.
- Вы не выйдете?.. Посмотрим!
И я сошел с кафедры…
Клянусь богом, в эту минуту мысль о каком-либо насилии была очень далека от меня. Я хотел только показать маркизу твердость моего характера. Но видя, что я схожу с кафедры, он расхохотался так презрительно, что у меня невольно протянулась рука, чтобы схватить его за шиворот и вывести из-за стола…
Негодяй спрятал под одеждой длинную железную линейку. Как только я поднял руку, он с такой силой нанес мне удар по руке, что! я закричал от боли.
Весь класс захлопал в ладоши.
- Браво, маркиз! Браво!
Тут я окончательно потерял голову. Одним прыжком я очутился на столе, схватил маркиза за горло и, пустив в ход ноги, руки, зубы, стащил его с места и вышвырнул из класса с такой силой, что он докатился до середины двора… Это было делом одной секунды… Я никогда не предполагал в себе столько силы.
Ученики были ошеломлены. Они не кричали более: "браво, маркиз!" Они боялись. Букуаран, сильнейший в классе, был побит этой сухопарой пешкой! Какое чудо!.. Я выиграл в их мнении столько же, сколько проиграл маркиз.
Когда я снова взошел на кафедру, еще бледный и дрожащий от волненья, все головы быстро склонились над пюпитрами. Класс был усмирен. Но что скажут директор и Вио? Как! Я осмелился поднять руку на ученика, на маркиза де Букуарана! На аристократа! Без сомненья, я буду выгнан из коллежа.
Эти размышления, несколько запоздалые, смутили мое торжество. Страх охватил меня. "Маркиз, - говорил я себе, - наверное пошел жаловаться". И с минуты на минуту я ожидал появления директора. Я дрожал до конца урока, но никто не приходил.
Во время рекреации я был крайне удивлен, увидав Букуарана смеющимся и играющим с другими учениками. Это несколько успокоило меня, и, так как весь день прошел совершенно мирно, я подумал, что маркиз будет молчать, и я отделаюсь одним страхом.
К несчастью, следующий день - четверг - был днем отпуска. Вечером маркиз не вернулся в дортуар. Я предчувствовал что-то недоброе и не мог спать всю ночь.
На другой день ученики во время первого урока перешептывались, глядя на пустое место Букуарана. Стараясь казаться спокойным, я умирал от беспокойства.
Около семи часов дверь с шумом отворилась. Все дети встали.
Я чувствовал, что погиб…
Первым вошел директор, за ним Вио и, наконец, высокий старик в застегнутом до подбородка длинном сюртуке и в галстуке шириною в четыре пальца. Я не знал его, но тотчас догадался, что это должен быть де Букуаран-отец. Он крутил свои длинные усы и по временам ворчал что-то сквозь зубы.
У меня не хватило духа сойти с кафедры и поздороваться с посетителями. И они, входя, не поклонились мне. Они стали все трое посредине класса и до самого ухода ни разу не взглянули на меня.
Директор начал первый.
- Господа, - сказал он, обращаясь к ученикам, - мы пришли исполнить тягостную обязанность, крайне тягостную… Один из ваших учителей так тяжко провинился, что мы обязаны сделать ему публично выговор.
Затем он стал делать мне выговор, который длился около четверти часа. Все факты были извращены: маркиз был лучший ученик коллежа, я обошелся с ним грубо без всякого повода к этому - одним словом, я нарушил свои обязанности.
Что мог я сказать в ответ на эти обвинения?
Несколько раз я порывался защищаться: "Позвольте, господин директор!.." Но директор не обращал на меня внимания и продолжал говорить.
После него заговорил де Букуаран-отец и как заговорил!.. Это был настоящий обвинительный акт. Несчастный отец! У него чуть не убили сына. На это бедное маленькое, беззащитное существо набросились, как… как… как бы выразить это?.. как набрасывается буйвол, дикий буйвол. Ребенок два дня лежит в постели; два дня его мать в слезах ухаживает за ним…
Конечно, если бы пришлось иметь дело о настоящим мужчиной, то отец сумел бы отмстить за своего ребенка! Но здесь имеешь дело с мальчишкой, который возбуждает жалость. Но пусть он помнит, что если когда-нибудь еще он дотронется до одного волоска этого ребенка, то ему отрежут оба уха…
Во время этой прекрасной речи ученики исподтишка посмеивались, а ключи Вио трепетали от удовольствия. Стоя на кафедре, побледнев от накипевшей злобы, он должен был молча принимать эти оскорбления, выносить это унижение беспрекословно. Если бы он ответил, его немедленно выгнали бы из коллежа. Но тогда куда деваться?
Наконец, через час, истощив все свое красноречие, все трое вышли. В классе поднялся страшный шум. Напрасно я старался восстановить тишину. Дети смеялись надо мной. Дело Букуарана окончательно подорвало мой авторитет.
Да, это было возмутительное дело!
Весь город был взволнован… В "маленьком клубе", в "большом клубе", во всех кафе, на музыке только и говорили об этом деле. Люди, близко знавшие это дело, передавали такие подробности, что волосы становились дыбом. Этого учителя рисовали каким-то чудовищем, людоедом. Он истязал ребенка с утонченной, неслыханной жестокостью. Говоря о нем, его называли "палачом".
Когда молодому Букуарану надоело лежать в постели, его усадили в большое кресло, в гостиной, и в течение восьми дней масса народа перебывала в этой гостиной. Интересная жертва была предметом общего внимания.
Двадцать раз сряду его заставляли рассказывать эту историю, и каждый раз негодяй сочинял какую-нибудь новую подробность. Матери содрогались, старые девы восклицали: "бедный ангел!" и пичкали его конфетами. Оппозиционная газета воспользовалась этим случаем и разгромила коллеж в резкой статье, в которой превозносилось другое заведение, при соседнем монастыре…
Директор был взбешен, и только благодаря протекции ректора он не выгнал меня из коллежа. Увы! было бы лучше для меня, если бы меня тогда же выгнали. Жизнь моя в коллеже сделалась невыносимой. Дети не слушались меня; при малейшем замечании они угрожали мне, что пойдут жаловаться родителям, как Букуаран. Кончилось тем, что я перестал заниматься ими.
Одна мысль всецело овладела мною в это время - мысль о мести Букуаранам. Я постоянно видел перед собою надменное лицо старого маркиза, уши мои краснели, когда я вспоминал брошенную им угрозу. Впрочем, если бы даже я желал забыть нанесенные мне оскорбления, то мне не удалось бы. Два раза в неделю, в дни прогулок, я мог быть заранее уверен, что увижу де Букуарана-отца стоящим у дверей кафе в группе гарнизонных офицеров без шапок, с киями в руках. Завидев нас издали, они встречали нас насмешками; затем, когда мы приближались, маркиз кричал громким голосом, окидывая меня вызывающим взглядом:
- Здравствуй, Букуаран!
- Здравствуйте, папа! - визжал отвратительный мальчик.
И офицеры, ученики, прислуга кафе, - все громко смеялись…
Это "здравствуй, Букуаран!" сделалось для меня пыткой, избегнуть которой я не имел возможности. Дорога на поляну вела мимо этого кафе, и ни разу мучитель мой не забывал притти на свидание со мною.
Иногда мною овладевало безумное желание подойти к нему и вызвать его на дуэль, но некоторые соображения удерживали меня: прежде всего, конечно, боязнь лишиться места, а затем - рапира маркиза, чертовски длинная рапира, поразившая не мало противников в те дни, когда маркиз еще служил в лейб-гвардии.
Но однажды, доведенный до крайности, я отправился к Роже, учителю фехтования, и объявил ему о моем намерении драться с маркизом. Роже, с которым я давно уже не говорил, слушал меня сначала с выражением недоверия, но, когда я кончил, он в порыве восторга крепко пожал мои руки.
- Браво, господин Даниель! Я знал хорошо, что вы не можете быть шпионом. Но почему, чорт возьми, вы связались с этим Вио? Наконец-то вы заговорите! Все забыто!.. Вашу руку! Вы благородная душа!.. Теперь - к вашему делу! Вы были оскорблены? Прекрасно. Вы хотите требовать удовлетворения? Очень хорошо. Вы не знаете азбуки фехтования? Отлично! Вы хотите, чтобы я помешал тому, чтобы этот старый индюк заколол вас? Прекрасно. Приходите в фехтовальный зал, и через шесть месяцев вы заколете его.
Слушая, как горячо этот добрейший Роже относится к моей ссоре, я покраснел от удовольствия. Мы условились относительно уроков: три часа в неделю, условились и о цене - исключительной цене, по его уверению. (Действительно, исключительной! Я впоследствии узнал, что с меня потребовали вдвое против того, что платили другие). Когда переговоры были покончены, Роже взял меня фамильярно под руку.
- Господин Даниель, - сказал он, - сегодня уже поздно для занятий, но мы пойдем в кафе Барбет завершить наш договор… Пойдемте! Полно, без ребячеств! Неужели вы боитесь итти туда?.. Пойдемте же, чорт возьми! Вы найдете там благородных людей и добрых малых и в их обществе скоро оставите эти бабьи манеры, которые портят вас.
Увы! я дал себя увлечь. Мы пошли в кафе Барбет. Там все было попрежнему - шум, крики, табачный дым, кирпичного цвета штаны и те же кивера, те же портупеи, развешанные на тех же розетках.
Друзья Роже встретили меня с распростертыми объятиями. Он был прав - это были благородные люди. Когда они узнали о моей истории с маркизом и о принятом мною решении, они пожали мне руку один за другим. "Браво, молодой человек! Прекрасно!" - восклицали они,
Я тоже хотел доказать благородство своей души. Я приказал подать пунш, и все пили за успех моего дела. Тут же благородными людьми было решено, что я убью маркиза де Букуарана в конце учебного года.
X. ТЯЖЕЛЫЕ ДНИ
Наступила зима, сухая, суровая, мрачная зима, какая бывает только в гористых местах. Дворы коллежа с их большими оголенными деревьями и окаменевшей от морозов землей имели печальный вид. Приходилось вставать рано, при огне. Подчас бывало страшно холодно, в умывальниках вода замерзала… Ученики долго возились в дортуарах, колокол несколько раз сзывал их. "Торопитесь, господа, торопитесь!", - кричали учителя, расхаживая по комнате, чтобы согреться… Ученики молча строились в ряды, спускались по широкой лестнице и пробирались по длинным коридорам, в которых свободно разгуливал холодный зимний ветер.
Тяжелая это была зима для Маленького Человека.
Я совсем перестал работать. В классе расслабляющая теплота печи клонила меня ко сну. Во время рекреаций я бежал из своей холодной мансарды в кафе Барбет, откуда выходил только перед началом урока. Там же я брал уроки фехтования у Роже. Суровая температура выжила нас из фехтовального зала, и мы упражнялись в зале кафе Барбет, вооруженные киями и согреваясь пуншем. Офицеры - посетители кафе - следили за ударами; все эти благородные люди сделались моими друзьями и показывали мне каждый день новый удар, которым я, несомненно, мог бы убить маркиза Букуарана. Они научили меня также подслащивать абсент, а когда они играли на биллиарде, я был их маркером.
Да, это была тяжелая зима для Маленького Человека!
Однажды утром, когда я входил в кафе Барбет, - я слышу еще стук биллиарда и треск огня в большой печке, - Роже быстро подошел ко мне и со словами: "На пару слов, господин Даниель!" увел меня в глубину зала с каким-то таинственным выражением лица.
Он поверил мне тайну своей любви… Можете себе представить, как я гордился тем, что удостоился доверия человека такого громадного роста. Мне казалось, что я сам вырос.
Дело в том, что этот повеса встретил в городе, - где именно, он не хотел сказать, - особу, в которую безумно влюбился. Эта особа занимала очень высокое положение в Сарланде - гм, гм! понимаете? - совершенно исключительное положение, и учитель фехтования сам не понимал, как он осмелился поднять так высоко свои глаза. И однако же, несмотря на высокое положение этой особы - настолько высокое, настолько исключительное и т. д., - он надеялся добиться ее любви и даже полагал, что наступила удобная минута для письменного объяснения. К несчастью, учителя фехтования вообще не мастера в письменных упражнениях. Конечно, если бы речь шла о какой-нибудь гризетке, то церемониться нечего. Но особа, занимающая положение столь высокое и т. д., - здесь нужен был слог недюжинного поэта.
- Я вижу, в чем дело, - сказал Маленький Человек, - вам надо состряпать для этой особы любовное послание, и вы хотите, чтобы я помог вам.
- Совершенно верно, - ответил учитель фехтования.