Он выкрикнул мерзкое слово, от которого Дэвидсона передернуло. Вот чем была девушка, и Шомберг снова заявил, что плюет на нее. Его беспокоила лишь добрая слава его гостиницы. Всюду, где бы он ни держал гостиницу, он имел труппы артисток. Они рекомендовали его друг дружке; но что будет теперь, если распространится слух, что импресарио рискуют потерять под его кровлей - под его кровлей! - членов своей труппы? И как раз в то время, когда он только что истратил семьсот тридцать четыре гильдера на постройку на своем участке концертного зала! Разве можно было делать такие вещи в солидной гостинице? Это дерзость, неприличие, бесстыдство, это чудовищно! Бродяга, негодяй, мошенник, бандит, скотина!
Шомберг схватил Дэвидсона за пуговицу и держал его в дверях как раз против перепуганной госпожи Шомберг. Дэвидсон кинул тайком взгляд в ее сторону и хотел сделать ей какой-нибудь успокаивающий знак, но женщина казалась до такой степени лишенной чувства и даже жизни, что эта предосторожность представлялась совершенно излишней.
Он со спокойной решимостью освободил свою пуговицу. После этого, проглотив свое последнее ругательство, Шомберг скрылся неизвестно куда, внутрь дома, чтобы собраться с мыслями и успокоиться в одиночестве. Проходившие мимо посетители были свидетелями бурного разговора в дверях. Одного из них Дэвидсон знал и, проходя, сделал ему знак, но тот окликнул его:
- Он все еще во власти своего припадка? Он еще с тех пор не успокоился?
Говоривший громко расхохотался в то время, как все прочие улыбались. Дэвидсон остановился.
- Да, кажется.
Он рассказывал нам, что чувствовал себя в состоянии какого-то покорного оцепенения, но не показывал этого: с тем же успехом можно было бы разбираться в настроении спрятавшейся под своим щитом черепахи.
- Это представляется мне весьма странным, - задумчиво проговорил он.
| - Ну, да они ведь здорово подрались, - возразил тот.
- Что вы говорите, неужели у него была драка с Гейстом? - спросил Дэвидсон, сильно встревожившись, несмотря на свое недоверие.
- С Гейстом? Нет. Но с директором - этим типом, который возит за собой этих женщин. Утром синьор Цанджиакомо принялся, как безумный, бегать и разыскивать нашего достопочтенного друга Шомберга. Уверяю вас, они катались вдвоем по полу этой самой веранды после того, как набегались один за другим по всему дому. Двери хлопали, женщины визжали - все семнадцать женщин выскочили в столовую, все китайцы позалезали на деревья. Эй, Джон, ты лазил на дерево смотреть драку?
Бесстрастный парень с миндалевидными глазами издал презрительное мычание, кончил вытирать стол и удалился.
- Настоящая свалка дикарей. И начал Цанджиакомо. Ах, вот и Шомберг! Не правда ли, Шомберг, он накинулся на вас, лишь только исчезновение девушки было замечено? Ведь это вы настояли на том, чтобы музыкантши присоединялись к публике во время антракта.
Шомберг только что появился в дверях. Он приблизился. Его борода имела внушительный вид, но ноздри были страшно расширены; усилия, которые он делал, чтобы справиться со своим голосом, были очевидны.
- Разумеется. Это было чисто деловое столкновение. Я согласился на совершенно особые условия исключительно ради вас, господа. Я забочусь о своих клиентах: по вечерам в этом городишке решительно нечего делать. Я думаю, господа, все вы были рады послушать немного хорошей музыки; а что дурного в том, чтобы предложить артистке стаканчик гренадина или чего - нибудь другого? Но этот человек, этот швед, обманул девушку. Он тут всех провел. Я уже несколько лет приглядывался к нему. Вы помните, как он обошел Моррисона?
Он круто повернулся, словно на параде, и вышел. Клиенты за столом молча переглянулись. Дэвидсон имел вид спокойного зрителя. С веранды слышно было, как Шомберг злобно шагал по биллиардной.
- Забавнее всего в этой истории, - начал тот, который говорил раньше - англичанин, приказчик голландской фирмы, - что в то же самое утро оба они ездили в одном экипаже разыскивать девушку и Гейста. Я видел, как они повсюду бегали за справками. Я не знаю, что бы они могли сделать с беглянкой, но казалось, что они готовы наброситься на нашего Гейста и растерзать его на месте.
Он никогда не видел ничего забавнее, говорил он.
- Оба сыщика лихорадочно преследовали одну и ту же цель, бросая друг на друга яростные взгляды. Ненависть и недоверие заставили их сесть в один и тот же паровой катер; они носились от судна к судну по всему порту, в котором произвели настоящую сенсацию, смею вас уверить. Капитаны, съезжавшие на берег днем, рассказывали о нашествии на их суда, спрашивая, кто эти два злобные безумца, которые разъезжали на паровом катере, разыскивая каких-то мужчину и девушку. Как видно было из беспорядочных рассказов, им оказывали на рейде не особенно теплый прием; говорят даже, что помощник капитана на американском пароходе спустил их за борт с довольно неудобной быстротой.
Тем временем Гейст и девушка, севшие глубокой ночью на одну из шхун фирмы Тесман, шедшую на восток, находились уже в нескольких милях оттуда; так рассказывали потом яванские лодочники, которых Гейст нанимал в три часа утра, чтобы перевезти их на судно. Судно снялось с якоря до рассвета, пользуясь обычным береговым бризом и, вероятно, в это время было еще видно. Между тем после столкновения с американцем оба преследователя возвратились на берег. На пристани у них снова была перебранка по-немецки, но на этот раз без драки, и, наконец, глядя друг на друга с яростной враждебностью, они уселись вместе в "гарри", нанятый на половинных началах из явно экономических соображений. Они уехали, оставив позади себя небольшую группу изумленных европейцев и туземцев.
Выслушав эту удивительную историю, Дэвидсон покинул веранду, на которую стекались завсегдатаи. Темой большей части разговоров служила эскапада Гейста. Дэвидсон говорил себе, что никогда еще этот загадочный человек не давал такой богатой пищи толкам. Нет! Даже тогда, когда он, временно сделавшись видным лицом при возникновении Тропического Угольного Акционерного Общества, служил объектом нелепой критики и глупой зависти для всех бродяг и авантюристов на островах. Дэвидсон заключил из этого, что люди любят обсуждать скандалы такого рода более охотно, чем всякие другие.
Я спросил его, считает ли он, в сущности говоря, этот скандал таким уж крупным.
- О бог мой, нет! - воскликнул добряк, который сам был совершенно неспособен на малейший проступок против приличий. - Но все же такой вещи я бы никогда не сделал, даже если бы был не женат.
В этом заявлении не звучало ни малейшего порицания - скорее, некоторое сожаление. Как и я, Дэвидсон подозревал, что подкладкой этой истории было спасение человека из беды. Не потому, чтобы оба мы были романтиками, окрашивавшими вселенную в оттенки нашего темперамента, но оба мы были достаточно проницательны, чтобы давно разглядеть всю романтичность Гейста.
- У меня не хватило бы для этого смелости, - продолжал Дэвидсон. - Я рассматриваю вещи, так сказать, со всех сторон, а Гейст - нет, иначе ему стало бы страшно. Нельзя увезти женщину в дикие джунгли без того, чтобы потом не пришлось кусать себе локти; а то, что Гейст - джентльмен, нисколько не устраивает дела… напротив.
VI
Дэвидсон больше ничего не рассказывал, и я с ним не встречался месяца три. Когда мы снова встретились, первые слова его были:
- Я видел его.
Потом он тотчас стал уверять меня, что не позволил себе никакой вольности, не совершил никакой нескромности. Его позвали. Иначе он никогда бы не осмелился нарушить уединение Гейста.
- Я в этом и не сомневаюсь, - ответил я, скрывая усмешку, вызванную его необычайной щепетильностью.
Это был самый деликатный человек из всех, которые когда - либо водили пароходы между островами. Но его человечность, не делавшаяся от этого ни менее великой, ни менее похвальной, побуждала его проплывать в виду пристани Самбурана (в расстоянии приблизительно одной мили) аккуратно через каждые двадцать три дня. Дэвидсон был деликатен, добр и точен.
- Гейст позвал вас? - спросил я с любопытством.
Да, Гейст его позвал однажды, когда он проплывал мимо в обычный срок. Находясь в открытом море против Самбурана, он осматривал в бинокль побережье со своей неутомимой и пунктуальной добротой.
- Я увидел человека в белом; это мог быть только Гейст. Он привязал к бамбуковой жерди что-то вроде огромного флага и размахивал им, стоя на конце старой пристани.
Дэвидсон предпочел не причаливать на пароходе; по всей вероятности, из опасения чьей-либо нескромности. Но, бросив якорь недалеко от берега, он спустил на воду шлюпку с командой малайцев и сел в нее сам.
Увидев шлюпку у берега, Гейст опустил свой флаг, и, когда Дэвидсон приблизился, он, стоя на коленях, торопливо отвязывал его от жерди.
- Случилось что-нибудь? - спросил я.
Дэвидсон сделал паузу, и мое любопытство, разумеется, было возбуждено. Вы должны помнить, что Гейст, каким его знали в Архипелаге, был не из тех - как бы это сказать? - не из тех людей, которые стали бы подавать сигналы по пустякам.
- Эти самые слова вырвались и у меня прежде, чем шлюпка коснулась бревен, я не мог их удержать.
Гейст поднялся с колен и тщательно сворачивал свой флаг, размерами с добрую простыню, как заметил Дэвидсон.
- Нет, ничего не случилось, - воскликнул он. Его белые зубы красиво сверкали под горизонтальными золотистыми усами. Я не знаю, деликатность или тучность помешали Дэвидсону взобраться на пристань. Он встал на ноги в шлюпке, а Гейст с полной доброжелательства улыбкой очень низко наклонился над ним. Он благодарил и в то же время извинялся в позволенной себе вольности точно так же, как он мог бы это делать в обыкновенное время. Дэвидсон ожидал найти в нем какую-либо перемену, но ее не оказалось. Ничто в его поведении не обнаруживало чудовищного факта, что вот тут, в джунглях, жила девушка, музыкантша из оркестра, которую он сорвал с концертной эстрады, чтобы повергнуть в одиночество. Это не придало ему ни сконфуженного, ни недоверчивого, ни пристыженного вида. Разве только он взял несколько конфиденциальный тон, говоря с Дэвидсоном. Слова его были загадочны.
- Я решился подать вам сигнал, потому что может быть крайне важным, чтобы приличия были соблюдены. Не для меня, разумеется. Я не забочусь о том, что могут сказать люди, и уж конечно никто не посмел бы меня задеть. Да, я, может быть, несколько виноват, допустив со своей стороны такой поступок. Каким бы невинным он ни представлялся мне, поступок этот сам по себе зловреден. Вот почему мир в общем преступен. Но я покончил с ним. Никогда больше не пошевельну я пальцем. Было время, когда я думал, что внимательно наблюдать факты есть лучший способ убивать время, которое нам волей-неволей даровано; но теперь я покончил с наблюдением.
Представьте себе Дэвидсона, простодушного Дэвидсона, которому говорят подобные слова у разбитой, заброшенной пристани, выступающей из тропической заросли. Он никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил так, тем более Гейст, речь которого обычно была сжата и вежлива, с легким оттенком шутливости в звуках голоса.
- Он с ума сошел, - сказал он себе.
Но поглядев на лицо, наклонившееся к нему с высоты пристани, он вынужден был отбросить мысль о банальном, обыкновенном сумасшествии. Разумеется, это были совершенно непривычные речи, но в этот момент он вспомнил - и потому позабыл о своем удивлении, - что у Гейста в доме была женщина. Эти странные слова, должно быть, относились к женщине. Дэвидсон справился со своим нелепым страхом и спросил, чтобы доказать свою дружбу, и не зная, что бы ему другое сказать:
- Может быть, вам не хватает провизии?
Гейст улыбнулся и покачал головой.
- Нет, нет, не беспокойтесь. У нас довольно хорошие запасы. Спасибо. Я позволил себе задержать вас не потому, чтобы нам чего-нибудь недоставало, мне или моей… спутнице. Особа, о которой я думал, когда решился обратиться к вам за содействием, - мистрис Шомберг…
• - Я с ней говорил, - перебил Дэвидсон. v - Ах, вы?.. Да, я надеялся, что она найдет способ…
- Но она мне не много сказала, - прервал Дэвидсон, который был не прочь узнать побольше - он сам не знал что. i - Гм… да. Но моя записка? Да? Она нашла возможность передать ее вам? Это хорошо, это очень хорошо. У нее больше ресурсов, чем это кажется.
- Это часто бывает с женщинами, - заметил Дэвидсон.
Впечатление странности, мучившее Дэвидсона при одной мысли, что его собеседник увез девушку, сглаживалось с каждым мгновением.
- Всегда бывают неожиданности, - обобщил он, стараясь подать Гейсту веревку, за которую тот не схватился, ибо спокойно продолжал:
- Это шаль мистрис Шомберг.
Он пощупал материю, висевшую у него на руке.
- Кажется, индийская, - добавил он, глядя на нее.
- Не особенно ценная, - сказал правдивый Дэвидсон.
- Не особенно ценная, - повторил Гейст. - Но самое важное, это, что она принадлежит жене Шомберга. Ужасный негодяй этот Шомберг. Вы не согласны с этим?
Дэвидсон слабо улыбнулся.
- Мы там привыкли к нему, - проговорил он, словно стараясь найти извинение всеобщей малодушной терпимости в отношении этого явного бича божия, - Я не могу так его назвать. Я знаю его только как трактирщика.
- Я его и как трактирщика не знал до той минуты, как вы были любезны доставить меня в Сурабайю, и я остановился у него из экономии. Гостиница "Нидерланды" слишком дорога, и там считается, что каждый должен привезти с собой своего слугу. Это неудобно.
- Конечно, конечно, - с живостью согласился Дэвидсон.
После короткого молчания Гейст снова заговорил о шали, которую надо было вернуть госпоже Шомберг.
- У нее могут выйти большие неприятности, - сказал он, - если она не сможет ее предъявить в случае, когда спросят о ней, - Это его, Гейста, сильно тревожило. Он знал, что она трс пещет перед Шомбергом. Очевидно, не без причин.
Дэвидсон это также заметил.
- Это ей не помешало, - сказал он, - обмануть своего мужа, так сказать, ради постороннего человека.
- Ах, вам известно? - ответил Гейст. - Да, она мне… она нам помогла.
- Она рассказала мне об этом. У меня с нею был целый разговор, - пояснил Дэвидсон. - Разговор с мистрис Шомберг! Вы представляете себе это? Если бы я рассказал товарищам, они бы мне не поверили. Как вы ее приручили, Гейст? Как вам пришло в голову? Правду говоря, она на вид так глупа, что кажется, будто не понимает человеческой речи, и так труслива, что должна бояться цыпленка. О женщины, женщины! Нельзя знать, что может скрываться в самых смирных.
- Она заботилась о сохранении своего общественного положения, - сказал Гейст, - это очень почтенное стремление.
- Значит, вот в чем дело? Я об этом как будто догадывался, - признался Дэвидсон.
Потом он рассказал Гейсту о сценах, происшедших после его бегства. Гейст слушал с вежливым вниманием и чуть-чуть нахмурился, но не высказал ни малейшего удивления и не сделал никакого замечания. Когда Дэвидсон кончил, Гейст подал ему шаль, и Дэвидсон обещал сделать все возможное, чтобы тем или иным способом тайно возвратить ее госпоже Шомберг. Гейст высказал свою благодарность несколькими простыми словами, которым придавал еще более цены в высшей степени любезный тон, которым они были произнесены. Дэвидсон готовился к отплытию. Они не смотрели друг на друга. Вдруг Гейст сказал:
- Вы понимаете, что дело шло о возмутительном преследовании, не правда ли? Я это заметил и…
Участливый Дэвидсон мог легко понять.
- Меня это не удивляет, - сказал он спокойно. - Поистине возмутительно. И разумеется, будучи не женаты… вы вправе были вмешаться.
Он сел на корму шлюпки и уже держал шнурки руля в руках, когда Гейст внезапно заметил:
- Свет - злая собака. Он вас кусает при всяком удобном случае. Но я думаю, что здесь мы можем презирать судьбу с полной безопасностью.
Рассказывая мне все это, Дэвидсон решился сделать одно лишь замечание:
- Странный способ презирать судьбу, взяв на буксир женщину.
VII
Однажды, много времени спустя, - мы не часто встречались, - я спросил Дэвидсона, что он сделал с шалью, и узнал, что, приступив с решимостью к выполнению своей миссии, он не встретил больших затруднений. В первое же посещение Сурабайи он свернул шаль как можно туже, чтобы сделать самый маленький пакет, завернул ее в коричневую бумагу и взял с собою на берег. Когда его вещи были отправлены в город, он сел в "гарри" с пакетом в руках и велел везти себя в гостиницу. Руководясь прежним своим опытом, он рассчитал так, чтобы приехать как раз во время "сиесты" Шомберга. Застав, как и в прошлый раз, поле действий свободным, он вошел в бильярдную, выбрал место в глубине комнаты, вблизи возвышения, на котором должна была в свое время воссесть госпожа Шомберг, и резким звонком нарушил сонную тишину дома. Разумеется, тотчас же появился китаец. Дэвидсон заказал какой-то напиток, твердо решив не покидать своего места.
- Я бы сделал двадцать заказов подряд, если бы понадобилось, - сказал он (а он был великий трезвенник), - только бы не унести пакета обратно. Немыслимо было оставить его где - нибудь в углу, не предупредив женщину, что он там. Это могло бы принять для нее худший оборот, чем если бы ей совсем его не отдали.
Итак, он ожидал, неоднократно давая звонки и проглотив два или три замороженных напитка, которых ему вовсе не хотелось. Как он и надеялся, вскоре появилась госпожа Шомберг - шелковое платье, длинная шея, английские букли, испуганные глаза, бессмысленная улыбка, одним словом, госпожа Шомберг собственной персоной. Возможно, что это животное, ее муж, лениво послал ее посмотреть, кто этот невоздержный человек, который в этот тихий час поднимает в доме такой шум. Поклон, легкое движение головы; она забралась на свое место на возвышении, позади конторки, имея там наверху такой бестелесный и нереальный вид, что, не будь пакета, заявил Дэвидсон, он подумал бы, что видел все происшедшее между ними во сне. Чтобы удалить китайца, он потребовал еще какой-то прохладительный напиток и, схватив лежавший рядом с ним на стуле пакет, быстро сунул его под конторку к ногам госпожи Шомберг, прошептав просто: "Это ваше". Вот и все; остальное было ее личным делом. Впрочем, на большее не хватило бы и времени. Дэвидсон едва успел вернуться к своему месту, как вошел Шомберг. Он притворно зевал, бросая вокруг себя недоверчивые, злобные взгляды. Невозмутимое спокойствие Дэвидсона чудесным образом помогло ему; разумеется, трактирщик был бесконечно далек от подозрения, что между его женой и этим клиентом могли существовать какие бы то ни было отношения.