Одной близости сверхвождя достаточно, чтобы со временем истаяло его собственное войско (в чужой стране, в виду лагеря противника, вождь из военного лагеря не отлучается). Но мало того! Мудрый Фабий задействовал и еще один фактор!
Он расположил свой лагерь как можно ближе к лагерю Ганнибала! Подробно парадоксальный механизм того, почему в результате такого маневра ускоряется уничтожение стаи завоевателей, будет рассмотрен в главе о крысах "Грызня элементов стаи крыс: единственная причина - присутствие чужого". А если коротко и упрощенно, то: сила некрополя у его носителей возрастает при виде чужих, и это некрополе убивает прежде всего тех, кто ближе находится к его источнику.
Таким образом, для обороняющихся от сверхвождя, для победы над ним, выгодно не только тянуть время, не только, не вступая в сражения, двигаться параллельным курсом, но и организовывать свой лагерь как можно ближе к захватчику. Что Фабий-Кунктатор и делал.
Итак, Ганнибалу противостояли два типа полководцев: одни подобные Варрону и начальнику конницы Марку Муницию, другие подобные Фабию и отчасти Луцию Павлу. От первых народ Рима тащился - а толпа никогда не ошибается где и с кем кайф больше! - спасителей же родины уничижали и давали презрительные клички типа "Кунктатор". Ганнибал тоже не ошибался, только наоборот: он всякий раз радовался, когда узнавал, что во вражеское войско прибыл очередной любимец толпы. Последующее было делом техники: оставалось каким-либо простеньким приемом вовлечь любимца в восторг - и далее по расписанию…
О, Ганнибал был великим знатоком гипноза и понимал, что одурь восторга одурью и остается, как бы ее ни называли: восторгом победы, религиозным восторгом или как-нибудь еще. В частности, древние историки - а о Ганнибале писали, наверное, все - отмечают странный случай, который произошел немедленно после того, как Ганнибал перешел Альпы. Он собрал войско, приказал вывести плененных альпийских горцев, кинул им под ноги оружие и предложил между собой сразиться. Тому, кто зарубит своего единоплеменника, он обещал в подарок коня и, видимо, свободу. Горцы дружно, как один, ринулись к оружию, и началась взаимная резня. Естественно, во время такого рода состязаний зрители, даже если им неизвестны обе команды, все равно эмоционально оказываются вовлечены, - чаще всего на стороне побеждающего. Побеждающая сторона победила и в тот раз, перепачкавшись в крови своих братьев, - чем вызвала восторг победы у ганнибалова войска исполнителей. Ганнибал приказал прекратить резню и немедленно сделал своему войску очередное внушение об их непобедимости, и напротив, ничтожности и трусости римлян. После чего послал получивших внушение в бой. Победа ганнибаловцев была полной: лучше вооруженные и хорошо отдохнувшие римляне позорно бежали, что неудивительно, поскольку о том, что римляне вот-вот побегут, галлюцинировал не только сам Ганнибал, но и каждый из его воинов.
Ту же операцию по гипнотическому введению в "восторг победы" Ганнибал проделывал не только со своими воинами, но и, в сущности, с "любимцами Рима", Варроном и Муницием, подставляя им для затравки мелкие отряды вспомогательных войск, которые римляне к своему полному восторгу и изрубали в лапшу. Чтобы потом изумиться тому, что они, столь победоносные, ни с того ни с сего тут же обратились в позорнейшее бегство.
В великой войне побеждает психолог масс. В тактическом смысле - сверхвождь, а в стратегическом, напротив, - кунктатор.
Приведенный случай с взаимной резней горцев интересен не только изощренностью психотехники самого Ганнибала, но и невежеством даже наиобразованнейшей части римской интеллигенции. В частности, многие историки не могли взять в толк, зачем это Ганнибал произносил речь, разве что не взобравшись на кучу трупов убивших друг друга альпийских горцев. Более того, многие античные историки считали, что эта театрализованная резня все равно что спектакль; актерство же (низкая профессия) полководца унижает, делает ничтожным. А поскольку столь великий народ как римляне, рассуждали римские историки, ничтожеством побежден быть не мог, то и самой резни - не было. Не могло быть, потому что не могло быть никогда.
Но она была. Поэтому многие и многие историки (в частности, Тит Ливий к возмущению его комментаторов) ее подредактировали в соответствии с постулатами стихийной дарвинщины (исходящей из того, что раз вождь действует на благо, то он - хороший) следующим образом: дескать, была резня, Ганнибал ее остановил, а уж только потом, повременив, собрал сходку.
К счастью, нашлись исследователи, которые обратили внимание на подлог, описали его, описали сеанс подготовки к гипнотическому внушению ганнибаловцев. И этим дали возможность нам, потомкам, нащупать пути к объяснению сегодняшних наших неурядиц…
Да, конечно, особенности начала поразительных завоеваний Ганнибала мы рассматривали не ради него самого, но в связи со сверхвождем Наполеоном и его разгромом в России (далее можно понять суть и современных нам событий).
Ведь, в сущности, в России в 1812 году все повторилось почти в точности: был свой начальник конницы Муниций, был свой Варрон, обожаемый народом и истеричными женщинами, был свой Фабий и свой Луций Павел, которых высмеивали в войске, в народе и при дворе, а самое главное, была все та же толпа и искажающие действительность недоумки-историки.
Именно то, что Наполеон невротически воспроизводил Ганнибала, в самый ответственный момент поступая неадекватно, во многом и определило ход кампании 1812 года.
Глава десятая. ГРАФ РОСТОПЧИН - ДВЕ ПРОТИВОПОЛОЖНЫЕ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ
Во времена Фабия толпа обожала таких, как Варрон. Сверхвождь Ганнибал также радовался приезду в армию этого субвождя.
Изменилось ли что-нибудь ко времени Отечественной войны 1812-го - ведь с тех пор прошло две тысячи лет?
Исчезли одни цивилизации, появились новые, но забыты и они, многобожие сменилось единобожием, и толпа стала носителем новых внушений…
Изменилось ли хоть что-нибудь?
Наполеон был одержим стремлением к власти над миром и потому неплохо чувствовал скверных людей. Он и назвал графа Ростопчина, знаменитого московского градоначальника, "негодяем".
Сразу и не поймешь - похвала это или осуждение?
В самом деле, царствовавший над Россией Александр I Благословенный Ростопчина очень ценил: до 1801 года Ростопчин занимал пост министра иностранных дел (одно из первых лиц государства!), в мае 1812 года (то есть еще до начала нашествия Наполеона) был назначен генерал-губернатором Москвы. В этой должности Ростопчин продолжал оставаться вплоть до 1814 года, из чего следует, что царь Александр I сердцем чувствовал, что граф Ростопчин Федор Васильевич - то, что надо, подходящий. Простая публика Ростопчина не просто любила, но обожала. Словом, пока Ростопчин властвовать мог, все были - за.
Противоположного, то есть невысокого, вернее, самого низкого мнения о графе Ростопчине был Лев Николаевич Толстой - по нравственным соображениям.
Естественно, что графа Ростопчина ругали и другие, те же чиновники - но только после снятия с должности; вообще всех низложенных вождей ругают - в угоду новым, дабы этих новых, оттенив, возвысить; подхалимство называется.
Но как бы то ни было, в вину Ростопчину ставили только то, что он из доверенного ему в управление города не произвел эвакуацию ценностей, в частности, не вывезено было с Монетного двора золото и серебро в слитках, мешки с медными деньгами, - и деньги эти пошли на усиление боеспособности армии Наполеона. Не вывезен был также и арсенал, одних только пушек оставлено было более 150, то есть свой орудийный парк Наполеон, благодаря Ростопчину, увеличил примерно на четверть! Странно однако то, что об утраченных ценностях ныне нет-нет, да и вспоминают, а вот об оставленных 22,5 тысячах русских, раненных в Бородинском сражении и при пожаре Москвы большей частью сгоревших, - почти нет. А ведь, в сущности, вина за их смерть во многом лежит на Ростопчине, графе, любимце Александра I и толпы.
Лев Николаевич, раскрывая гнусность характера Ростопчина, описал его с той же точки зрения, что и Наполеона: он показал сноровистость, с которой Ростопчин управлял толпой. И делал это Ростопчин столь же безнравственно, что и любимец европейских народов труполюб Наполеон или отцеубийца и извращенец Александр I Благословенный.
События, столь гениально описанные Толстым в "Войне и мире", вкратце следующие.
С начала нашествия Наполеона русские войска, и по численности, и в подлости уступавшие нападавшим, ведут арьергардные бои, в которых Наполеон всегда убивает больше русских, чем те наполеоновцев. Генералы (преимущественно нерусские - это, как мы впоследствии увидим, важная деталь) требуют генерального сражения; Барклай де Толли, хоть и не русский, но поступает мудро и от генерального сражения уклоняется, тянет время, дает Наполеону увязнуть в просторах России, растянуть коммуникации, потерять часть войска больными, а также убитыми одиночными партизанами. Недовольны Барклаем де Толли царь, генералы-немцы и Ростопчин. Александр I смещает Барклая де Толли и с омерзением, но под ликование солдат-рекрутов (не путать с публикой! среди рекрутов был высок процент неугодников! - об этом ниже) назначает Кутузова. Кутузов продолжает политику Барклая - кунктаторствует достаточно грамотно. Так все докатывается до Бородина, где от войска Наполеона остается всего пятая часть, а у русских появляется даже некоторое - ничтожное - численное превосходство. Но - Бородинское поле остается за Наполеоном, потери русских опять-таки значительнее, чем у Наполеона, и Москва регулярными войсками оставляется.
Всегда ненавидевший Кутузова (по причине противоположности душ) граф Ростопчин, подобно Варрону, призывает население Москву не оставлять, а всем миром в едином порыве выйти навстречу армии Наполеона и во славу Родины умереть - всем. Ростопчин учил, что безоружным горожанам, если они соберутся в большую-большую толпу, не составит труда "закидать шапками" супостата Наполеона, победившего все отборные войска всех государей Европы. Сам Ростопчин, пока Наполеон был далеко, обещал встать во главе ополчения и лично повести всех вперед и т. д. и т. п. … Публика от восторга рыдала. Ростопчину верили и его боготворили. Многие из Москвы уезжали, но самые преданные Ростопчину (и принципу вождизма!) оставались. Кутузова, решившего не давать еще одного столь желаемого Наполеоном генерального сражения и ради спасения Родины решившего Москву оставить, поносили; а Ростопчина превозносили и призывали вести их на бой - на бой кровавый, святой и правый (ну чем не древний Рим?).
Однако, когда после Бородинского сражения остатки русских войск прошли мимо Москвы, а стоявшие в городе войска начали его покидать, Ростопчин сноровисто вывез близких ему лиц и попытался вывезти в карете и собственную драгоценную персону. Но оставшийся в Москве народ - все источники называют его сбродом - явился ко крыльцу графа с требованием исполнить свое клятвенное обещание и лично вести на бой за святую Русь и т. п. Стало ясно, что сплотившаяся толпа попытается силой воспрепятствовать Ростопчину спастись из сдаваемой столицы.
И тут Ростопчин приказывает привести Верещагина, купеческого сына (конкретное историческое лицо, Лев Толстой даже имени его в романе не изменил). Сброд вообще купцов не любит, но не из возвышенных нравственных соображений, а потому что сами - другие, а еще из зависти к их богатствам.
Но Верещагин был гораздо "хуже", чем просто купеческий сын - он был образован и даже знал иностранные языки. В силу одних только этих двух возбуждающих зависть и злобу обстоятельств у Верещагина было достаточно оснований читать в глазах сгрудившегося сброда смертный себе приговор.
Но зависть - лишь причина; для кровавой же расправы над безоружным необходим повод. Его подал вождь - Ростопчин. Он прокричал в толпу, что перед ней стоит автор перевода наполеоновского памфлета о свободе, а следовательно, "изменник, из-за которого гибнет Москва и Россия". И призвал: "Бейте его!" Толпа все равно медлила, и тогда Ростопчин приказал охранявшему его особу драгуну рубить юношу палашом…
И толпа как с цепи сорвалась…
Еще агонизирующее тело Верещагина привязали за ноги к лошадиному хвосту, и духовно близкая Ростопчину толпа, глумясь и ругаясь, бежала за страшной волочащейся ношей по улицам. Вдоволь со смехом покуражившись, толпа, наконец, перекинула остатки того, что еще недавно было человеком, через ограду небольшой церкви (какие набожные!) позади Кузнецкого моста, где труп впоследствии и был захоронен.
Граф же уселся в экипаж, поданный к заднему крыльцу, и, выехав из города, присоединился к заблаговременно вывезенным из города близким.
Для Толстого в этом событии, видимо, было много познавательного, раскрывающего смысл происходящего во вселенной - и этим необходимым для осмысления жизни богатством он, не посчитавшись со временем, и поделился с близкими ему по духу. Действительно, в ритуале убийства Верещагина и предательском бегстве Ростопчина раскрывалась истинная сущность души государственного во всех смыслах человека на службе царствующего немецкого (подробнее о немцах - в свое время) дома Романовых. Одобряемый царем Ростопчин - как-никак один из первых в этой иерархии лиц.
Единство толпы и Ростопчина - для Толстого объект исследования психологии исполнителей, которые во главе с императором Александром I всей стаей противостояли Кутузову (линии Фабия; а в более широком смысле - неугодничеству). Объективно Ростопчин способствовал победе Наполеона и поражению России. Городской сброд (обыватели, купцы и т. п.) в глазах Толстого народом не был, во всяком случае не сущностью русского народа (для Толстого сущность всего - неугодничество; но об этом в главе о психологических особенностях рекрутов). Боготворивший Ростопчина сброд был лишь грязной пеной на теле русского народа.
(Это вполне согласуется с теорией стаи, хотя взгляды молодого Толстого грешили упрощениями. Он порой путал форму с содержанием - молодой Толстой полагал, что обыватели дрянь, потому что городские. Возможно, в те времена именно так оно и было - в городах в основном жили представители власти и угодничающая перед ними прислуга; крестьянский же люд, в представлении молодого Толстого, был, в противоположность правителям, беспорочен. На самом же деле, дрянью они были не потому, что городские, а потому, что в города собиралась всякая чернь, угодничавшая перед помещичье-чиновничьей иерархией во главе с немецким царем.
Но как художник Толстой почти безупречен. Его образы позволяют охватить феномены значительно более объемные, чем те, которые доступны логически-понятийному мышлению, ограниченному небеспредельным числом понятий.)
Граф Ростопчин бессознательно (но вполне закономерно - иначе быть успешным чиновником и любимцем толпы он не смог бы) отстаивал ту стратегию войны, которая выигрышна только для великих полководцев. Ростопчин требовал, чтобы Наполеону давались решительные генеральные сражения до последнего русского солдата (точнее - русского рекрута). Такая стратегия была гибельна для России, ведь в противостоянии сверхвождю она неизбежно во все века вела к поражению. Объективно Ростопчин выполнял то, чего желал от него Наполеон - и это не ограничивалось требованиями генеральных сражений, но вело к выдаче 150 пушек, 40 тысяч ружей и гибели 22,5 тысяч раненых русских рекрутов (офицеры были в основном вывезены) и авторитаризации мышления мещан. Все эти действия были не рядом ошибок, но закономерным следствием того, что субвождь Ростопчин составлял со сверхвождем Наполеоном психоэнергетическое целое.
Таким образом, подобно Варрону, сыну мясника, граф, борясь за генеральные сражения и справляясь с толпой, вполне себя разоблачил как авторитарного министра (угодника), умеющего угадывать желания монарха-субвождя и исполнять их.
Преуспевший в иерархии чиновник ("негодяй" - в терминологии Наполеона) обучился преуспевать, как ему казалось, в жизни, а на самом деле только в иерархии. Это дается только через психоэнергетическое подчинение желаниям главного на данной территории вождя - любого.
Ростопчин потому и требовал генеральных сражений, что того желал главный вождь Европы, к тому же находившийся к нему ближе, чем государь император (Александр I, спасибо ему, отсиживался в Санкт-Петербурге).
В таком случае становится понятно, почему у Ростопчина были такие желания и почему он Верещагина обвинил именно в предательстве. Это естественно: обвиняют очень часто в собственных преступлениях. Как и всякий предатель Ростопчин подсознательно знал, что настоящий предатель - он сам. (Все они действуют по одной схеме - Сталин тоже спустя 130 лет часто приговаривал к смерти людей за преступления, которые совершали не приговоренные, а он сам, Сталин. - См. в кн.: "КАТАРСИС", гл. "Отец народов". Это доказано исторически.)
Чтобы окончательно удостовериться в том, что Ростопчин в подавляющем большинстве своих поступков был марионеткой желаний Наполеона, можно рассмотреть и другие "странные" действия Ростопчина при оставлении Москвы.
Он оставил золото и серебро - стратегический материал, вывезти который или хотя бы утопить в илистой Москве-реке больших усилий не требовалось. Это было так просто: лишить Наполеона того, с помощью чего он освобождал от последних сомнений вливавшихся в Великую армию исполнителей. Однако ж не утопил. Это не случайно, потому что известно из воспоминаний приспешников Наполеона - корсиканец представлял себе Москву как азиатскую столицу, просто переполненную золотом.
Более того, Наполеон привык пополнять свой арсенал в любом побежденном им городе, в особенности столицах, и, нисколько не сомневаясь, видел в Москве необходимое ему оружие. И оно ему было предоставлено - московский арсенал даже не подожгли, прекрасно зная, что такое бездействие достойно расстрела.
Последнее "деяние" Ростопчина, градоначальника до 1814 года, пожалуй, самое рельефное. Он, "забывая" сделать множество важнейших распоряжений, способствующих оборонной мощи России, почему-то приказал разбить бочки с вином и водкой, и, как ни торопился сбежать, лично следил за тем, чтобы все было разлито по улицам города.
Деталь потрясающая!
Ее одной достаточно, чтобы, на нее оперевшись, разобраться в скрытом смысле странных событий 1812 года!!
Спрашивается, с какой целью уничтожали традиционно грандиозные запасы русской водки? Это же оружие, направленное против любого, кто ее выпьет?!
В интересах уничтожения войск Наполеона, русские должны были стремиться, чтобы все эти запасы водки достались врагу. Началось бы обычное в таких случаях повальное пьянство, в результате которого спьяну начинается стрельба по живым мишеням, а в условиях оставленного населением города - французов по немцам (более четверти армии Наполеона составляли немцы), а немцев по французам, а тех и других по полякам. В домах, отапливаемых печами, пьяные часто сгорают или хотя бы угорают - насмерть. Пьяные теряют и портят оружие. Они легче заболевают - спать спьяну на осенней земле занятие не очень полезное для здоровья. Чаще тонут (Москва-река с притоками к их услугам, рядом). Они иногда тонут и в бочках с вином. Они становятся более гипнабельны и ослабевают не только от химического разложения мозга, но и от увеличивающейся чувствительности к психоэнергетическим травмам от самого главного своего вождя и от прислуживающих ему некрофилов помельче.