Проехавши еще верст десять, Кудеяр развьючил одну из лошадей, вырыл в лесу яму и зарыл в нее большую часть полученных от хана денег, золотых и серебряных вещей, заклал яму дерном, сделал пометку на дереве, отсчитавши от того дерева до клада десять дерев, и вымерил между ними расстояние, затем пустил лошадь на произвол судьбы, а сам с другою вьючною лошадью поехал далее и через пять верст достиг Белева.
Остановившись в посаде на постоялом дворе, Кудеяр отправился к наместнику и поднес ему вышитый золотом халат и серебряный кубок. Наместник был в восторге от подарков, но когда услышал, кто таков приехал к нему, то произнес неопределенное восклицание и, пригласивши Кудеяра сесть на скамью, сказал ему:
- На поминках благодарим. О тебе, Кудеяр, прислана от царя-государя грамота, и, чай, такова писана не ко мне одному, а во все украинные города. Прочитай.
Он подал Кудеяру грамоту.
- Я не умею читать, - сказал Кудеяр.
- Так подьячий прочтет.
Позвали подьячего, и тот прочитал:
"И буде Юрий Кудеяр прибудет к тебе в город и тебе б его, Юрия, ни часу не мешкав, отправить к нам, великому государю, в Александровскую слободу, наспех с провожатыми, дав ему провожатых человек десять и больше. А ему, Кудеяру, объявить, что он надобен нам, великому государю, дня наших важных государских дел, и ему, Кудеяру, с теми провожатыми ехать к нам, никуда не заезжая и не останавливаясь нигде, а приехав в нашу Александровскую слободу, явиться к нашему ближнему человеку, князю Афоньке Вяземскому…"
- Слышишь, - сказал наместник, - садись на лошадь и поезжай.
Кудеяр стал было расспрашивать о своей жене, но наместник отговаривался, сказавши, что ничего о том не знает, оттого что сам приехал вновь.
Кудеяр сообщил, что разбойники напали на него и отняли от него вьючную лошадь, а на той лошади были самые богатые ханские подарки.
- Жалею о твоем горе, - сказал наместник, - пошлю служилых людей тех воров изловить и губному старосте велю написать, чтоб послал уездных людей на тех воров; а как тех воров изловят и животы твои у них обрящутся, в те поры все животы твои тебе отданы будут по расписке. А теперь ступай к царю с провожатыми.
IV
Александровская слобода
Не раз случалось в истории, что незначительные поселения быстро обращались в многолюдные города с богатыми торжищами. Такой пример был и с Александровской слободой. Уже давно существовала она как заурядная дворцовая слобода, как вдруг царь Иван, вообразивши себе в Москве гнездо злодеев и заговорщиков, превратил слободу в царскую столицу. Царские любимцы волею-неволею заводили себе там дворы и деревянные дома: нигде в угоду царя не расточалось на Руси столько искусства резьбы по окнам, гзымзам и столбам. Одна улица этой слободы, ведущая от рынка к дворцу, приняла такой праздничный вид, какого не имела ни одна улица старой Москвы: все здесь было ново и не успело загрязниться. Улица была вымощена распиленными бревнами, положенными плоской стороной вверх; мостовая эта еще не успела подгнить и не угрожала пока ногам людей и лошадей, как это бывало во всех городах Московского государства. Прямо в конце этой улицы, под высокою башнею, с большим образом на верхнем щите, глядели на путника главные ворота, а перед ними был мост, поднимавшийся и опускавшийся на цепях. Дворец был окружен рвом в две сажени ширины и столько же глубины. На дне рва была вода. За рвом, по внутренней стороне, шел земляной вал, одетый с обеих сторон бревенчатыми стеками с шестью кирпичными башнями в два яруса. Посредине двора возвышалась и белела большая церковь с пятью вызолоченными куполами, а близ нее тянулись царские хоромы с высокою гонтовою кровлею, размалеванные разными красками, с вышками, подзорами, с крыльцами, под круглообразными навесами, и с четвероугольными окнами, которых карнизы были размалеваны снаружи затейливыми узорами. Много щегольства было приложено к этому деревянному зданию; но, несмотря на все желание разукрасить его, физиономия его заключала в себе нечто подавляющее, отталкивающее, как часто бывает, что дом, построенный хозяином по своему вкусу, мимо воли самого хозяина, носит его характер. Окна царского жилища, глубокие, вдавшиеся внутрь, невольно носили в себе отпечаток чего-то таинственного, зловещего. Все в этом дворце, начиная от чванных труб на расцвеченной кровле до кирпичного подклета с чрезвычайно маленькими окошечками, снабженными железным переплетом, глядело как-то высокомерно и недружелюбно. За хоромами был недавно разведенный сад, а за садом длинное и низкое кирпичное строение, вросшее в землю, с железными дверями, куда нужно было входить несколькими ступенями вниз от уровня земли. Кровля над зданием была земляная. В этом здании было несколько отделений: оружейное, пыточное, с адскими орудиями мук, и тюрьмы; впрочем, тюрьмы были не только здесь, но и в башнях, и в пещерах, сделанных в земляном валу, и даже в подклетях под самыми хоромами. Обширный царский двор был весь обстроен жилищами царских опричников и множеством служб. За валом, окружавшим двор, было два пруда, которые современники называли адскою геенною, так как царь топил там людей и бросал туда тела казненных, потому что рыбы и раки, поевши человеческого мяса, станут вкуснее и пригоднее к царскому столу.
Провожавшие Кудеяра служилые белевцы не покидали его ни на минуту, понимая, что везут к царю такого молодца, которому едва ли будет выход оттуда, куда он при будет, но не отбирали у него оружия, так как об этом им ничего не было сказано. Кудеяр во время дороги мог не только уйти от них, но перебить их самих, если бы захотел употребить в дело свою необычайную силу. Но то не было в его целях: без воли царя он не надеялся узнать о местопребывании своей Насти, притом же он все еще не вполне верил рассказам о свирепости царя и соображал, что царь оценит его видимую преданность, когда удостоверится, что он не хотел служить крымскому хану, у которого ему не могло быть худо, а предпочел воротиться на службу христианскому царю.
Кудеяр прибыл наконец в страшную Александровскую слободу, доехал до ворот дворца. Караульные велели ему оставить лошадей и снять с себя оружие. Исполнивши приказание, Кудеяр шел пешком с непокрытою головою до главного крыльца и встретил здесь двоих людей, странно одетых. На них были монашеские, черные рясы из грубой шерстяной ткани, на головах скуфьи с клобуками, из-под распахнутых ряс виднелись шитые золотом кафтаны, а за поясами кинжалы с богато оправленными рукоятьями.
- Я, - сказал Кудеяр, - прибыл по повелению его царского величества, великого государя-царя и великого князя всея Руси. Я, Юрий Кудеяр, вернулся из татарского плена на службу его царского величества. Мне велено сказать о себе князю Афанасию Вяземскому.
- Рады гостю дорогому и из далекой стороны. Я сам и есть князь Афанасий Вяземский, - сказал, приветливо улыбаясь, один из стоявших у дверей, человек лет тридцати, с темно-русой бородой и лицом, силившимся казаться добродушным.
- Федя, пойди доложить царю-государю, - сказал он своему товарищу, парню лет восемнадцати, белокурому, румяному, с голубыми глазами, выражавшими наглость и бесстыдство.
Федор Басманов, царский потешник, побежал вперед, за ним пошел Вяземский, а за Вяземским медленно шел Кудеяр.
Они вошли в просторные сени с частыми окнами, в которых рядом с матовыми стеклами были вставлены цветные: голубые, красные, зеленые.
Через несколько минут вошел царь, сопровождаемый двумя любимцами, одетыми так же, как и Вяземский: один из них, невысокий, тучный, толстогубый, с серыми глазами, выражавшими смесь злобы с низкопоклонничеством; другой - высокого роста, статный, чернобородый, с азиатским лицом. Первый был Мал юта Скуратов, второй - шурин царя, черкесский князь Мамстрюк Темрюкович. Сам царь одет был в желтый шелковый кафтан, из-под которого виднелся белый зипун; на голове у царя была черная шапочка, саженная жемчугом, а на ногах высокие черные сапоги, шитые серебром. Трудно было узнать в нем того царя, которого некогда видел Кудеяр: он весь высох и пожелтел, щеки впали, скулы безобразно выдавались вперед. На бороде не было ни одного волоска, из-под шапочки также не видно было волос, глаза его страшно и как будто непроизвольно бегали из стороны в сторону, губы дрожали, голова тряслась. Он шел, сгорбившись, переваливаясь с боку на бок и опираясь на железный посох. Физиономия его была такова, что, увидавши ее в первый раз, трудно было решить: путаться ли этой фигуры или расхохотаться при ее виде.
- Здорово, здорово, Кудеяр, - сказал царь, подходя к нему и расширяя свои дрожащие губы в виде улыбки. - Ну, как поживает наш брат, бусурман Девлет-Гирей, хан крымский, твой государь. Ты… как это?.. Приехал к нам править посольство от него?
- Я приехал, - отвечал Кудеяр, поклонившись до земли, - из бусурмаиского полона на службу к тебе, моему великому государю.
- Какой я тебе государь! - сказал царь. - Ты приезжал ко мне когда-то с собакою Вишневецким, а Вишневецкий, присягнувши нам на верность, убежал от нас своим собацким обычаем. Мы узнали, что его в турской земле за ребро на крюк повесили. На здоровье ему!.. И его казачью туда дорога - и ты бы себе пошел за иими… Ха, ха, ха!
- Великий государь, - сказал Кудеяр, - ты пожаловал меня милостями, поверстал поместьями в своей земле и в свои служилые люди велел меня записать. Я твой раб, и кроме тебя, единого православного царя, у меня нет государя. Волен ты, великий государь, делать со мной что угодно. Твой царский указ был мне объявлен, чтобы я прибыл и явился перед твои ясные очи.
- Мой указ, мой указ, - говорил царь, - ты из Крыма челобитье мне послал, просил, чтоб тебе приехать в мое царство. Ну, говори теперь, зачем тебе в мое царство? Ты соглядатаем сюда приехал от нашего прирожденного недруга, крымского хана. А? Бусурман писал к нам, что ты ему живот и царство спас. А мы послали тебя в поход не царство его спасать, а царство его темное воевать. Так ты, исполняя наш указ, вместо того, чтобы воевать крымского хана, стал спасать ему живот и царство…
Кудеяр попытался было изложить случай, по которому он оказал услугу хану, но царь перебил его и сказал:
- Ты думаешь, я ничего этого не знаю; твой господин Акмамбет, которого ты, как неверный раб, предал, прибежал к нам и про все нам поведал; он принял у нас христианскую веру, и мы ему пожаловали поместье, что прежде за тобой было справлено, для того что он, заплативши за тебя деньги, потерял их, да и вотчину свою через тебя утратил в Крыму. Так мы и пожаловали его за то, что он понес убыток через тебя, раба лукавого и ленивого.
- Твоя воля, великий государь, - ответил Кудеяр, - я рабом у него прирожденным не был, а всегда был и остаюсь теперь рабом твоим, великий государь. Акмамбет хотел своего прирожденного государя убить, а я, будучи верен своему государю, думал, что и другие все должны быть верны своим государям, для того что коли б я узнал, кто неверен моему великому государю-царю и великому князю всея Руси, то не то что был бы он мой господин, а мой родной отец, то я и того бы не пожалел за здоровье моего государя.
- Молодец! Молодец! - в один голос произнесли и Малюта, и Вяземский, и Басманов, а Мамстрюк издал какой-то неопределенный, дикий, но одобрительный звук.
- Ты хорошо говоришь, - сказал царь, - а у меня много злодеев, больше, чем у крымского хана: бояре-изменники изгнали меня из столицы, где царствовали мои предки и где покоятся телеса их; я сиротою скитаюсь по лицу земли, а они все не оставляют меня в покое, как львы рыкают, алчут моей крови, хотят все мое семя царское истребить. Злой умысел составили: меня вместе с сыном лишить престола и отдать недругу моему, Жигимонту-королю. С крымским ханом в уговор вошли, чтобы он пришел с ордою и меня из земли моей выгнал… Хотели посадить на моем престоле своего брата, подлого раба, моего конюшего. Но Бог не допустил их до того не по грехам нашим, а молитвами святых заступников церкви и державы российской! Вот каково деется у нас. Ты давно не был у нас в земле и ничего того не знаешь.
- Меня, - сказал Кудеяр, - бусурман хотел наградить поместьем, чтоб мне и потомству моему была вечная льгота, позволял и церковь построить по нашей вере, а я сказал ему: лучше черным хлебом буду кормиться по воле моего христианского государя и умру на его службе.
- Напрасно не согласился, - сказал царь, - может, тебе там лучше было бы, чем у нас будет. Ну а все-таки, чай, бусурман, отправляя тебя, дал тебе на дорогу чего-нибудь, а?
- Он дал мне денег и разного узорочья, - сказал Кудеяр. - Но под Белевом напали на меня разбойники и отбили одну лошадь с ханскою казною. А теперь у меня осталось меньше половины того, что хан мне дал.
- Ой, не врешь ли ты? - сказал царь. - Может, где-нибудь в лесу зарыл: как же ты, такой силач, что с медведями боролся, а не мог отбиться от разбойников?
- Я отбился от них, жив остался, - сказал Кудеяр, - только лошади одной не мог отбить для того, что много их было, а у них огненный бой.
- Ну, а что хорошего, самого лучшего из ханских даров у тебя осталось? - спросил царь.
- Все здесь со мной привезено, а дороже всего сабля булату дамасского, рукоять у ней с камнем самоцветным, смарагдом зело великим и с цепью золотою.
- Покажи, - сказал царь.
Пошли за саблей. Царь продолжал:
- А вестко ли тебе, что ханские лиходеи говорили на нас безлепишные речи, будто мы их научали на убийство хана?
Кудеяр отвечал:
- Я был во дворце ханском как бы в неволе, и ничего мне не говорили, только уж когда хан отправлял меня, то сказал: "Мои лиходеи наговаривали на царское величество, но я их речам не верю; только то, - говорит, - мне кручинно, что государь моего недруга Акмамбета у себя держит". Таково слово мне хан сказал, а более того ничего не говорил.
- Ему то кручинно? А он сам зачем моих недругов принимал и с боярами-изменниками ссылался? Акмамбет теперь крещеный человек - нова тварь, а крещение - второе рождение. Мы подарили ему твое поместье, только ты, Кудеяр, ка нас за то не кручинься. Мы пожалуем тебя паче прежнего.
Кудеяр поклонился царю до земли.
Принесли саблю. Царь разглядывал ее и хвалил. Любимцы также хвалили саблю.
Кудеяр еще раз поклонился и сказал:
- Великий государь, пожалуй меня, холопа своего, позволь мне челом ударить тебе, государю, этой саблей.
- Спасибо, Юрий, - сказал царь ласково. - Вяземский, отнеси эту саблю в оружейную. Чай, она там не последняя спица в колеснице будет. Ну, Кудеяр, чего бы ты он нас хотел?
Кудеяр поклонился до земли и ответил:
- Великий государь, смилуйся надо мною, холопом твоим, вели видеться с моею законною женою.
- А! Вот он чего захотел! - сказал царь, засмеявшись. - Вот о чем он паче всего думает! Он, верно, затем и ко мне приехал, что жена его оставалась здесь, у меня в руках, на моей воле. А где она, он не знал и теперь не знает! Без этого и ворон костей его не занес бы сюда. Ой, казак! Казак! Ты думаешь провести нас: жену твою мы тебе отдадим, а ты с нею уйдешь от нас к своему приятелю, Девлет-Гирею, либо к королю Жигимонту-Августу, да на нас будешь зло мыслить!
- Царь-государь, - сказал Кудеяр, - буду служить тебе одному до последнего издыхания и никуда не уйду от тебя. Какой тебе угодно искус на меня положи.
- Искус-то я положу на тебя, - сказал царь, - да как-то ты его вынесешь. Люди знатных княжеских и боярских родов нам изменяют, так мы близко себя держим людей худородных, от гноища сотворихом себе князи, от камения чада Авраамли. И тебя возьмем близко к нам. Какой твой род? Кто твои прародители? Чай, лапти плели или свиней пасли? А вот мы тебя возьмем в наши опричные, и ты будешь каждый день наше лицо видеть.
- Челом бью на такой великой милости, - сказал Кудеяр и поклонился до земли.
- Но ты, - сказал царь, - может быть, думаешь, что эта великая милость достается даром? Нет, казак, даром ничего не дают. Афонька, скажи ему, как нужно быть у нас в приближении.
Вяземский сказал:
- Достоит тебе дать присягу или паче клятву служить государю до последней капли крови и до последнего твоего издыхания, царя любить паче всего, паче жены и детей, паче отца и матери. Писано бо: аще не возненавидит отца своего и матерь, и жены, и чад, и всех сродников мене ради, несть мене достоин. Сие потребно и для истинного, нелицемерного слуги царского. Коли б тебе государь-царь сказал: убей отца своего или мать свою, или жену, или детей - соверши царское повеление, не размысливши в сердце своем. Кто царю недруг, тот и тебе лютый враг. Аще царский недруг придет к тебе хладен, гладен или наг и ты дашь ему одежду, или укрух хлеба, или чашу воды - повинен еси лютой смерти. Достоит: тебе повсюду смотреть и слушать: не говорит ли кто исподлобья, когда его высокое имя произносится… Ищи царских недругов, как гончий пес ищет зверя, терзай царского врага, аки тигр лютый. Попа, в ризах облаченного, но зло царю мысляща, не убойся, старца, сединами убелен-на, не пощади младенца ссущего, отродие изменническо, не пожалей. Вот что значит быть верным, истинным слугой царским.
- Буду так творить, как царю-государю угодно, - сказал Кудеяр.
- Будешь, - сказал царь, захохотавши, - теперь ты нам все обещать будешь, а как жену свою возьмешь, так и станешь помышлять, как бы от нас утечь вместе с нею. Знаю и вижу, что у тебя на уме! Но ты сам сказал нам: какой нам угодно положить на тебя искус. Хорошо. Я на тебя положу три искуса, один за другим. Коли все три выполнишь, так будешь у нас в великом приближении. Жена твоя не должна быть тебе дороже нас, помазанника Божия. Слышишь!
- Буду все творить по твоему повелению, - сказал Кудеяр.
- Поместите его у меня во дворце с прочими опричными, - сказал царь. - Перво он увидит, как у нас Богу молятся, а потом я ему дам первый искус. Через день - другой искус, а там, через день или два, - третий.
Кудеяра отвели в двухэтажный дом, с переходами внизу и наверху. В этом доме помещались царские опричные люди. Кудеяра ввели в один из нижних покоев; за ним внесли его пожитки. Покой был перегорожен надвое, кругом были лавки; в углу висел, над медною лоханью, умывальник, наподобие чайника, с двумя носками. В покое уже был жилец, опричник, из детей боярских, Дмитрий Зуев. Он рассказал Кудеяру, что во дворце у государя как бы монастырь: всякий должен носить, поверх мирского одеяния, монашеское, соблюдать иноческие уставы и правила, ходить к заутрене, обедне и вечерне и обедать за царским столом, как бы за монастырскою трапезою. Они должны были, в угоду царю, творить расправу над царскими недругами. "Много стало, - говорил Зуев, - изменников, и они довели царя до грозы. Прежде наш государь был милостив зело, и было велие от того послабление, и того ради он стал грозен, как гром небесный. Тела казненных не погребают, а псам бросают или в пруд повергают, а редкий день обойдется, чтобы казней не было". Кудеяр слушал, и у него самого едва язык ворочался; на него нашло какое-то одурение. Его могучая натура переживала роковые минуты нравственного перелома: против собственной воли ему казалось, что он стоит на краю бездонной пучины, откуда выглядывает отвратительное чудовище.