– У вас, господа, будет полчаса в Монте-Карло, куда мы едем вечером. Моя невеста поговорит о планах на следующий год… – оставив шляпу в покое, Анна резко встала:
– Я передумала, – сказала она официанту, – принесите чай мне в номер, – Анна быстро пошла к лифтам. Она слышала звуки гитары, его голос: "Маленьким не быть большими, вольным связанными…". Оказавшись за дверью люкса, Анна сползла по стене вниз, на ковер:
– Он совсем не изменился. Нельзя ничего говорить Петру, иначе отменят операцию… – само по себе знакомство с белоэмигрантом не было подозрительным. Любой резидент, за рубежом, обрастал подобными связями. Но Анна не хотела рисковать тем, что операцию с Раскольниковым, отложат:
– Я не собираюсь, – зло сказала Анна, – болтаться в Европе дольше необходимого времени. У меня Марта и Вальтер на руках, мне нельзя тянуть… – официант принес чай. Отпустив юношу, она выглянула на террасу спальни. Балкон выходил в гостиничный двор, снизу Анну было никак не увидеть. Она следила за рыжей головой:
– Совсем не изменился, совсем. Не надо ему ничего знать, и Марте тоже. Пусть будет счастлив, – пожелала Анна. Женщина захлопнула дверь.
Терраса ресторана, на седьмом этаже отеля "Карлтон", выходила на залив. Мадам Рихтер сегодня обедала не с месье Ленуаром, как обычно. Женщина ела в обществе хорошо одетого, светловолосого мужчины, лет пятидесяти. Закинув ногу на ногу, она покачивала летней, легкой туфлей. Сумочка лежала на стуле, за спиной мадам Рихтер. Женщина выбрала шелковое, дневное платье, цвета голубиного крыла. Ее спутник заказал "Вдову Клико". Летом устриц не подавали. Они ели слегка обжаренные гребешки, салат и свежую рыбу, на гриле.
Отложив серебряную вилку, Анна подняла глаза:
– Мне очень жаль, Федор, очень… – протянув длинные, прохладные пальцы, Анна коснулась его руки. Недавно, в парижском госпитале, от воспаления легких, умер двухлетний сын Раскольникова:
– И дочка только что родилась, – он, грустно, улыбался, – видишь, как все получилось, Анна. Когда мы, вчетвером, сидели в Энзели, с тобой, Ларисой, Янсоном, мог ли кто-то предполагать, что мы закончим здесь… – Раскольников обвел глазами элегантный, расписанный фресками зал. За стойкой бара пил кофе молодой человек, с каштановыми волосами, в летнем пиджаке. Анна сказала себе:
– Я точно знаю, что мы к смерти его сына отношения не имеем. Зачем Эйтингону убивать ребенка? Федор через месяц, или полтора умрет. На вскрытии обнаружат инфекцию, в легких, или желудке… – Петр Воронов объяснил Анне, как действует яд, спрятанный в подкладку итальянской сумочки.
Она ничем не рисковала.
Месье Корнель и мадемуазель Аржан вчера отплыли из гавани, на личной, моторной яхте, архитектора. Изучив колонку светской хроники в Le Petit Niçois, Анна узнала, что месье Корнель и мадемуазель Аржан три года живут вместе. В журнале перепечатали фото роскошных апартаментов счастливой пары, в дорогом районе Парижа. Мадемуазель Аржан, в туалете от Скиапарелли, раскинулась на огромном диване, сверкая бриллиантами. Месье Корнель, в смокинге, обнимал ее за плечи. Баловни света, как выразился журналист, проводили бархатный сезон в счастливом уединении корсиканских пляжей. В статье намекали, что пару, в скором будущем, ждет свадьба. Мадемуазель Аржан едва исполнился двадцать один год.
Опустив журнал, Анна посмотрела на морщинки, вокруг серых глаз:
– Седины пока нет. Я помню, у папы она до сорока появилась. Если бы Федор, знал, кто мой отец, он бы меня своей рукой застрелил, я уверена. Оставь… – подытожила Анна:
– Незачем все бередить. Мы с Вальтером уедем в Панаму. Марта закончит, школу, выучится на инженера, начнет летать, как она хочет. Может быть… – Анна, невольно, вздохнула, – может быть, у нас появится ребенок. Это Янсона была вина, не моя… – женщина вспомнила покойного мужа: "Он бы обрадовался, узнав, что я счастлива".
Выбросив журнал, она не стала ничего рассказывать месье Ленуару. Напарник вернулся из отлучки с изменившимися, взволнованными глазами:
– Он еще молод, – усмехнулась, про себя, женщина, – не научился управлять подобными вещами. Впрочем, это не мое дело. Мне надо завершить операцию, вернуться в Цюрих, подать документы на получение американского гражданства… – с Биньямином они договорились увидеться в Лионе, в октябре. От Женевы до Лиона был час на поезде. Анна могла отлучиться во Францию на несколько дней, не вызывая подозрения у Москвы.
– Очень жаль… – она смотрела в голубые глаза Раскольникова. Анна вспоминала влажную жару в порту Энзели, запах гари от пылающих, белогвардейских кораблей, темную, почти горячую морскую воду:
– Мы купались, с краснофлотцами… – Анна отняла руку:
– Федор, я написала тебе, как посланец партии, как ее солдат. По поручению товарища Сталина… – она дрогнула длинными ресницами:
– Федор, мы все совершаем ошибки. Если ты разоружишься перед партией, если признаешь вину, ты сможешь вернуться домой… – он долго, тщательно, разминал сигарету. Он верил Горской, не мог не поверить, зная ее два десятка лет.
В Париже Раскольникова ждало законченное, открытое письмо Сталину. Он собирался опубликоваться в эмигрантских газетах:
– Сталин, вы объявили меня "вне закона". Этим актом вы уравняли меня в правах, точнее, в бесправии, со всеми советскими гражданами, которые под вашим владычеством живут вне закона. Со своей стороны отвечаю полной взаимностью: возвращаю вам входной билет в построенное вами "царство социализма" и порываю с вашим режимом… – Раскольников, внезапно, разозлился:
– Обратной дороги нет. Анна умная женщина, неужели она не понимает? Ее отец был фанатиком, убийцей, сумасшедшим, таким же, как Сталин, однако она здравомыслящий человек. Она не может не видеть, что СССР загнал себя в тупик… – Раскольников, в письме, настаивал на немедленном заключении военного и дипломатического союза с Британией и Францией.
То же самое он сказал Анне, добавив:
– Передай, в Москву, что ваша сделка с Гитлером, равносильна мюнхенскому предательству, только Сталин еще и территории получил. Анна, – он помолчал, – Анна, пойми, тебя тоже не пощадят. Я обещаю, – Раскольников понизил голос, – он избавится от тебя, как и от всех остальных соратников… – тарелки унесли. Анна попросила два кофе, отказавшись от десерта.
Воронов, за стойкой, слышал вежливый, довольно громкий голос женщины. Кукушка должна была взять сладкое, если бы Раскольников, по каким-то причинам, пришел на встречу в недоверчивом настроении. На такой случай в кармане льняного пиджака Воронова имелся шприц, с раствором яда кураре, убивающим человека на месте. Отправляя Петра на задание, Эйтингон поморщился:
– Постарайтесь избежать эксцессов. Незачем привлекать к смерти мерзавца внимание… – по возвращении из Ниццы, Петр заставлял себя спокойно носить пляжную сумку Кукушки и болтать с ней о кино.
Ему ничего не удалось узнать о Вороне. Петр не хотел вызывать беспокойства фон Рабе излишним любопытством. Он пил кофе, не поворачиваясь к Раскольникову и Кукушке, покуривая крепкую, французскую сигарету. После встречи с фон Рабе, Воронов понял, почему Тонечка его выгнала, в Барселоне:
– Она нервничала, в ее положении такое понятно. Пятый месяц шел… Господи, бедная моя девочка. Она, наверное, думала, что я ее бросил, забыл о ней… – сыну Петра летом исполнился год. Фон Рабе не знал, как зовут ребенка, но упомянул, что леди Холланд, судя по всему, решила оставить журналистику.
Немец вздернул бровь:
– Одного бестселлера, как говорят американцы, ей хватило. Она до конца дней обеспечена. Впрочем, она из богатой семьи. Вы читали "Землю крови"? – вежливо поинтересовался фон Рабе.
На Лубянке, во внутренней библиотеке, для сотрудников, имелся экземпляр троцкистской книжонки, как называл Эйтингон опус мистера Френча. После разговора с фон Рабе Воронов понял, что "Землю крови" написала Тонечка.
– Мне все равно, – твердо сказал себе Петр, – все равно. Я привезу Тонечку и мальчика в Москву. У нас сын, мог ли я подумать… Книга Тонечки была ошибкой юности, как и ее троцкизм. Она полюбит товарища Сталина. У меня сын… – Петру, хотелось, кричать от радости.
Он хотел организовать себе командировку в Лондон, к тамошним резидентам. Воронов, правда, оставил Тонечке безопасный адрес Кукушки, в Цюрихе, но не был уверен, что девушка им воспользуется:
– Тонечка на меня обижена, и есть за что… – вздохнул мужчина, – я даже своего ребенка не видел. Она мне не сказала, но я должен был догадаться, по ее лицу… – принесли кофе, Раскольников пошел в туалет.
Воронов поднялся. Ему надо было проследить за предателем, и удостовериться, что Раскольников ничего не заподозрил. Кукушка открыла сумочку, официант щелкнул зажигалкой. Красивая, холеная рука женщины сделала одно, быстрое движение.
Идя по залу, Петр чуть не столкнулся с человеком средних лет, еврейской внешности, полуседым, в пенсне и довольном потрепанном пиджаке:
– Простите, – извинился Петр. Воронов проследил за ним взглядом. Незнакомец смотрел на Кукушку, его лицо, на мгновение, дрогнуло. Кукушка спокойно курила, убрав флакон в сумочку.
– Интересно, – сказал себе Петр. Улыбнувшись мывшему руки Раскольникову, он прошел к писсуару. Воронов отлично запомнил полуседого мужчину. Петр был уверен, что где-то его видел, скорее всего, в досье на иностранных коммунистов.
– Поищу его, по возвращению в Москву, – решил он, застегивая брюки: "Кукушка вне подозрения, конечно. Просто для спокойствия, как говорит Наум Исаакович".
Выйдя в зал, Петр увидел, что полуседой исчез. Раскольников, осушив чашку, вытер губы салфеткой. Присев за стойку, Воронов заказал себе еще кофе.
Часть тринадцатая
Лондон, сентябрь 1939
Хэмпстед
1 сентября
Большой, ухоженный черный кот, выбравшись из корзинки, деловито прошелся по пустой, гостиной. Он, как следует, потерся об углы. Кот запрыгнул на подоконник, рассматривая заросший сорняками, маленький сад, обнесенный шатким забором. Клара подтолкнула детей:
– Теперь можно. Томас погулял по дому, заходите… – подхватив корзинку, она обернулась к мужу:
– Надо дверку прорезать, для Томаса. Я видела, в деревне… – все лето Клара и дети прожили в маленьком поселке под Ньюкаслом. Встретив семью в порту, леди Кроу, решительно сказала:
– Я вас на север отправлю, к морю. Мистеру Майеру на заводах работа найдется, а вы, миссис Клара, отдыхайте… – присев, она обняла детей: "Увидите своих товарищей".
Майеры добрались до Лондона в середине марта. Дорога была кружной, долгой. Они не стали рисковать, везя детей через Германию, а поехали южным путем, минуя Венгрию, Болгарию и Грецию. В Салониках они расстались с матерью Клары. Авраам Судаков устроил еще один транспорт, для еврейской молодежи из Праги и Будапешта. Миссия была нелегальной, разрешения на въезд в Палестину больше не выдавали. Госпожа Эпштейнова сопровождала детей.
Клара вспомнила веселый голос матери:
– Посмотрим, что за кибуцы. Мне дело везде найдется. Людей кормить, за малышами ухаживать… – они прощались, на пирсе в Салониках. Мать шепнула:
– Ты мне еще внуков рожай. Приедете в Израиль, я на них посмотрю… – девочки и Пауль шлепали в теплой, мелкой воде на пляже. Они жили в дешевой гостинице, у порта. Дети спокойно сопели, на узких кроватях. Клара, по ночам, прижималась к мужу, еще не веря, что Людвиг жив.
Рав Горовиц привел герра Майера домой, дети бросились к нему. Клара всхлипывала, обнимая мужа. Она посмотрела, поверх плеча Людвига в темные, грустные глаза Аарона. Девочки и Пауль утащили мужа, показывать ему игрушки и книги. Клара, сжала пальцы:
– Рав Горовиц, Аарон… – она помолчала, – я не знаю, как… – рав Горовиц улыбался:
– Просто мой долг, госпожа Майерова… – он повертел шляпу, – я напишу кузену, месье Корнелю, в Париж. Может быть, вы о нем слышали. Он известный архитектор… – Клара, конечно, слышала, но еще не понимала, о чем идет речь. Она отослала портфолио в Париж. В феврале ей позвонили из британского консульства, приглашая получить визу. Она пошла в синагогу, к раву Горовицу, но Аарон развел руками:
– Я говорил, госпожа Майерова, просто мой долг. Собирайтесь, – деловито велел он, – у вас на руках большое хозяйство… – они продали обе квартиры за бесценок. Еврейская недвижимость почти ничего не стоила, из Праги уезжали тысячи людей. Город был завален антиквариатом и драгоценностями. Клара взяла книги. Больше ничего, кроме троих детей и корзинки с котом, у них с мужем не имелось.
Клара беспокоилась за мать. Корабль из Салоник плыл в Ливан, где его встречали добровольцы из Палестины. Ночью детей перевозили на берег. Беженцев горными тропами вели на юг. В начале лета леди Кроу, в Ньюкасле, передала Кларе записку:
– От Авраама весточка пришла, а это от вашей матери… – женщина, ласково, улыбалась. Мать обосновалась в кибуце Кирьят Анавим, заведуя кухней и присматривая за сиротами:
– Детей полна страна… – читала Клара четкий почерк, – работы много, и, кажется, она никогда не закончится. Ходят слухи, что Гитлер не ограничится Австрией и Чехией… – Клара знала, что рав Горовиц, чуть ли ни в день вторжения немецких войск, успел добраться до Польши, обосновавшись в Варшаве.
– Господи… – попросила она, – пожалуйста, хоть бы не случилось войны… – Клара вдохнула запах свежей краски. Дом был маленьким, с гостиной и тремя спальнями. Они наскребли денег на депозит, взяв в долг у леди Кроу. Пока у них имелось разрешение на проживание, а потом они должны были получить гражданство. Из Ньюкасла, Клара отправила письма в лондонские школы. Ее взяли преподавателем искусства в колледж для девочек, в Хэмпстеде. Домик они нашли неподалеку. Людвиг улыбнулся:
– Детям здесь хорошо, парк рядом… – муж, в Ньюкасле, работал в инженерном бюро, на заводе. В Лондоне Людвиг устроился на верфи, чертежником. Отсюда в Ист-Энд ходило метро, со склона холма виднелся купол собора Святого Павла. Клара присела на подоконник, погладив Томаса. Кот заурчал, забравшись ей на колени, бодая головой живот:
– Чувствует… – подумала женщина, – ничего, справимся. Дети у нас помощники, до школы близко. Все будет хорошо… – Клара пока не говорила мужу о ребенке, однако они, твердо, решили назвать мальчика, если бы родился мальчик, Аароном. В полуоткрытое окно она услышала голос Людвига:
– Мы с тобой построим сарай, Пауль, сделаем столярную мастерскую. Будем тебя с мамой учить, руками работать. Девочки за грядками поухаживают… – Адель и Сабина вытянулись, Пауль вырос. Мальчик начал медленно, запинаясь, читать и писать. Он делал больше ошибок, чем сестры, но занимался с удовольствием. В деревне они жили у фермеров. Клара брала заказы, обшивая соседок, ребятишки возились с курами и овцами.
Томас мурлыкал, Клара слышала смех детей:
– Сегодня последний поезд с малышами уходит, из Берлина. Леди Кроу говорила, что они вывезли десять тысяч человек… – в Ньюкасле Клара увидела выросших беженцев, из Судет. Они болтали по-английски и бегали в местные школы.
Ей рассказали, что заводские рабочие, с женами, стояли в очереди, чтобы разобрать детей по домам. Клара смотрела на темные косы девочек, на светлую голову Пауля.
Теперь они все стали Майерами. Дочки знали, что они не родные сестры, что Пауль, приемный ребенок, но, все равно, считали друг друга одной семьей. Аккуратно сняв кота с колен, Клара заглянула на крохотную кухню. Газ работал, она достала из холщовой сумки оловянный чайник, с кружками:
– Чаю выпьем, пусть без сахара. Людвиг вещи разберет, с детьми… – они привезли два старых чемодана, с игрушками, и одеждой, и ящики с книгами, – а я в лавку схожу. Надо купить хлеба, яиц, заказ молочнику оставить… – Клара достала из кармана жакета блокнот. У входной двери затрещал звонок. С Юстонского вокзала они приехали сюда на такси. Клара, недоуменно, пожала плечами:
– Кто бы это мог быть? Пятница, погода хорошая, все за городом… – открыв дверь, она ахнула: "Леди Кроу!"
Женщина припарковала лимузин у обочины пустынно. Майеры ехали из Ньюкасла ночным поездом, еще не пробило восьми утра.
Чемберлен распустил парламент на каникулы. Юджиния оказалась свободной, до начала октября. Она перевезла герцога из Банбери в Лондон. Джон чувствовал слабость. Летом он почти не вставал из большого кресла, в библиотеке, в замке. Тони приводила Уильяма. Внук, весной, пошел и начал лепетать. Джон устраивал мальчика на коленях, целуя белокурый затылок:
– Ты мой хороший мальчик… – Уильям обнимал его:
– Деда, деда… – Юджиния смотрела на счастливое лицо Джона:
– Хотя бы немного, пожалуйста… – две недели назад герцог потребовал от нее вернуться в Лондон:
– Я что-то чувствую… – он кашлял, прижав ладонь к груди, – здесь. Пожалуйста, Юджиния, мне надо быть в столице… – наклонившись, женщина прижалась губами к его холодному лбу. Она кивнула: "Конечно".
Она привезла на Ганновер-сквер герцога, Тони, и Уильяма. Позвонив в Блетчли-парк, Юджиния вызвала в Лондон Маленького Джона. Лаура обосновалась в шифровальном центре, отвечая за обработку европейских данных:
– Она хотя бы домой раз в неделю приезжает, Джованни не так одиноко… – Юджиния давно занесла в календарь дату возвращения Майеров из Ньюкасла. Она держала картонную коробку из "Фортнум и Мэйсон":
– Решила напроситься на завтрак… – леди Кроу полюбовалась румянцем на щеках женщины, отросшими, темными косами:
– Расцвела она. И дети, наверняка, поздоровели. Надо, чтобы Питер женился, – вздохнула леди Кроу, – двадцать четыре года мальчику. Я с внуками хочу повозиться… – сына сегодня, в полдень, выпускали из тюрьмы Пентонвиль. Мистер Кроу отсидел ровно полгода, с марта по август.
– Для безопасности, тетя Юджиния, – весело сказал Маленький Джон, – срок снимет подозрения немцев. Геббельс назвал Питера мучеником, пострадавшим за идеи национал-социализма… – Юджиния приезжала на свидания к сыну раз в неделю. Чаще устраивать встречи было бы подозрительно.
– Разумеется, леди Кроу… – Клара забрала коробку, – я собиралась чай делать. Проходите, пожалуйста… – Юджиния потянулась вынуть ключ из замка зажигания. Радио оборвало веселую мелодию, раздалось тиканье часов, и низкий, знакомый голос диктора:
– Восемь утра, первого сентября. Прослушайте последние известия. Сегодня, на рассвете, немецкие войска перешли границу Польши… – он еще что-то говорил. Юджиния, шагнув к женщине, раскрыла объятья. Клара плакала, вдыхая запах сандала, леди Кроу качала ее:
– Ничего, ничего. Это ненадолго, обещаю. Мы поможем Польше. Гитлер не осмелится напасть на Францию, на Британию. Ненадолго, – повторила Юджиния. Над Хэмпстедским холмом, в ярком, летнем небе, тревожно перекликались, хлопали крыльями чайки.