– Через неделю Отто снимет швы, и уедет в Берлин. Я отвезу 1103 в Пенемюнде, и вернусь домой. Проведу Рождество… – штурмбанфюрер улыбался, – в семье, с подарками. Эмма и Генрих поиграют в четыре руки, посидим у камина… – глаза цвета жженого сахара открылись. Макс гладил ее по животу. Рука поползла к плоской, почти незаметной груди.
Голова болела, Констанца облизала губы:
– Этторе больше нет. Я бы все равно его не спасла… – горько поняла девушка, – фон Рабе, его бы не отпустил. Мерзавец… – глаза увлажнились. Констанца увидела рядом очертания смутно знакомого лица:
– Это он. Обещаю, я никогда в жизни при нем не заплачу. Я вообще больше не заплачу… – живот ныл:
– Он меня… Было больно, так больно. Все из-за насилия, – разозлилась Констанца, – я вырвусь отсюда, и встречу человека, которого полюблю, как Этторе. Бедный мой… Не плачь, – напомнила себе девушка, – не смей плакать… – она заставила себя, еле слышно, сказать:
– Вон отсюда. Я не желаю… – Макс наклонился:
– Что вы желаете, милочка, и что не желаете, решаю я. Я ваш куратор… – он оставил руку на груди Констанцы, – вы достояние рейха, и никогда его не покинете. Будете работать, а иначе окажетесь рядом с вашим покойным женихом, в крематории… – он мелко рассмеялся, обнажив белые, острые зубы:
– Вы еврейка, неполноценный элемент… – сквозь одеяло Констанца нащупала бинты:
– Что со мной? Какая операция… – и без того, бледное лицо, совсем побелело:
– Я принес вам кофе… – Макс расстегнул брюки, глаза девушки расширились, – мы его потом выпьем, фрейлейн. Операция рутинная, мы подвергаем подобному вмешательству представительниц неполноценных рас… – Макс ловко перевернул ее на бок: "Помните, я должен остаться вами доволен. Лежите тихо!"
Она ничего не умела. Максу пришлось делать все самому, но ему даже понравилось. Он вытер ей рот накрахмаленным, с монограммой, платком, и дал отпить кофе:
– Завтра я навещу вас. Надо готовиться к переезду, фрейлейн… – Констанца старалась не слушать его голос. Во рту остался неприятный, металлический привкус:
– Операция… – она, незаметно сжала руки в кулаки, – операция для неполноценных рас… – Констанца вспомнила газеты, которые читала в Лондоне. Девушка приказала себе не плакать:
– На суде, – девушка закрыла глаза, чтобы не видеть его лица, – я стану свидетелем обвинения. Я приду посмотреть на его казнь. Мне надо выжить, обязательно… – Констанца молчала, стиснув зубы: "Надо выжить".
Эпилог
Лхаса, март 1939
Над бурыми, пустынными холмами еще не взошло солнце. Ночь едва перевалила за половину. На равнине, в окруженном стенами монастыре Сэра мерно бил колокол. Монахи поднимались в половине четвертого утра. Узкое окошко каменного затвора, на склоне горы, выходило на восток. Затвор стоял среди скал, почти сливаясь с камнями. К низкому входу вела незаметная тропинка. Большая, лохматая, черная собака, растянувшаяся поперек дороги, широко зевнула.
В окошке замерцал тусклый свет лампады. Во дворе затвора, около деревянной, расписанной охрой и киноварью, калитки, бил родник. Рядом стояло деревянное ведро. Босые, нежные ноги, прошлепали по стертым ступеням. Зашуршала нижняя ряса, грубой шерсти, раздался плеск воды. Верхняя ряса, желтая, с пурпурной накидкой, была сложена на уступе, у стены крохотной комнатки. Кроме лампады, подвешенной на крюк, и простого столика, здесь больше ничего не было. В маленькой миске осталось несколько ложек вареного, холодного риса.
Завтракали монахи после чтения сутр и медитации. В монастыре братья собирались в общем зале, но здесь она жила одна. Умывшись, она провела влажной ладонью по наголо выбритой голове. Девушка ловким, привычным движением, опустилась на колени.
Конец зимы она провела в женской обители Гару, к северу от города. Монахини читали сутры в устланном коврами, увешанном танками, зале. Она привыкла к шороху ряс, к монотонным, низким голосам, к блеску старой краски на деревянных статуях. Перед получением степени геше, знатока древних текстов, положено было три года прожить в затворе. Некоторые монахи удалялись в горные пещеры. Наставники разрешили ей разбить время затвора на несколько лет.
Оставался месяц, который она провела среди скал, в компании тхочи. Древняя порода, издавна, охраняла тибетские монастыри. Тхочи, воспитанная собака, редко нарушал ее уединение. За едой пес ходил к большому монастырю, спал за калиткой и лаял редко.
Она скучала по своему постоянному спутнику, маленькому апсо, с ухоженной шерстью, цвета темного меда. На тибетском языке, пса звали Ринченом, драгоценностью. Ринчен пришел с ней из женской обители, проделав двадцать миль пешком, по северной дороге. В затвор собаку брать было нельзя, Ринчена приютили братья из монастыря.
В шесть утра ее ждали во дворе, где начинались публичные дебаты. После обеда наставники удалялись на обсуждение, а к вечеру она должна была стать геше. В Бомбее Тесса объяснила Лауре, что в западном университете ее степень называлась бы докторатом. Потом она возвращалась в Лхасу.
В городе Тесса жила в семье местного врача, китайца. После монастырей, она всегда оставалась в Лхасе, на несколько недель. Тесса бесплатно принимала женщин и детей. Ей вообще было запрещено брать деньги у мирян. Это было частью монашеских обетов, но женщины не могли достичь полного посвящения, называться гелонгмой. Традиция давно пресеклась.
В шесть лет Тесса стала послушницей, рабджунг. Ее родители исполняли пять священных заповедей мирян, однако не стали спорить с девочкой. Покойный далай-лама вручил Тессе монашеские одежды и деревянную чашу, для подаяния.
В окошко затвора, на горизонте, она видела белые стены дворца Потала, где пребывал четырехлетний мальчик, воплощение прошлого далай-ламы. Ребенка, на исходе года, наконец-то, привезли из Китая в Лхасу. Тесса тогда еще не покинула Бомбей. Семья доктора рассказала ей о торжественной процессии, о закрытой повозке, где ехал малыш. Будущего далай-ламу, конечно, никто, кроме наставников, увидеть не мог.
Тесса любила прошлого далай-ламу. Он, всегда, находил время на встречу с девочкой. Родители часто привозили ее в Тибет. Отца, Томаса, здесь звали Тубтеном. Он лечил далай-ламу, ездил в отдаленные монастыри, принимал бедняков и крестьян. Мать, Норбу, ему помогала. Родители тоже встретились в Лхасе. Мать Тессы родилась на озере Лугуху, в народе мосо. Она пришла в Лхасу пешком, с намерением принести монашеские обеты, но встретила Томаса Вадию. Она обвенчалась в церкви, получив благословение далай-ламы.
Тесса вспоминала голос матери:
– В моем народе нет мужей и жен, милая. Люди ходят, друг к другу в гости, иногда всю жизнь, а иногда, расстаются после первой встречи. Разные судьбы бывают… – мать погладила ее по коротко стриженым, каштановым волосам. Тесса брила голову наголо только в Лхасе:
– Когда я твоего отца увидела, – Норбу рассмеялась, – то задумываться не стала. Праведную жизнь и в мире вести можно. Будда, с Иисусом в таком соглашаются… – у матери были светлые глаза. Отец Норбу был ученым, из Америки:
– Он в экспедиции участвовал, – улыбалась Норбу, – звал мою мать уехать, однако тяжело родные места покидать.
Тесса нашла дедушку по матери в энциклопедии. Он погиб на войне, когда Тессе исполнилось всего два года:
– Он и не знал, что у него в Китае ребенок остался, – вздохнула девушка. Мать и отец скончались в эпидемии чумы, в Маньчжурии. Тессе тогда исполнилось восемнадцать, и она только что приняла тридцать шесть обетов шраманеры, высшего монашеского звания для женщин.
Она поставила на кладбище англиканского собора святого Фомы камень в память родителей, рядом с могилами бабушки и дедушки. Тесса их не знала, они умерли до ее рождения. При жизни Джейн и Грегори особняк на Малабарском холме стал благотворительным госпиталем, для женщин и детей. Семья переехала в бывшую пристройку для слуг.
Едва научившись ходить и разговаривать, Тесса помогала родителям в палатах. Она играла с больными, в госпиталь привозили много сирот. Тесса знала, что стоит ей посмотреть на цветок, и он сразу распускается. Бабочки садились ей на руку, жуки ползли туда, куда она просила. Детям подобное нравилось. Отец рассказывал ей, что дедушка Грегори тоже умел утешать людей и снимать боль. Стоило Тессе взять за руку малыша, как ребенок прекращал плакать. В медицинском институте, в Бомбее, профессора хвалили ее за мягкое обращение с маленькими пациентами.
Она шептала отрывки из патимоккхи, буддийского монашеского кодекса. Тесса знала его наизусть, как и другие священные книги, на ступенях обучения геше:
– Если какой-либо монах, специально не утвержденный общиной для этой цели, поучает монахинь, такой поступок требует признания… – ей предстояло показать умение обращаться с текстами, перед наставниками, и монахами.
Она не знала, кто будет ее противниками в диспутах. Наставники создавали пары, пользуясь жребием. Тесса закончила повторять патимоккху. Девушка посидела, не двигаясь, глядя на серое, предутреннее небо. Колокол замолчал, монахи медитировали.
После Лхасы она возвращалась в Бомбей. Тессу ждал госпиталь, и защита диссертации в университете. Училась она у британских врачей, не признающих тибетских практик. Однако отец хорошо знал местные травы, умел обращаться с иглами, и научил Тессу китайской медицине.
Здесь ее звали Айя Тензин.
Глубоко выдохнув, Тесса принялась за еду. В Бомбее многие были вегетарианцами, ее отказ от животной пищи никого не удивлял. Ожидая самолета в Гонконг, кузина Лаура жила в хорошем отеле. По выходным Тесса, приходила к ней на завтрак. Девушка, весело, говорила:
– Овсянку мне можно есть, я голодной не останусь. И чай тоже… – в Тибете варили чай с маслом из молока яков и солью, но Тесса такого не пила.
Одевалась в парадную рясу, она подумала, что в Бомбее прочтет письма от семьи. Тесса, всегда, аккуратно отвечала тете Юджинии:
– Лаура в Лондон вернулась… – Тесса провела ладонями по лицу, надо было сосредоточиться, – у кузины Тони ребенок… – Тесса понимала, что у нее никогда не появится детей. Таков был путь монахини:
– У меня в госпитале малышей сто человек, – девушка вышла во двор, – и половина из них сироты… – она открыла калитку. Солнце вставало на востоке, стены дворца Потала золотились. Большой сокол, медленно парил над глинобитными крышами Лхасы.
Тхочи, неожиданно, зашевелился, подняв голову, Пес пронзительно, тоскливо завыл. Тесса прислушалась:
– Что случилось, милый? Все спокойно… – подобрав подол кэса, Тесса накинула на бритую голову темно-красную ткань. Тхочи подбежал к ней, попытавшись зарыться в складки рясы. Монастырские собаки считались бесстрашными, спокойными созданиями, защищающими хозяев до последнего. Тесса присела, обняв черную, густую шерсть: "Что случилось?".
Тхочи дрожал, прижимаясь к девушке, но потом успокоился.
– Молодец, – одобрительно сказала Тесса:
– Всего лишь тени, милый. Они появляются, на восходе, на закате. Тебе привиделось… – они с псом пошли вниз. Со склона холма, вся Лхаса была, как на ладони. Утро обещало стать солнечным, но прохладным. По западной дороге пылил какой-то грузовик. Тесса потрепала тхочи по голове: "Ты проголодался, я знаю".
В долине, у входа в монастырь, трепетали разноцветные флажки, стояли барабаны для молитв. Девушка, в сопровождении собаки, вошла в распахнутые, высокие ворота, и пропала из виду.
Под низкими, деревянными балками городского рынка раскачивались, разноцветные, шерстяные ковры. Краски переливались в свете горного, заходящего солнца. Здесь продавали ковры цвета индиго и киновари, темно-зеленые, коричневые, охряные, с простыми, древними рисунками священных символов, и сделанные в китайском стиле, с тиграми и драконами.
На прилавках громоздились медные амулеты, пахло пряностями. Торговцы кричали, зазывая покупателей. Мальчишки, с лотками, разносили маленькие, горячие пирожки, жареные в масле, из ячменной муки, с начинкой из мяса яков и овечьего сыра. Пирожки тоже окрашивали в яркие цвета. За рядами прилавков, на расчищенной, усыпанной песком площадке, на костре, дымился котел. Тибетцы, в темных халатах, сняв валяные шапки, присев на корточки, пили чай с маслом. Штурмбанфюрер Шефер обернулся:
– Здесь не деревня, дорогой Отто, где ты выживал на цампе и лепешках. В Лхасе можно купить даже парижские духи. Тем более, овощи… – он расхохотался:
– Поторгуемся. Мы Лхасу навещали, а ты здесь в первый раз… – Шефер, и Отто носили крепкие, грубые куртки, толстой шерсти, тяжелые ботинки. Лица покрывал медный, высокогорный загар. Отто нагнал экспедицию общества "Аненербе", когда они покинули столицу Тибета. Ученые занимались исследованиями в отдаленных районах. Шефер и другие товарищи провели в Лхасе две недели, а Отто еще никогда не заглядывал в столицу Тибета. Отсюда экспедиция отправлялась в Гьянгдзе, и Шигадзе, изучать развалины древних крепостей, и проводить, антропометрические исследования.
Отто занимался измерениями последние два месяца, когда экспедиция кочевала по тибетским деревням. Соединившись с другими учеными, он, первым делом, просмотрел записи Шефера. Они взяли из Берлина инструменты для определения расовой чистоты, но, к разочарованию Отто, никто из тибетцев, не обладал чертами истинного арийца.
Шефер считал, что поиски бесполезны. Арии давно ушли из Гималаев на север. Они достигли Германии и Скандинавии, образовав нордическую расу. Отто, все равно, не терял надежды. Работы было много, но все товарищи отличались хорошим здоровьем, отбор в экспедицию был строгим. Отто составлял гербарий, и занимался описанием местных племен. Охотиться им запретили. Шефер сказал, что ламы, с которыми он встречался по приезду в Лхасу, выдвинули такое условие.
– Надо уважать местные традиции, – развел руками штурмбанфюрер, – тем более, нас радушно принимают…
Принимали их, действительно, как дорогих гостей. Шефер объяснял, что в уединенной местности людей не испортила цивилизация:
– Жизнь в примитивных условиях, – руководитель поднимал палец, – накладывает отпечаток. Они, может быть, два раза в год видят караван торговцев. Конечно, они готовы отдать гостям даже собственных жен, – Шефер смеялся. Отто подозревал, что некоторые товарищи, на деревенских ночевках, выскальзывают из комнаты именно за подобным. Нравы здесь были простые, во многих местах, женщины имели по нескольку мужей. Отто ворочался, под шерстяным ковром:
– Нельзя, нельзя. Они не арийцы, нельзя предавать расу… – он улетел из Берлина после семейного Рождества. Герр Петер пришел в гости, с подарками. Он, вскользь, упомянул, что весной навестит Лондон, для окончательного перевода производства на немецкую землю. Вытянув длинные ноги, Максимилиан закурил:
– Очень хорошо. В преддверии войны рейху понадобятся бензин и сталь… – Отто знал, что старший брат провел две недели на полигоне Пенемюнде. Макс вернулся в неплохом настроении. В семье, они, разумеется, не говорили о заключенной 1103, но Отто решил, что, должно быть, еврейка согласилась работать на рейх.
В экспедиции имелся радиопередатчик. На прошлой неделе они слышали выступление фюрера, с балкона Пражского Града. Гитлер объявил о создании протектората Богемии и Моравии. Словакия оставалась независимым государством. Тамошнее правительство пошло на союз с нацистами. Как и предсказывал Макс, Вермахт, войдя в Чехию, не сделал ни единого выстрела.
Когда сеанс связи с Берлином закончился, Отто расхохотался:
– Дальше предстоят Польша и Франция, товарищи. Мы поставим на колени Британию… – кто-то заметил, что сложно вести войну с островом, находясь на континенте. Отто отмахнулся: "Доблестные летчики Люфтваффе позаботятся о том, чтобы от Лондона остались одни руины…"
С Шефером они, наедине, обсуждали план, вынашиваемый штурмбанфюрером.
Ламы, с удовольствием, принимали подарки с нацистскими символами. Регент Тибета, управляющий Лхасой от имени малолетнего будущего Далай-Ламы, намекнул, что местные жители не отказались бы от немецкого оружия. Тибетцы недолюбливали китайцев. Страна была зажата между огромными территориями, где плясали под дудку англичан. К югу лежала Индия, колония Британии. В материковом Китае, шла война с японцами. Страна находилась под влиянием запада, и видела в Америке, с Британией спасителей. По возвращении в Берлин Шефер хотел войти к рейхсфюреру Гиммлеру, с предложением послать в Тибет агентов СД.
– Через территорию Советского Союза, – сказал он Отто:
– С началом войны, британцы никого через Индию не пропустят. Они интернируют наших людей, как граждан враждебного государства. А с коммунистами, – Шефер задумался, – мы подпишем пакт о ненападении, перед вторжением в Польшу.
Подобные слухи ходили в Берлине. Посмотрев на карту, любой бы понял, что Сталин хочет получить Прибалтику, Западную Украину и восточные районы Польши.
Отто кивнул:
– Находясь здесь, агенты смогут вбить клин в сердце британских колоний. Особенно учитывая, что наши японские союзники, рано или поздно, повернут на юг, в Бирму.
Шефер и Отто составили подробный план операции.
Работа в горных районах, была важна для развития медицины в рейхе. Вермахт скоро мог оказаться на Кавказе, на пути к месторождениям Каспийского моря. Требовалось подготовить рекомендации по войне в условиях сурового климата. В рюкзаке Отто держал связку тетрадей, исписанных мелким, аккуратным почерком.
Тибетского языка они не знали, но на местных рынках торговцы отлично разбирались в языке жестов. Шефер подошел к прилавку:
– Лук, фасоль, тыква. Хозяин сварит суп, с домашней лапшой… – поверх рыжих головок лука, Отто увидел высокую, стройную фигуру в монашеской рясе. За два месяца в Тибете, он привык к одиноким людям, бредущим по обочинам деревенских дорог.
Однако это оказались не мужчины. Отто знал, что монахини всегда ходят по двое. Спутница высокой была пониже и круглее, они покупали цампу и рис. Торговец насыпал зерна медным ковшиком в мешок. Вдохнув аромат свежей зелени, Отто выбрал несколько пучков лука-порея:
– Можно сделать пельмени, на пару… – местная кухня была простой и сытной. Овощей в горах росло мало, Отто обходился лепешками и вареным рисом. С высоты своего роста, он увидел, что у подолов ряс монахинь крутится собачонка.
– Апсо, – Шефер ткнул пальцем в горку белой фасоли, – монастырская собака. Ты их не встречал, а я насмотрелся на подобных псов. Они за стенами живут, в отличие от собак, которые тебе нравятся… – они везли в Германию несколько щенков местного мастиффа. Породу называли тхочи.
Отто восхищался преданностью животных, но в Берлине, со вздохом подумал он, на вилле хватало и одной собаки.
– Апсо очень звонко лают, – Шефер рассчитывался за овощи, – предупреждают о незваных гостях… – вторая монахиня отошла к лотку с амулетами.
Высокая женщина повернулась в профиль. На бритую голову незнакомка набросила красную ткань. Отто замер:
– Не может быть. Идеальные черты лица, настоящая арийская стать. Она не тибетка, не китаянка. Здесь не встретишь высоких женщин. У нее прямые ноги, даже под рясой видно… – Отто насторожился. Сквозь гомон рынка до него донеслось тявканье собачонки и нежный голос неизвестной женщины.
Она говорила с торговцем на тибетском языке:
– Я никогда не слышал, чтобы здесь в монастырях европейцы жили… – у Отто вспотели ладони:
– Я был прав, исконные арийцы сохранились. Надо ее измерить, только, как к ней подойти… – женщина приняла мешок с рисом.