XVI
Андреюшка - знаменитый скопческий расколоучитель Андрей Селиванов, он же первый самозванец с именем Петра III. - Его сочинение "Страды". - Акулина Иванова - первая скопческая "богородица". - Песня "Ванька Каин и Лжехрист Андреюшка".
Это-то и было столкновение Каина со скопцами, которое и погубило его.
Лаконический и несколько темный рассказ Каина об этом таинственном деле г. Безсонов интерпретирует очень обстоятельно. Он справедливо замечает, что Каин как разбойник и сам же сыщик, заняв таким образом место между государством и народом, очевидно, рассчитывал обмануть и ту и другую сторону, по очереди их сталкивая и ловя рыбу в мутной воде. Это ему до времени удавалось. Но гибельный толчок вышел тоже из середины, занимавшей место между государством и народом, - из раскола, тоже сильной функции народной жизни, - и тогда обе силы, и государственная и народно-раскольничья, обрушились на Каина.
При императрице Анне, как известно, впервые слишком явно обнаружилась и привлекла внимание государства давнишняя скопческая секта: знаменитое дело сборищ Ивановского монастыря вывело на сцену между прочим Акулину Иванову, занимающую первое место в скопческой догматике при расколоучителе Андрее Селиванове и в его сочинении "Страды".
Акулина Иванова - это раскольничья "богородица", родоначальница всех последующих подобных ей "богородиц".
Сметливый ум Каина тотчас догадался, что для его ловкости здесь открывается новое обширнейшее и самое плодотворное поле действия; не зная хорошенько всей серьезности этого дела, он поторопился ускорить подозрения властей, начал делать захваты самые наглые, брать со своих жертв выручки самые щедрые, не предчувствуя, что это самое прикосновение к делам раскольничьим, а тем более к скопческим всего скорее могло и должно было погубить его.
"Немой Андреюшка", о котором говорит Каин, это и есть знаменитый Андрей Селиванов, тогда только еще "немой убогой", юродивый, а вслед за тем - родоначальник нововоскресшего в России скопчества, а потом, по скопческой догматике, он же "государь Петр III Федорович", один из первых самозванцев с именем Петра III, и следовательно, - предшественник Пугачева.
Андрей Селиванов во время Каина днем ходил по Москве в образе юродивого, а ночью собирал около себя "сборища людей божьих" и действительно жил за Сухаревой башней, у Николы в Драчах, куда и поныне скопцы ходят на поклонение. Жил он именно у той Федосьи Яковлевой, или Иевлевой, которую Каин поднял на улице в пьяном виде и которая прятала у себя Андреюшку в подполье. В своих "Страдах" сам Андреюшка говорит о ней так: "И жил я в доме у жены мирской, у Федосьи Иевлевой грешницы (она, как мы видели, запивала). У ней в подполье там и жил: она меня приняла, а свои не приняли. И они же и привели к ней в дом… команду солдат…"
Они - это Сапожников и Фролов.
Андреюшку сослали в Сибирь, и он на дороге принял "большое оскопление", а из Сибири с торжеством возвратился снова в Петербург.
Народный эпос, - говорит г. Безсонов, - овладевший лицом и жизнью Каина, овладел и всем, что к нему привязалось. Народ жадно слушал и читал жизнеописание Ваньки Каина, пел о нем песни, рассказывал чудеса о его подвигах и окончательно обессмертил его, поставив рядом с Гришкою Отрепьевым, Маришкою - безбожницей, Стенькою Разиным и Ивашкою Мазепою. Равным образом известная часть народа жадно слушала и читала жизнеописание Андреюшки, или его "Страды", - произведение, современное с жизнеописанием Каина и притом совершенно народное, с тою же игрою слов, как у Каина, с теми же остротами и пословицами, со вставками стихов и пр. Мало того, и Андреюшку и Каина народное творчество поместило рядом в своем историческом эпосе. Вот по народной поэзии эти эпические богатыри
Бес проклятый дело нам затеял:
Мысль картежну в сердца наши всеял;
Ту распространяйте, руки простирайте,
С радостным плеском кричите реет!
Дверь в трактирах Бахус отворяет,
Полны чаши пуншем наливает:
Тем дается радость, льется в уста сладость;
Дайте нам карты, здесь олухи есть!
Стенька Разин, Сенной Гаврюшка,
Ванька Каин и Лжехрист Андрюшка;
Хотя дела их славны и коль ни удачны,
Прах против наших картежных дел…
Итак, по справедливому замечанию г. Безсонова, столкновение с расколом и особенно со скопчеством, богатым средствами мщения, и столкнуло Каина в пропасть: тут он затрагивал уже не воров только и не мошенников, не одних удалых добрых молодцев и не голь кабацкую, а "граждан", богатых и приличных по всей видимости. Те, которых он не успел захватить, - а таких было больше, чем захваченных, и они были сильнее пострадавших, - не могли простить ему и повели верный подкоп под самого Каина, потому что раскольники, как это доказала история, всегда находили средства добираться до самых затаенных и самых сильных пружин государственного механизма. Раскольники, конечно, сделали то, что сначала раскольническая комиссия, за нею сыскной приказ и тайная канцелярия, а наконец, и полиция с воинскими командами, т. е. все представители государственной власти, постепенно переходили от недоверия к Каину к ожесточению против него, а потом к преследованию. Тут, конечно, припоминались и страшные пожары, истребившие тысячи домов в Москве, припоминались и поджигатели, бывшие друзья Каина.
И вот в сознании легко поддающихся масс "Каин" превращается в "окаянного", в проклятого, в анафематствованного. Припоминается и то, что Каин был "страстен до женщин". Полицейский подьячий Будаев доносит на него, что он увез его жену.
Таким образом, к последнему решению судьбы Каина сходятся все женщины, или любившие его или пострадавшие от него, из них первые - естественные соперницы между собою, потому что любили одного мужчину, и следовательно - оскорбленные мстительницы; последние - мстительницы ad hoc et propter hoc. Все это сваливается на умную голову Каина.
XVII
Присылка в Москву генерал - полицеймейстера Татищева. - Арестование Каина и донесение об этом императрице Елизавете Петровне. - Показания Каина на своих соучастников и покровителей - московских чиновных людей: на графа Шереметева, Воейкова, Щербинина, Сытина, Непенина, Аверкиева и других.
К довершению всех зол из Петербурга присылается в Москву новый генерал - полицеймейстер Татищев. Кто знает, не проведена ли была и сюда тонкая нить мщения скопцов? Полагают, что Федор Тарасов Зевакин, у которого Каин увез дочь, был брат того Тарасова, который ездил за "пророком" Андреюшкой в Сибирь, чтобы освободить его.
Как бы то ни было, но едва Татищев явился в Москву, как тотчас же приказал арестовать Каина по делу о похищении дочери Тарасова и тотчас же донес об этом самой императрице.
Арестованный Каин, все еще не потерявший веры в свою силу, на первом допросе отвечает всякий вздор, думая отделаться по-прежнему. Но Татищев приказывает посадить его в погреб, кормить очень мало и никого к нему не допускать.
В первый раз в жизни Каин не выносит такой муки, особенно когда Татищев приказал подать "кошек". Он кричит ужасное: "Слово и дело!"
Это было 1 февраля 1749 г.
На этом дне Каин кончает свой рассказ о своей богатой впечатлениями жизни. Он оканчивает этот рассказ так же шуточно, как и начал его. Он говорит, что после того, как он сказал "слово и дело", его отослали в тайную канцелярию, "где посмирнее говорят, в которой учиненные мною после своего раскаяния вышеописанные непорядки в бытность сыщиком графу Александру Ивановичу Шувалову показал, отчего произведена была комиссия; а по окончании оной, отправлен я в Рогервик, или Балтийский порт, т. е.:
На холодные воды,
От Москвы за семь верст с походом,
где и ныне нахожусь".
Значит, он рассказывает о событиях своей жизни сам, в Рогервике, словно Наполеон I на острове Св. Елены.
Но Каин умалчивает о многом горьком в своей жизни, особенно о том ее периоде, когда он уже потерял все свое обаяние и сидел в тюрьме. Об этом горьком досказывают за него архивные дела.
Вот что говорят эти дела, извлеченные г. Есиповым из исторической могилы - архива.
Едва произнесено было "слово и дело", как Каина тотчас же отправляют в контору тайной канцелярии. Там его допрашивают. Каин объявляет, что "слова и дела" за ним никакого нет, что он закричал его из страха умереть от изнурения в сыром и холодном погребе, в который его посадил Татищев. Тогда канцелярия, по принятому порядку, определяет: "За ложное сказывание" слова и дела "Каина бить нещадно плетьми; по учинении наказания для следования и решения в показанных на него из полицеймейстерской канцелярии воровствах отослать опять туда же".
И вот Каин опять в ненавистных руках Татищева. Татищев снова сажает его под строгий караул. Со всех сторон к Татищеву идут доносы на Каина…
Выхода больше нет - спасения ждать неоткуда: надо было дать последний ответ на всю свою так рано погубленную жизнь. Каину было всего тридцать лет.
Он обещает Татищеву рассказать всю истину. Ему дают немного отдохнуть и полечиться после плетей в тайной канцелярии.
Но вот 24 февраля Каин является к допросу.
Словно Лепорелло развертывает перед Дон-Жуаном бесконечный свиток его любовных похождений, так Каин развертывает такой же бесконечный свиток своих воровских похождений перед Татищевым. Он не щадит никого - ни полиции, ни сыскного приказа, ни раскольничьей комиссии; мелкие, громкие и даже очень громкие имена пестрят на длинном списке участников Каина в его темных похождениях; в числе взяточников стоят советник Воейков, сенатский прокурор Щербинин и граф Сергей Алексеевич Шереметев. Татищев считает необходимым донести об этом императрице Елизавете Петровне и между прочим поясняет со слов Каина, что "он то все чинил в надежде на имеющихся в сыскном приказе судей и секретарей и протоколиста, которых он за то, чтоб его остерегали, даровал и многократно в домах у них бывал, и, как между приятелей обыкновенно, пивал у них чай и с некоторыми и в карты игрывал"; что, по показанию Каина, "сколько возможность допустила, собрано товарищей его и прочих касающихся до того следствия сорок один человек, которых должно расспрашивать, а других сообщников же его и которые о воровствах его ведали, а не доносили, собирать и ими следовать, чего главной полиции за врученными полицейской должности делами по множеству объявленного им, Каином, с товарищами его воровства производить невозможно, ибо и ныне уже в настоящих полицейских делах учинилась немалая остановка"; но что при этом "сыскному приказу об нем, Каине, и о сообщниках его следовать за вышепоказанным ясным подозрением не только невозможно, но и весьма опасно, чтоб большему воровству и разбоям ему, Каину, с его сообщниками попущения не учинилось".
Ясно, что вся московская администрация заподозрена в сообщничестве с Каином, он всех опутал одной петлей, всю Москву, начиная от крупных и мелких властей и кончая голью кабацкою, как бы заставил признать его своим атаманом. Все это так и сквозит в донесении Татищева Елизавете Петровне.
Чтобы вынуть Москву из этой петли, Татищев предлагает императрице: "По всеподданнейшему моему мнению, наискорее бы его, Каиново, и его сообщников воровство исследовано и пресечено быть могло, ежели бы ваше императорское величество изволили указать особливую для того комиссию учинить, понеже в повинной его, вора и разбойника Каина, сверх того их воровства показано взятков на посланного от сенатской конторы по требованию его, Каина, для осмотру на стругах воров и подозрительных людей, ярославского пехотного полка прапорщика графа Сергея Алексеева сына Шереметева, також сенатской конторы на прокурора Щербинина и на присутствующего в московской полиции советника Воейкова, секретарей и приказных служителей и раскольничьей комиссии на секретаря."
Развернем и мы хотя малую часть этого Каинова покаянного свитка. Проследим, как в этом покаянии он вспоминал и переживал свою загубленную жизнь - ведь это исторический образчик миллионов таких же загубленных жизней, из которых слагалась история русского народа…
- Из компанейской питейной конторы, - кается Каин Татищеву, - содержащегося под караулом скованного в побеге и в краже денег приказчика, подъехав к той конторе на извозчике, по согласию с тем приказчиком, который тогда у караульных выпросился на двор, якобы для нужды, увез и, сбив с него железо, отпустил и за то взял с того приказчика пятьдесят рублев.
- Товарищ мой, суконщик Алексей Шинкарка, по приказанию моему одного торгующего на Живом мосту незнаемо чьего крестьянина Илью за непослушание, что оный Илья лодки не подал, бил рукой, который того ж часа и умре.
- Московские купцы два человека, пришед ко мне, объявили, что они везли в Москву товары, кои у них остановил доноситель, и притом просили меня, чтоб я каким-нибудь случаем того доносителя захватил в сыскной приказ, чтоб им между тем тот товар убрать. И по той их просьбе пришед я в тот приказ, присутствующему тогда князю Якову Кропоткину фальшиво доносил, что будто тот доноситель отбил у меня с пушкарями оговорного человека. Почему тот Кропоткин и велел того доносителя сыскать, которого я, сыскав, привел в сыскной приказ, и хотя он в том и не винился, но по осмотру явился бит кнутом, за что держан был неделю, а потом, по наказании за тот отбой плетьми, освобожден, а что вышепоказанные купцы дали мне 50 рублев.
- Беглого ссылочного на каторгу Михаила Цыганова, поймав в кирпичных сараях, отпустил и в надлежащее место не привел, только за отпуск, за бедность, взять было с него нечего.
- Усмотрел я в городе ходящего незнаемо какого человека в новой шубе и привел в сыскной приказ, токмо никому еще не объявлял, а по приводе ощупал у его черес (пояс) с деньгами, причем тот человек сказал мне, что он городовой купец, и просил, чтоб я его отпустил, за что-де он даст мне из имеющихся у него в чересу денег половину. Чего ради я его из того приказа выведши и взяв у него из тех денег половину, например рублев с тридцать, отпустил, а после я об нем уведомился, что он беглый солдат, а потом уже и сам видел его скованного.
- Торгующего в епанечном ряду Кондратия Бачюрина поймал на дороге и говорил ему, что он беглый солдат, который, боясь меня, дал мне 60 рублев, чтоб я впредь его не вербовал.
- Товарищи мои, посольского двора ученики, Михайло Наживин и прочие разных чинов, с людей срывали шапки и с пьяных обирали платье и отнимали деньги, что я все за ними ведал, а нигде не доносил и их закрывал.
- В дом свой приваживал бурлаков, кого где поймаю, и бивал, и с кого что возьму, хотя бы и подозрителен был, отпускивал, а с кого взять нечего - приводил в сыскной приказ.
Каин делает таких признаний десятки, сотни… Память отказывается служить ему в выворачивании наизнанку своего мутного прошлого. Он забывает имена - ведь тысячи имен и лиц прошли по его жизни, по его памяти; надо все припомнить, все стряхнуть с души… Но в этом выворачивании своего прошлого перед грозным судьей он, видимо, не искренен: он стряхивает со своего прошлого одну мелочь, пыль; а тяжелые камни прошлого не сворачивает со своей памяти - это он оставляет про себя. Он все еще надеется вынырнуть из омута, оставив там других, менее виновных…
Он делает оговорку, что "за множеством" этих камней, лежащих на его прошлом, он "сказать не может".
Не говорит Каин в этой покаянной исповеди ни о своем шатании по Волге с шайкой атамана Зари, ни о первых московских похождениях. Но зато, видимо, озлобленный против московских властей, потворствовавших ему из-за взяток и не попавших вместе с ним в погреб, он вносит в свой свиток этих благополучно восседающих на своих судейских и секретарских креслах чиновников, чтобы в последний раз в жизни поблагодарить их и показать, что они - его братья по крови и плоти, что они сосали молоко из исторической груди той же общей всем им матери…
- Приказом правительствующего сената послан был, - говорит он, - напольных полков обер-офицер граф Шереметев по причине пойманных мною разбойников для осмотру на идущих в Москву судах работных людей, причем был и я, и несколько человек подозрительных людей нашли, в том числе и с воровскими паспортами, которые были у хозяина армянина Марки Шишикина, кои и отведены в сыскной приказ, токмо оный Шишикин в тот приказ незнаемо для чего был не сыскан. А во время того осмотру, оный граф Шереметев брал себе во взяток с каждого струга по два рубли, в том числе с одного орловского купца Семена Уткина взял он, граф Шереметев, кафтан смурый суконный простой, да мне Уткин дал 10 рублев за то, чтоб мы на его струге бурлаков не осматривали и никакой турбации им не чинили, за что мы с того струга никого и не взяли. Да тогда ж оный Шереметев со струга купца Логина Лепешева за то ж взял барана живого большого…
От графа Шереметева, берущего и рублями, и кафтанами, и баранами, он переходит к своим друзьям - подьячим, протоколистам, секретарям, членам, советникам, прокурорам.
- При взятии из Ивановского монастыря в раскольничью комиссию стариц, кои явились в расколе, одну старуху, - говорит Каин, - я отпустил. А как я в отпуске той старухи взят был в ту комиссию и держан под караулом, тогда по свободе, пришед к той комиссии секретарю Ивану Шаврову, подарил платком италианским и просил, чтоб он меня к сыску той же старухи не принуждал; а после того в разные времена прислал к нему ренского рубли на три, и после того оной старухи от меня не требовано.
За секретарем раскольничьей комиссии следует протоколист сыскного приказа Молчанов, большой охотник до краденых "епанечек" и до прочего.
- Содержащаяся в сыскном приказе колодница Акулина Леонтьева, призвав меня к себе, - продолжает Каин, - отдала мне краденую епанечку тафтяную алую на заячьем меху, которая у нее была в закладе, и оного приказа протоколист Степан Молчанов оную епанечку взял к себе и отнес в дом свой, о чем известны подьячие Андрей Аверкиев да Иван Коновалов. Да оный же Молчанов при взятии разбойников из пожитков огородника, у коего они пристань имели, навязал целый узел и взял к себе. Да и при всех таковых выемках как секретари, так и подъячие то чинили.
А вот огульная характеристика всего сыскного приказа:
- Того ж приказу секретари и протоколист, будучи в приказе, почасту говаривали мне, чтоб я позвал их в питейный погреб и поил ренским, которых я и паивал и издерживал на то по рублю и больше. За то, когда на меня произойдет в том приказе какая в чем жалоба, чтоб они мне в том помогали и с теми людьми, не допуская в дальнее следствие, мирили, что и самым делом бывало неоднократно. Сверх того даривал я их шапками, платками, перчатками и шляпами и к вербному воскресению раскрашенными вербами, а протоколисту и сукна на камзол, да жене его бархату черного аршин да объяри на балахон и на юбку; да три и четыре платка италианских. А один секретарь, Иван Богомолов, при осмотре в одном доме, где приставали воры, не явится ль воровских пожитков, взял образ маленький, обложен серебром, и отвез в дом свой.