– Хорошую комнату! – воскликнула она. – Ну, разумеется, меня постарались удобно устроить, иначе гаулейтеру пришлось бы краснеть.
Она бросила недокуренную сигарету в пепельницу и поднялась.
– У меня три прекрасные комнаты, – сказала она. – Это настоящая маленькая квартира, которая была оставлена для гаулейтера. Если у вас есть время, пойдемте, я вам ее покажу.
Она направилась к двери и знаком пригласила Фабиана следовать за собой. Он пошел, чтобы не показаться неучтивым, да и не в его натуре было отклонять просьбу красивой женщины.
Комнаты оказались просторными и со вкусом обставленными. Повсюду стояли большие вазы с ландышами, точно такие, какую Фабиан вчера купил для Кристы.
– Здесь просто великолепно, – заметил он.
– Правда, хорошо? – ответила она, равнодушно прохаживаясь по комнатам.
И, не дожидаясь, покуда он выскажет свое мнение, добавила:
– Вы уже ужинали? Нет? Вот и прекрасно.
Она даже захлопала в ладоши.
– В таком случае доставьте мне удовольствие и поужинайте со мной. Идет? Если вы ничего не имеете против, мы проведем этот ужасный вечер вместе. Садитесь и будьте как дома.
Не дожидаясь его ответа и как будто боясь, что он откажется, Шарлотта продолжала:
– Я закажу официанту ужин на двоих. Что он принесет, в конце концов безразлично. Но шампанского я хочу непременно, если вы ничего не имеете против. Сегодня я должна пить шампанское, много шампанского. Надо вам сказать, что, пока я живу в гостинице, я гостья гаулейтера, а он приказал мне не скупиться.
Она позвонила официанту.
– Вы, господин Фабиан, лучше меня знаете, какая марка шампанского считается здесь лучшей, прошу вас, распорядитесь! Ах, вы и не подозреваете, в каком я сегодня ужасном настроении!
Проговорив это, прекрасная Шарлотта засмеялась.
XIV
– Никто и не подозревает, в каком я сегодня ужасном настроении, – снова сказала Шарлотта после того, как они, поужинав, перешли в восхитительный маленький салон. И опять рассмеялась.
– Вы не верите мне, потому что я говорю это смеясь. Ах, как плохо вы знаете женщин!
– В таком случае мне остается только преклониться перед мастерством, позволяющим вам так искусно скрывать плохое настроение, – ответил Фабиан.
Шарлотта подняла на него свои прекрасные глаза.
– Я люблю лесть, – сказала она и улыбнулась. – Но садитесь же, прошу вас. Я налью вам бокал шампанского. Вы не представляете себе, как я вам благодарна за то, что вы развлекаете меня сегодня вечером. Выпьем за нашу дружбу.
Фабиан поклонился.
– За дружбу.
Шарлотта опустилась в одно из широких голубых кресел, в котором лежать было удобнее, чем сидеть. Она взяла со стола сигарету и закурила. Может быть, Фабиан хочет еще чего-нибудь? Ликера, кофе, виски?
– Да, да, – начала Шарлотта и выпустила дым через ноздри. – Я бесконечно признательна вам за то, что вы составили мне компанию. Видите эти чемоданы? Я больше не вернусь в Эйнштеттен. Мое пребывание в "замке" окончено. Гаулейтер был очень щедр! Посмотрите на это кольцо! В брильянте два карата. Или вот это. Видели вы где-нибудь более оригинальный мундштучок? На серебряной полоске выгравировано: "Цветущей жизни". Это, конечно, шутка, мои товарищи, венские актеры, так прозвали меня. Ха-ха-ха! Другая, поумнее, была бы счастлива на моем месте, но только не я. Глупый человек не может быть счастлив, он весь во власти своих вздорных мыслей. Человек с головой, когда пьет шампанское, становится веселым, а глупый только больше печалится. Вы знаете, что граф Доссе умер?
Фабиан кивнул головой.
– Да, – участливо проговорил он, – я очень ценил его.
– Бедный Александр, он рано простился с жизнью, – продолжала Шарлотта. – Прошло уже четыре месяца, и я немного успокоилась. В первые дни это никак не укладывалось в моей голове. Представьте себе мое состояние, когда гаулейтер положил передо мной телеграмму: "Граф Доссе тяжело ранен во время автомобильной катастрофы в Мюнхене".
– В Мюнхене? – переспросил пораженный Фабиан.
– Да, в Мюнхене. Я хотела тотчас же выехать туда, – продолжала Шарлотта, вставая и закуривая новую сигарету. – Но Фогельсбергер протелефонировал в Мюнхен, и ему сказали, что в клинику никого не пускают, а кроме того, мой приезд мог слишком сильно взволновать его после операции. Через три дня гаулейтер подал мне газету, и я прочла, что граф Доссе скончался в клинике от ранений, полученных при катастрофе.
Фабиан даже привскочил, но, по счастью, Шарлотта, занятая своей сигаретой, не заметила его удивления. К тому же в этот момент появился официант с кофе.
Шарлотта прервала свой рассказ и обратилась к нему:
– Передайте господину Росмейеру, что я очень довольна тем, как меня обслуживают, и сообщу об этом господину гаулейтеру.
Официант пробормотал что-то нечленораздельное и поклонился. Пока он расставлял чашки, Шарлотта поднялась с кресла и стала расхаживать по комнате.
– Я целых три дня никого не могла видеть, – вернулась она к своему рассказу. – Я была очень довольна, что никто меня не тревожил.
– Не надо сливок, – сказал Фабиан официанту просто для того, чтобы что-нибудь сказать.
Он отлично помнил, как Фогельсбергер доверительно сообщил ему, что после крупного разговора с гаулейтером на празднике в честь дня его рождения Доссе застрелился. Не исключено, впрочем, что Доссе был пьян. Во всяком случае, история получилась пренеприятная. Собака Доссе Паша так выла и скулила три дня подряд, что чуть всех с ума не свела. Наконец, гаулейтер приказал ее пристрелить, что и было исполнено одним унтер-офицером. У него, Фогельсбергера, не хватило бы духу это сделать, ведь он знал Пашу много лет.
Все это молнией пронеслось в голове Фабиана.
– Сегодня день рождения бедного Александра, – снова заговорила Шарлотта и, вздохнув, помешала ложечкой кофе. – Вот вы и узнали причину моей сегодняшней хандры. Будьте любезны, налейте мне еще шампанского. Благодарю!
Она залпом осушила бокал и продолжала:
– Александр умел меня любить. Он – единственный. Он был предан мне как собака. Понимаете, если женщину любить по-настоящему, то нужно любить ее как собака, – преданно и безоговорочно. Так как я не безобразна, то меня с юных лет любили, поклонялись мне. Ха-ха, а что значит любить и поклоняться? Это самое простое, тут никакого умения не требуется. Но я хочу, чтобы на меня молились, восхваляли меня, воспевали в стихах, прославляли, обожествляли! Александр это знал и любил меня, ни о чем не спрашивая, ничего не требуя, как собака.
Шарлотта ходила взад и вперед по комнате, иногда останавливаясь, чтобы глотнуть вина или стряхнуть пепел с сигареты. Она призналась Фабиану, что с годами ею завладела ненасытная страсть – быть любимой, страсть, уже граничащая с манией, и что она чувствует себя несчастной, когда эта страсть не удовлетворена.
Слушая Шарлотту, Фабиан не спускал с нее глаз. Он видел ее прекрасное лицо, то ярко освещенное светом лампы, то слегка затененное, и не знал, когда же оно прекраснее. Ее лоб, ее виски околдовывали его своей прелестью, и он все время открывал в ней новую красоту. Никогда не видел он таких ушей, точно выточенных из бледных кораллов. Никогда не знал, что человек может быть так похож на растение. Она казалась ему редким, красивым движущимся цветком.
Шарлотта разговорилась и теперь болтала без умолку. Фабиан не прерывал ее.
– Гаулейтер Румпф, – говорила Шарлотта, – не понимает женщин. Нет, нет. Он властен и агрессивен, иногда добродушен, но чаще бессердечен, понимаете? Абсолютно бессердечен, он обращается с женщинами как с куклами. Подойди, сядь, встань, прошу тебя быть пунктуальной. Если парикмахер замешкается, приходи непричесанной, но приходи точно в назначенное время. Мужчина, который требует, чтобы женщина являлась точно в назначенное время, даже если она плохо причесана, не понимает женщин. В Вене ни один человек не предъявит к женщине таких нелепых требований.
Она остановилась посреди комнаты и нахмурилась.
– Теперь к нему часто ходит другая молодая девушка, кажется, еврейка. Он берет у нее уроки еврейского языка.
– Еврейского языка? – перебил ее Фабиан.
– Да, еврейского. Он говорит, что настало время изучить язык евреев. Мне кажется, что он втюрился в нее, но это между нами. Однажды он представил ее мне. Она похожа на красивую итальянку. Может быть, он хотел возбудить во мне ревность? Он не знает, что я не способна ревновать, для этого я слишком красива, – прибавила она и засмеялась громко и весело.
Затем она попросила Фабиана налить ей еще бокал шампанского и при этом не забыть и себя.
– Александр не был красив. Напротив, он был безобразен. Это был его единственный недостаток. Но скажите, разве большинство мужчин не уроды? Ха-ха-ха! Вы, мужчины, препротивные людишки. Сколько среди вас встречается уродов, да еще к тому же слабосильных! Многие смахивают на тюленей, такие у них усы. Эти тюлени встречаются на каждом шагу. Император Франц-Иосиф тоже походил на старого тюленя. А другие точь-в-точь старые меланхоличные обезьяны; в большинстве случаев это умные мужчины; есть и такие, что напоминают птиц – большеглазые, с огромными орлиными носами.
Шарлотта расхохоталась и никак не могла остановиться. Потом вдруг задумчиво опустила глаза и уже серьезным тоном продолжала:
– Да, Александр тоже был не красавец, скорей даже урод, но он был хороший человек и единственный, кто умел меня любить. Он хотел на мне жениться, как только умрет его больная мать. Ах, теперь все вышло по-другому!
Шарлотта опустилась в кресло и умолкла. Фабиан увидел, что лицо ее изменилось и на ресницах повисли большие слезы.
– Я была несправедлива к Александру, страшно несправедлива, я обошлась с ним плохо, очень, очень плохо.
Она медленно стянула с пальца кольцо с драгоценным камнем и швырнула его на пол вместе с серебряным мундштуком.
– Не нужен мае этот хлам. Мне тошно от него! – воскликнула она; ее щеки пылали, прекрасные глаза были полны слез.
Через несколько минут Фабиан встал и попросил разрешения удалиться.
Было уже поздно, когда он вернулся к себе в комнату. Как только он остался один, мрачные мысли снова завладели им, но шампанское, выпитое у прекрасной Шарлотты, все же подбодрило его. "Может быть, это глупости, которые ты сам себе вбил в голову, – успокаивал он себя. – В ближайшие дни все выяснится, и ты напрасно терзаешься. Самое лучшее, что ты можешь сделать, это лечь спать. Вдруг завтра придет письмо от Кристы, и весь мир покажется иным. И помни, что написать письмо ты всегда успеешь".
XV
На следующее утро Фабиан проснулся утомленный, вялый; было уже довольно поздно. Заниматься делами ему не хотелось, и он попросил своего помощника выступить вместо него в суде. Разрозненные листки прощального письма к Кристе он запер в письменный стол, даже не взглянув на них, как будто это писал другой человек, так безразлично было ему все на свете.
От Кристы не было письма, но когда он брился, в дверь постучал долговязый Фогельсбергер и сообщил, что гаулейтер приказал Фабиану явиться к завтраку в "Звезду". "Мадам Австрия" тоже будет там.
Фабиан почел это приглашение за высокую честь и слегка оживился. Это было первое приятное чувство за последние дни.
В приподнятом настроении Фабиан спустился к часу дня в ресторан. Он был в мундире со знаками различия оберштурмфюрера.
Они завтракали втроем в небольшом кабинете: гаулейтер, прекрасная Шарлотта и он. Росмейер так почтительно раскланивался, что Фабиан явственно разглядел шишки на его лысине. Гаулейтер намеревался в ближайшие дни надолго покинуть город.
На пальце Шарлотты было, разумеется, кольцо с драгоценным камнем, то самое, которое она накануне вечером швырнула на пол; после завтрака она достала и оригинальный серебряный мундштук с надписью "Цветущей жизни". Шарлотта болтала и смеялась, как всегда, но Румпф казался отсутствующим и уделял ей меньше внимания, чем обычно.
Безразличное состояние Фабиана быстро прошло за завтраком; более того, он пришел в отличное настроение.
– Поухаживайте немного за молодой красавицей, дорогой друг, – сказал Румпф Фабиану.
Он назвал его другом!
– Думаю, что мы с вами подружимся! – заметила Шарлотта и, обворожительно улыбаясь, взглянула на Фабиана своими прекрасными глазами.
– Я буду только рад, – рассмеялся гаулейтер, – красивой женщине не пристало скучать.
Вдруг он заторопился. Приказал позвать Росмейера.
– На днях вы подавали нам старое шампанское, – сказал он ему, – с золотым ярлыком. Превосходное. Принесите такую же бутылку, мы разопьем ее на прощание.
Росмейер поклонился, польщенный, и Румпф, смеясь, заметил, что шишки на его голове выросли еще на сантиметр.
Вскоре он попрощался и ушел.
Когда Фабиан после обеда поднялся наверх, он увидел возле своей комнаты двух молодых людей. Как будто члены Союза гитлеровской молодежи. Как только он приблизился, они стали навытяжку, старший щелкнул каблуками и строго, внятно скомандовал: "Смирно!" А младший продолжал стоять неподвижно, держа в руке флажок со свастикой.
И вдруг Фабиан узнал их. Это были его сыновья, Гарри и Робби, которых он не видел уже несколько лет и которых горячо любил. Сердце у него забилось от радости. Он бурно обнял их, хотя мальчики держали себя официально и сдержанно. Младший, Робби, с флажком в руке, выглядел тщедушным и бледным, к тому же на лбу у него была белая повязка, что делало его похожим на раненого солдата, только что вернувшегося с поля битвы.
– Вот и вы! – воскликнул Фабиан и прижал их к своей груди. – А что с нашим бедным Робби?
– Он был ранен вчера при атаке укрепления, – отвечал старший, Гарри, сильный, молодцеватый юноша.
Фабиан засмеялся.
– Как это понять? Входите, дети, – сказал он и пропустил обоих сыновей в комнату. – Как ты сказал? Где он был ранен?
– При атаке укрепления, папа, – пояснил Гарри.
– Погодите минутку, – перебил его Фабиан, – не хотите ли шоколаду с пирожными? Да? И целую гору пирожных? – Он позвонил официанту и попросил мальчиков рассказать об этом самом укреплении.
Они выстроили возле живодерни большое укрепление, которое решено было атаковать. Робби был в обороне, в партии красных, а Гарри в партии синих.
– Вы обманули нас! – воскликнул младший, Робби; свой флажок со свастикой он прислонил к стене, чо тот все время падал.
– Вы недоглядели! – резко возразил Гарри. – Вы дали себя обмануть, трусы.
– Трусы? Мы, красные, не трусы! – возмутился Робби, тряхнув забинтованной головой.
– Такое укрепление не сдают! – заметил Гарри.
Фабиан не вмешивался в спор мальчиков, пытливо наблюдая за ними. Так вот какие у него сыновья! Он пожертвовал ими ради Кристы и оставил их на попечение Клотильды, хотя знал, что духовная атмосфера вокруг их матери могла сделаться опасной для мальчиков. Теперь его сыновья состояли в Союзе гитлеровской молодежи. Он сам, вероятно, воспитывал бы их вне политических интересов, которые во многих отношениях казались ему сомнительными.
Клотильда получила власть над их душами, а он, отец, оказался полностью отстраненным, в чем он теперь с горечью признавался себе. Мальчики уже несколько месяцев были в городе и только сегодня впервые пришли к отцу.
– Вы забили в барабан, – воскликнул Робби, – а это, по уговору, было сигналом к окончанию атаки.
– Не говори глупостей, Робби, – отвечал Гарри, – вы должны были знать, до шести часов оставалось еще целых пять минут.
– Вы нас обманули, – кричал Робби, – это был чистой воды обман!
– Не мели вздора, малыш, – рассердился Гарри. – Не обман, а военная хитрость. Солдат должен быть бдительным до последней минуты. Вы потеряли укрепление по собственной небрежности.
– Хватит! – прекратил их спор Фабиан. – Так, значит, при этой атаке Робби и получил свою шишку?
– Они ударили меня колом по голове, папа. Гарри гордо показал свой почетный кинжал.
– Я – "фюрер седьмого флажка", – сказал он внушительно. – Кинжал мне дали за храбрость.
Фабиан улыбнулся.
– А кто ваш фюрер? – спросил он.
Гарри стал навытяжку и, подняв руку, ответил:
– Наш фюрер – штандартенфюрер полковник фон Тюнен, он и построил укрепление.
Наконец, официант принес шоколад и пирожные, и мальчики немного успокоились. Они рассказывали о всевозможных приключениях и о последних событиях в пансионе, где Фабиан часто посещал их.
Там, например, застрелился учитель математики, доктор Шолль, как раз за месяц до того, как они кончили курс.
– Доктор Шолль застрелился? Почему? – спросил Фабиан.
– Ему угрожала потеря места, так как он не вступил в национал-социалистскую партию, – ответил Робби.
– Потому что он был трус, – высказал свое суждение Гарри.
Фабиан покачал головой в знак несогласия.
– Грустно, – сказал он, – очень грустно. Мы все ценили его, как справедливого человека и превосходного педагога. Твое суждение, милый мой, слишком поспешно.
– Стреляются только трусы, – отстаивал свою позицию Гарри. – Национал-социалистская партия осуждает самоубийство как трусость.
Наконец, мальчики коснулись непосредственной цели своего прихода. Речь шла о дне рождения Гарри.
– Первого числа я праздную свой день рождения, – сказал Гарри, – и мы пришли пригласить тебя к нам.
Фабиан подумал.
– Хорошо, – ответил он нерешительно, – я постараюсь быть, Гарри.
– Мама тоже ждет тебя, – снова начал Гарри, а Робби добавил: – Мама приглашает тебя к обеду в день рождения Гарри и просит непременно прийти. Она поручила мне передать это тебе.
Посидев немного, мальчики распрощались.
Фабиан смотрел, как они шли по коридору – Гарри со своим почетным кинжалом и малыш Робби с забинтованной головой и флажком.
"Мои сыновья! – думал, он. – Еще много лет они будут нуждаться в руководителе. Хорошо, что они пришли и напомнили мне об обязанностях отца".
XVI
Фабиан часто ужинал с Шарлоттой в гостинице. Время от времени она приглашала его на обед в свою маленькую прелестную квартирку; она сама придумывала и заказывала изысканные кушанья. Это был один из ее талантов. К обеду подавали только самые дорогие рейнские вина и неизменное шампанское. Шарлотта памятовала о просьбе гаулейтера не скупиться.
Постепенно Фабиан привык к Шарлотте, но к красоте ее привыкнуть не мог; каждый день она наново поражала его. Образ Кристы все больше и больше бледнел, хотя тоска от этой потери улеглась не скоро. Свое прощальное письмо к Кристе он сжег. "Какое это было заблуждение! – с упреком сказал он себе. – Прежде всего надо было думать о сыновьях!"
Тоска по Кристе вновь пробудилась в нем, когда однажды из Баден-Бадена пришло письмо от фрау Беаты. К нему был приложен чек на большую сумму. Фрау Беата холодно, но очень вежливо благодарила его за хлопоты и сообщала, что пришла к соглашению с братьями. Ни привета, ни слова от Кристы.
Фабиан вздохнул, покачал головой и спустился в ресторан, чтобы поужинать с Шарлоттой и ротмистром Меном. Мен был назначен заместителем гаулейтера и в его отсутствие вел все дела.
Не удивительно, что Шарлотта, которая спала до двенадцати, а после обеда тратила долгие часы на свой туалет, по вечерам блистала свежестью. Она кокетничала с ротмистром Меном, вызывающая внешность которого нравилась ей.