4. Плацкартой до Собачинска
– Разве тебе плохо служилось в Оренбурге?
– Хорошо. Но меня вызвали, – отвечал я отцу.
– Вызвали? Зачем?
– Наверное, ждет повышение.
– Слава всевышнему, – истово перекрестился папочка. – Я ведь всегда верил, что мой сын пойдет далеко. Может, это и к лучшему, что ты порвал с этой грязной девкой Фемидой…
Состоялся первый разговор в кабинете № 44. Моим собеседником оказался еще молодой офицер, уже с орденами, до этого мне совсем незнакомый, и, судя по его первоначальным вопросам, я догадался, что главная беседа состоится позже, а сейчас меня лишь деликатно прощупывают.
– Скажите откровенно, вы никогда не виделись с венским военным атташе в Санкт-Петербурге?
– Графом Спанокки?
– Выходит, вы его знаете?
– Нет. Просто его имя упоминалось в газетах.
– И вы это имя сразу запомнили?
– У меня отличная память.
– Кому писали последнее время почтой?
– Отцу.
– А на Гожую улицу, дом тридцать пять?
Вот уж никак не ожидал такого вопроса.
– Если вы имеете в виду варшавский адрес, который дала мне в "Поставах" некая наездница пани Валежинская, то я этим адресом для переписки никогда не пользовался, хотя женщина, живущая там, достойна всяческого внимания…
Мой собеседник перешел к делам Белграда:
– Вам известны причины, заставившие Георгия передать свои права на престол брату-королевичу Александру?
– Говорят, он в запальчивости ударил своего камердинера, что и явилось причиной смерти этого человека.
– Не совсем так, – поправил меня собеседник. – На удалении старшего сына от престола Сербии настоял сам отец, ибо Георгий резко выступал за немедленный разрыв с Австрией и бряцанием оружия слишком насторожил Вену. Но старый король понимал, что Сербия будет разгромлена, поскольку Россия ныне еще не готова поддерживать ее… Каковы ваши личные отношения с наследником Александром?
– Почти дружеские и весьма доверительные, ибо в Училище Правоведения я был его наставником, а Александр, еще будучи мальчиком, относился ко мне как к старшему брату…
– Где вы убиваете свободное время?
– Время, – ответил я, – это не жалкий комар, чтобы его убивать, а свободного времени у меня никогда не было.
– У вас есть на примете невеста?
– Нет.
– Связи с женщинами?
– Нет…
Неслышно отворилась боковая дверь кабинета № 44, вошел пожилой полковник и, послушав нас, спросил:
– А какими языками владеете?
Я назвал французский, немецкий, английский, польский.
– И два родных языка – русский и сербский.
– С последнего и следовало начинать.
– Начинать, – ответил я, – следовало бы все-таки с русского, а уж потом можно упомянуть сербский, освоенный мною еще с пеленок в разговорах с матерью.
Полковник представился по фамилии – Сватов. И после этого присел подле, коснувшись меня своими коленями. Он сказал:
– С такой внешностью надо бы играть в театре Бонапарта, который в молодости был чем-то похож на вас.
Это меня даже рассмешило:
– Скорее уж не Бонапарт на меня, а я похож на Бонапарта.
– Допустим, – согласился Сватов, переглянувшись с моим прежним собеседником. Уже вечерело, и за окнами кабинета виделись золотые огни царственного Петербурга. – А сейчас, – сказал Сватов, – вы должны откровенно поведать нам о своих отношениях с Драгутином Дмитриевичем.
– Аписом?– переспросил я, удивленный.
– Да. Только просим вас не утаивать свое участие в событиях третьего года, когда конак остался без Обреновичей.
Я откровенно рассказал обо всем:
– Можете верить, что в заговоре офицеров Дунайской дивизии я оказался случайной фигурой и мною двигало не столько желание перемен на королевском престоле в конаке Белграда, сколько желание найти следы матери в том же Белграде.
– У вашей матери были причины покинуть отца?
– Я не желаю вникать в интимные отношения между родителями. В подобных вопросах лучше не знать истины. Но мое мнение таково, что если женщина покинула мужа, то, надо полагать, виноват более жены муж…
Говоря так, я разволновался. Сватов сказал:
– Вы не потеряли надежды отыскать ее следы?
– Пока еще нет.
Сватов размял в пепельнице окурок папиросы.
– Мы… тоже! – вдруг сказал он. – Догадываясь, что эта тема обязательно возникнет в нашей беседе, мы заранее опросили русских консулов за границей, покопались в своих архивах, но все наши поиски пока остались безрезультатны. Если вам будет угодно, мы эти поиски еще продолжим.
– Премного буду обязан.
– Благодарить рановато, – хмуро отозвался Сватов. – Давайте сразу перейдем к делу. Вопрос с вакансией при Генеральном штабе, наверное, вскоре решится, а сейчас… Сейчас где бы вы хотели служить – в старой или в молодой гвардии?
Предложение было лестным. Я ответил, что старая гвардия, такие ее полки, как Семеновский, Преображенский, Измайловский и прочие, имеют дорогостоящие амбиции:
– Надо иметь собственный выезд или нанимать только "лихача" на резиновых шинах. В театре обязательно занимать кресла между пятым и десятым рядами, а другие места в партере для старогвардейца считаются уже "неприличными". Такая служба для меня просто не по карману! Так что лучше уж в молодой гвардии, где нет таких традиционных условностей.
Сватов предложил мне послужить в лейб-гвардии стрелковом батальоне, квартировавшем в Ораниенбауме:
– Такие люди беднее и проще, собрались одни трезвенники, деньги тратят на пополнение библиотеки батальона. А вам, учившемуся стрелять у буров, как раз место в компании наших Вильгельмов Телей… Ну как?
– Я не возражаю, господин полковник, но не могу сделать правильных выводов из нашей беседы, – сказал я.
– Могли бы и догадаться. Мы люди занятые и просто так не стали бы отзывать вас из Оренбурга, чтобы поболтать с вами. Разведывательный отдел Генерального штаба заинтересовался именно теми вашими качествами, кои могут быть удобны для ведения агентурной разведки внутри тех государств, которые в случае войны окажутся врагами России… Догадываетесь?
– Конечно.
– Только не старайтесь драматизировать свое положение, – продолжал Сватов. – Ваше согласие мы не станем вырывать из вас раскаленными клещами. Пусть совесть русского патриота подскажет вам, где вы нужнее всего сегодня: или опять причесывать кадетов Неплюевского корпуса, или забраться туда, куда Макар телят не гонял. А пока постреляйте себе в удовольствие. Наш разговор будет иметь продолжение…
Я ушел домой, встревоженный, даже ошеломленный. Возникали сомнения: готов ли я? достаточно ли умен? хватит ли мне сил? Наверное, всегда останется щепетильный вопрос, как относиться к разведке – или это вид искусства, вроде актерского, где все построено на эмоциях и перевоплощениях, или это подобие точной науки, как было в случае с химиком Менделеевым? Скорее всего, думалось мне, разведка – это совмещение эмоциональных и умственных качеств человека, а ценность агента разведки возрастает по мере его любви к родине…
– Где ты был? – спросил меня отец.
– Хлопотал, чтобы меня перевели в гвардию.
– Для этого, сын мой, надо иметь большие связи.
– Очевидно, они у меня нашлись…
Еще со времени службы в погранстраже Граево я знал понаслышке, что генштабисты, причастные к делам агентуры, служили по трем военным округам, примыкавшим к западным рубежам родины. Киевский был нацелен против Австро-Венгрии, Варшавский готовился отразить нападение Германии, а Одесский округ предупреждал возможные конфликты с боярской Румынией, отношения с которой в ту пору никого не радовали, ибо румынский король Карл I (из семьи Гогенцоллернов) ориентировался на Германию. Моего ума хватило, дабы оценить главное: служба в стрелковой лейб-гвардии – для отвода глаз, а работать предстоит по Киевскому военному округу, где с берегов Днепра я снова увижу балканские кручи…
* * *
На самом же деле все было гораздо сложнее, нежели я полагал, будучи еще наивным простаком в таких делах. Оказывается, все офицеры "корпуса генштабистов", окончившие "полный" курс Академии Генштаба, давно учитывались в военных кругах Берлина и Вены как потенциальные разведчики, в любое время способные появиться в империях Гогенцоллернов или Габсбургов. Стоило нам прицепить к плечу роскошный аксельбант, как мы сразу же попадали под негласное, но пристальное наблюдение иностранной агентуры: где мы, что делаем, каковы успехи в карьере? Мы сдавали экзамены, ездили в Баболово представляться царю, мы кутили у Кюба, а сами уже сидели на крючке, пронизанные насквозь чужим и недобрым взором…
Об этом я узнал позже, а сейчас был зачислен в лейб-гвардии стрелковый батальон. Здесь была своеобразная обстановка: даже фельдфебели обвешивались шевронами и звенели медалями, полученными за отличную стрельбу, а меткость попаданий служила чуть ли не главным мерилом всех достоинств человека. Я не стал нарушать традиций батальона, и после упорной тренировки на стрельбище пробивал любую мишень точно в ее центре. Этим я заслужил уважение в офицерском казино, где вечерами устраивались собрания. Офицеры дискутировали на литературные и прочие возвышенные темы. Допоздна спорили о достоинствах поэзии Надсона и Фофанова, ниспровергали Лейкина и превозносили Чехова, восторгались "лапинскими" изданиями музеев Парижа, силились понять претензии "мирискусников" с их поисками в видении былой русской жизни.
В обществе этих культурных людей, брезгающих выпивкой, картами и анекдотами о неверности женщин, мне было интересно и хорошо, хотя в глубине души я уже истерзался ожиданием неизбежного прыжка над пропастью. Почему-то все чаще стал вспоминаться разоблаченный мною майор Берцио, его неловкая растерянность, когда я, отняв у него шпионский теодолит, просил расстегнуть запонку и снять с шеи воротничок…
Но как бы я ни мучился, будущее не страшило, а приятно волновало меня. В одну из пятниц, когда я приехал из Ораниенбаума в столицу, отец сообщил мне:
– Вчера телефонировали, чтобы в субботу ты был у полковника Сватова на его квартире. Вот и адрес…
На самом деле меня звали на "явочную" квартиру для нелегальных свиданий агентов с начальниками разведки; среди мещанской обстановки с неизбежными фикусами на полу и геранью на подоконниках, за плотными занавесками, укрывающими окна с улицы, можно было говорить откровенно. Сватов был не один, меня поджидал и какой-то мордатый господин в штатском, который и не подумал представиться.
– Очевидно, решение вами принято?
– Я весь к услугам Генштаба.
– Присаживайтесь… Хорошо, что вы не женаты. Холостому человеку легче владеть собой. Хитроумный Талейран утверждал, что человека, имеющего семью, легче заставить совершить нечестный поступок. Практика доказывает это…
Стол был накрыт к моему приходу, его убранство украшал "готический" графин с рябиновкой завода Смирнова и бутылка коньяку знаменитой фирмы "Шустов и сыновья". Я сразу заметил, что мордатый (буду называть его так) усиленно подливает мне в рюмку, очевидно, желая проведать, каков я на выпивку. Тогда я отодвинул от себя рюмку, а мордатый с явным огорчением, почти сердито затолкал пробку в бутылку.
– Все ясно, – сказал он. – А ваше решение окончательное?
– Иного и быть не может.
– И у вас, как у большинства людей, всегда сыщется вексель, который вам желательно, чтобы мы его оплатили?
Вопрос поставлен. Надобно отвечать:
– Вексель к оплате у меня только один. Помогите мне отыскать мою мать, и в награду мне больше ничего не надо. Если же вас интересует моя нравственность, могу доложить честно: выпить люблю, но я не пьяница, умею нравиться женщинам, но ловеласом никогда не был, карточного азарта не испытываю, долгов не имею, как не имею и лишних денег.
Мордатый господин не нравился мне, и я демонстративно повернулся к Сватову, который помалкивал:
– Какова же судьба майора фон Берцио?
– Отбывает срок в Тюмени, где его недавно навещала жена, приезжавшая для этого из Германии. Он разоблачен, и с ним все покончено, – объяснил Сватов. – Теперь давайте по существу. Не удивляйтесь, что вы где-то уже значитесь в криминальных досье наших будущих противников. На учете все ваши дела, все доблести и все пороки, которые одинаково уязвимы, если агент влипнет, как муха в чужую замазку… Вся сложность в том, как ввести вас в агентуру Генерального штаба. Эта задача гораздо сложнее, нежели вы думаете…
Мордатый стал выковыривать пробку из бутылки.
– Все-таки я выпью, – сказал он. – Нам желательно провести вас таким образом, чтобы соблюсти полную безопасность для вас и ради того дела, которое предстоит выполнить. Из множества клавиш рояля надо точно отыскать единственную, что станет необходима для нашей мелодии.
– Знание сербского языка, – заговорил Сватов, – заранее подсказывает, что вам лучше всего быть на Балканах. Но вы там уже наследили. Значит, удобнее начинать там, где вас никто не ждет, благо Вена уверена, что вы можете появиться в Австрии только со стороны Белграда, а мнение Вены, конечно же, давно известно в Берлине…
– Посылайте меня куда угодно! Ехать так ехать, как сказал попугай, когда кошка потащила его из клетки из хвост.
– Не спешите быть остроумнее попугая. Тут требуется особая осмотрительность. Чтобы запутать следы и надолго выпасть из поля зрения врагов, вам предстоит исчезнуть.
– Как исчезнуть? – удивился я.
– Именно это мы сейчас и продумаем… В любом случае, – было сказано мне, – вы должны совершенно выпасть из-под наблюдения тайной агентуры враждебных разведок. Я объясню вам ситуацию, весьма неприглядную для нас…
Не хотелось верить, что сама Россия и ее армия уже опутаны сетями шпионажа, что Берлин знает о нас все то, что держится в секрете, запертое в глубине несгораемых сейфов. Сватов подтвердил, что Германия имеет агентов в каждом из сорока восьми корпусных округов России:
– К тому же стремится и Австрия, но ее агентура работает слабее немецкой. К сожалению, многие из шпионов поныне еще не разоблачены, а наши ротозеи слишком откровенны во всем, где надо бы молчать! Сейчас мы растанемся, – заключил Сватов, – но прежде продумаем план, как вам предстоит вести себя, чтобы поскорее исчезнуть для всех…
* * *
С этого дня началось мое моральное падение, всем видимая деградация личности, что никак не совместимо со званием русского офицера, тем более в гвардии. Я начал неумеренно пить, меня замечали в обществе игроков и дурных женщин. Я стал манкировать службою, являясь в свой батальон не в лучшем виде, городил чепуху и пошлости. Наконец я пал столь низко для офицера, что задолжал даже официанту в ресторане. Конечно, сослуживцы стали меня сторониться, выказывая этим свое презрение.
Но я ведь отныне и не желал им нравиться, а потому нарочно хвастал успехом у женщин, все поминал Шурку Зверька и Марусю Кудлашку (известных в ту пору гетер столичного полусвета). Никто уже не подавал мне руки. В создании вокруг меня отвратительной дым-завесы мне исподтишка помогал и сам отдел разведки Генштаба, распуская слухи, что я – негодяй и мерзавец, что давать мне в долг нельзя, ибо я долги не возвращаю. Наконец однажды утром я появился перед командиром стрелкового батальона в неудобопотребном состоянии, оправдывая себя известными строчками: "А кто с утра уже не пьян, тот, извините, не улан…"
Всему есть предел, и на "явочной" квартире я доложил Сватову, что больше так не могу жить:
– Легче застрелиться, нежели испытывать на себе брезгливое отношение порядочных людей, глядящих на меня как на падаль. Кончится все очень плохо.
– В этом у меня нет никаких сомнений, – ответил Сватов. – Но вы обязаны вытерпеть до конца все, что вам уготовано. А для создания удобной мимикрии необходима доля цинизма…
Вокруг меня образовалась зловещая пустота. Мне был объявлен негласный бойкот. Как бы то ни было, но своего я добился: собранием офицеров стрелкового батальона я был лишен чести, меня изгнали из рядов гвардии за недостойное поведение, позорящее русского офицера. Затем приказом по столичному округу меня исключили из "корпуса генштабистов", с моего плеча был сорван аксельбант, столь украшавший меня…
Сватов при очередной встрече заявил:
– Видите, как все удачно получилось? Теперь осталось дело за малым: загнать ваше ничтожество в самый захудалый гарнизон. Допустим, в город Собачинск… Знаете такой?
– Никогда даже не слышал.
– Потому что его не существует. Но в приказе он будет так и обозначен для видимости, необходимой лишь для приказа.
Мне предстояло сесть на сибирский поезд дальнего следования с плацкартным билетом… хоть до Иркутска!
– Подразумевается, что, доехав до этого запселого Собачинска, вы, конечно, подаете прошение об отставке, которое и будет нами в Петербурге оформлено по всем правилам. А после этого… Откуда мы что знаем! – со смехом сказал Сватов. – Может, вы уже валяетесь под забором или в игорных домах дикой провинции вас бьют как неисправимого шулера… Будем считать, что вы пропали для всех, вы пропали для резервов нашей разведки, – вас попросту не существует.
– Забавно! Но что же дальше?
Сватов протянул мне деньги и новенькие документы.
– С ними вы в Казани пересядете на поезд, идущий в Варшаву, а в Варшаве на площади перед вокзалом возьмете извозчика, бричка у коего имеет 217-й номер. Он вас отвезет на Гожую улицу, прямо к дому тридцать пятому.
– Опять Гожая?
– Да. Там вас будет ожидать автомобиль, можете довериться встречающим. Остальное вас просто не касается…