* * *
Неожиданно в наш замок приехало начальство во главе с Батюшиным, с ним был и Сватов, нагрянувший из Петербурга; стало ясно, что их визит неспроста, сейчас, наверное, будет решаться моя судьба. Сначала меня спрашивали:
– Вы спокойны? Как спите? Нет ли сомнений в себе? Может, что-то вас тревожит или угнетает предстоящее испытание? Вы скажите честно. Наш оркестр согласен переиграть эту музыку обратно, и никаких упреков вам делать не станем.
Я ответил, что чувствую себя нормально, готов приступить к делу хоть сегодня, и пусть во мне никто не сомневается:
– Я все-таки офицер российского Генштаба, честь имею, и свой долг перед любимой отчизной исполню до конца.
– Нам это приятно слышать. По традиции, нигде не писанной, но святой, мы предоставляем вам право поставить перед нами какое-либо условие. Может, у вас имеются неприятные долги, которые мы беремся покрыть из казны. Может, вам просто желательно пожить в свое удовольствие перед разлукой с отечеством… Не стесняйтесь. Сейчас ваша жизнь уже поставлена "на бочку", и мы согласны исполнить любую вашу просьбу.
– Благодарю, – обозлился я. – Но вы еще не расплатились со мной по тому векселю, какой я вам предъявил к оплате.
Речь шла о матери, и все это поняли, хотя было заметно, что мое требование не доставило им удовольствия.
Гости деликатно, но довольно-таки внятно намекнули мне, что теперь я способен к работе тайного агента, на что я отозвался безо всякой любезности:
– У нас получается как в том анекдоте: "Играете ли вы на рояле?" – спросили даму. "Не знаю, – честно отвечала она, – я ведь еще не пробовала…"
– Ничего. Попробуете, – было сказано мне в утешение.
– Итак, – напористо заговорил Сватов, – ваше проникновение в Германию мы решили проводить через Гамбург… Вас оставят в гамбургском квартале Сант-Паули, куда порядочный человек соваться никогда не станет. Вы будете без оружия, без денег и без документов, как матрос, корабль которого ушел в море без него. Таких бродяг в Гамбурге много, полиция к ним привыкла, и для вас это будет намного безопаснее…
Меня просили выбрать для работы условное имя.
– Зовите меня просто… Наполеон!
– Нет уж, – засмеялся Батюшин, – с таким именем в Европе лучше не показываться. А если… Цензор?
– Выходит, вы извещены, что так меня прозвали кадеты Неплюевского корпуса за мое пристрастие проверять их читательские интересы. Что ж, я согласен и на Цензора.
Не знаю, какая муха меня укусила, но с этого момента настроение вдруг испортилось, и я не счел нужным даже скрывать этого. К обеду в числе многих блюд подали и заливного осетра, сервированного с большим вкусом, как в ресторане, в рот рыбине повар воткнул пучок зеленой петрушки.
– Наверное, – сказал я, – с таким же старанием и любовью вы сервируете и меня для последнего отпевания. Только не забудьте, пожалуйста, воткнуть мне в рот пучок петрушки.
За столом мои начальники переглянулись.
– Еще не поздно спрыгнуть с поезда, пока он не набрал большой скорости, – осторожно заметил Сватов.
– Жалко, если пропадет мой билет. Он ведь тоже чего-то стоит. Поедем дальше, и… будь что будет!
Обед закончился в тягостном для всех молчании, после чего Батюшин попросил меня выйти с ним в сад.
– У вас неплохо развито нервное предчувствие, что в разведке всегда пригодится, – похвалил он меня. – В самом деле, мы ехали сюда с известием, которое для вас, господин штабс-капитан, может оказаться весьма огорчительным.
– Что-нибудь случилось с отцом? Он жив?
– За отца не волнуйтесь. Жив и здоров. Но вдруг обнаружилась ваша мать, и совсем не там, где мы надеялись отыскать ее следы. Мы нашли ее в Вене, но уже под другой фамилией.
– Говорите все как есть, – взмолился я.
– Ваша мать сейчас проживает в Вене, будучи женой вдового австрийского генерал-интенданта Карла Супнека, и хорошо, что вас не успели послать в Австрию, ибо эта причина, чисто семейная, могла бы затруднить вашу работу.
Я ответил, что мне известен патриотизм матери, которая непомерно горда своим сербским происхождением:
– Мне трудно поверить, что она может состоять в браке с австрийским генералом, угнетателем ее родины.
– Вы правы, – деликатно согласился Батюшин. – Но генерал Карл Супнек из онемеченных чехов, каких немало в армии Франца Иосифа, и он хороший муж для вашей матери. Они живут в достатке, у них собственный дом на углу Пратерштрассе – там, где поворот на Флорисдорф с его загородными дачами…
Я долго не мог прийти в себя от такого сообщения:
– Не ожидал! Сначала она изменила отцу, бросила меня, а теперь предала и заветы своих сербских предков…
– Не горячитесь. Как говорят сами же венцы, "нур нихт худелн" (только не торопоиться)! В этом их мудрость смыкается с нашей, ветхозаветной: тише едешь – дальше будешь.
– Окажись я в Вене, могу ли я ее повидать?
– Ни в коей мере! – отрезал Батюшин. – Ваша работа на пользу разведки Генштаба возможна лишь при том условии, если вы не пожелаете с нею встретиться. Вы можете явиться пред матерью только в единственном случае…
– Где же он, этот единственный случай?
– Когда вопрос станет о вашей жизни или смерти.
Батюшин подал мне руку. Я пожал ее:
– Мой вексель оплачен вами. Отныне вы уже ничего не должны мне. Но зато очень много должен я сам.
– Кому?
– Своей матери – России… честь имею!
6. Встретимся в германии
Надо отдать должное немцам: они умело обогащались за счет приезжающих лечиться или бездельничать на их знаменитых курортах. Берлин сознательно заманивал русских в Германию, издавая на русском языке дешевые, но прекрасные путеводители по курортам, перечисляя все выгоды для здоровья от посещения Кисингена, Эмса, Баден-Бадена или расположенного в горах Берхтесгадена (где позже Чемберлен продал Гитлеру чехов и словаков, открывая ворота для продвижения вермахта на восток).
Русский человек умеет беречь копеечку. Но еще лучше умеет транжирить деньжата, если они у него стали "бешеными". Каждое лето огромные толпы россиян навещали "фатерланд", как свою вотчину, до осеннего листопада заполняя гостиницы Шварцвальда, курорты и лечебницы Баварии и Силезии; в Германии их многое восхищало – новинки электротерапии и успехи немецкой химии в фармацевтике, ровные клумбы за свежепокрашенными палисадами, чистота прогулочных тротуаров, отсутствие пьяных на улицах, старинная посуда с пейзажами и цитатами из Библии по краям тарелок, приветливость прохожих, которые не говорили тебе вслед:
– Не толкайся! Не то я так толкну, своих не узнаешь…
Русские видели только внешнюю сторону Германии, не стараясь проникнуть в нутро ее, которое очень искусно было задрапировано от взора посторонних. Русских обывателей пленял даже аромат общественных мест, которые никак не сравнить с нашими нужниками на станциях и вокзалах.
– Куда нам до немцев! – говорили они. – Вы бы только посмотрели, как живут: у них даже писсуары и унитазы такой чистоты, что в них можно тесто месить…
Мне было мало дела до сверкающей эмали, что покрывала Германию снаружи, как благородная патина покрывает стареющую бронзу. Я готовился войти во владения кайзера не с парадного подъезда, где швейцар поразил бы меня золотыми "бранденбурами" своего мундира, а с черного хода Германии, где давно разлагаются отбросы немецкого общества, где укрывалось все то, что показывать посторонним стыдно и не положено.
Хромой хозяин нашего замка предупредил меня:
– Вообще-то, без ножа в кармане или без кастета на пальцах в Сант-Паули лучше не появляться. Зато в этом квартале Гамбурга нет даже политической слежки, ибо любая облава требует не десятков, даже не сотен, а сразу многих тысяч полицейских… Завтра у вас состоится свидание с дамой, владеющей особым гамбургским диалектом "плат-дейгом". Не мешает пополнить свой лексикон такими словечками, от которых даже у меня волосы на голове встают дыбом.
* * *
Русская разведка Генштаба никогда не использовала в своих целях красоту женщин стиля "вамп", испепеляющих огненным взором каждого дурака в штанах. Напротив, любая разведчица обязана скрывать свои женские достоинства, должна уметь так стушеваться в толпе, чтобы ее даже не заметили. Работавшая в австрийских Сосновицах жена нашего ротмистра Иванова выходила из любых рискованных переделок, но была скорее дурнушкой, на которую мужчины не обращали внимания. Малозаметная скромница Лидочка Кащенко проникла в самую гущу маневров австро-венгерской армии и доставила в бюро Батюшина фотоснимки новой германской гаубицы…
Дороги Мазовии уже развезло от предзимней слякоти, когда казенный автомобиль доставил меня в Варшаву – прямо на Гожую улицу, где я уже не стал удивляться, встретив здесь симпатичную пани Цецилию Вылежинскую, памятную мне по сценам парфорсной охоты в имении "Поставы" под Вильно.
Я оставил в передней фуражку и тросточку. Женщина захлопнула крышку рояля, на котором она перед моим приходом что-то наигрывала, и теперь не спеша раскуривала дамскую папиросу.
– Позвольте, – сказала она, – представиться вам заново. Отныне я ваша жена, и пусть даже фиктивная, но все-таки прошу не ошибаться в моем новом имени: для вас я теперь Эльза Штюркмайер, вы женились на мне по страстной любви, хотя, не спорю, разница в нашем возрасте и существует.
– Вы моложе меня, – остался я благородным.
– Увы, – был мне ответ…
Я выдержал долгую актерскую паузу, которую не знал чем заполнить. Эту паузу я целиком посвятил беглому осмотру богатой обстановки квартиры. Но по вещам и множеству безделушек не удалось правильно распознать характер и вкусы моей "нареченной". В этот момент я еще не решил, как вести себя в подобной ситуации, каковы мои мужские права на эту женщину. Мне было неловко чувствовать себя мужем Вылежинской-Штюркмайер, которая с явной усмешкой продолжала говорить:
– Не советую отказываться от "брака" со мною, ибо в Германии я достаточно богата. Если не я сама, так, надеюсь, вас соблазнит мой завод по изготовлению керамических труб для дренажирования полей, еще у меня имеется мастерская в Ноунгейме по обжигу кирпича, приносящая немалые доходы.
Только сейчас я вступил в острую словесную игру.
– Понимаю, – кивнул я с нарочитым достоинством, – вам совсем не нужен муж, а лишь хозяин вашего большого хозяйства, и вы остановили случайный выбор на мне.
– Да. Мне рекомендовали вас с самой лучшей стороны, и все будет в порядке, только не влюбитесь в меня.
Все это становилось не только забавно, но даже обидно для моего мужского самолюбия. Я спросил Эльзу:
– А если я осмелюсь влюбиться в вас?
– Я большая недотрога.
– Неужели?
– И вы получите от меня оплеуху.
– Как у вас все просто!
– Напротив, в таком деле, какое нам предстоит начать и закончить, масса сложностей, и вам самому не захочется впадать в крайности амурной лирики… Теперь садитесь.
Я сел за столик, добрую половину которого занимала ее громадная шляпа, украшенная букетом искусственных цветов.
– Сейчас это модно, – произнесла Эльза, словно извиняясь, и перебросила шляпу на диван. – Вы не откажетесь от кофе?
Она скоро вернулась из кухни, неся поднос с двумя чашками, придвинула мне вазу с варшавской сдобой.
– Вы полячка, – не спрашивая, а утверждая, сказал я.
– Нетрудно догадаться.
– И, конечно, заядлая патриотка, как все полячки.
– Польшу обожаю.
– Что же заставило вас, патриотку Польши, служить России, которая – в глазах большинства поляков – предстает давней поработительницей ваших исконных прав и вольностей?
Ответ я получил самый обстоятельный:
– Я рискую собой уже не первый год не ради успехов вашего Генерального штаба. Поляки тоже начали сознавать главное: насильственный симбиоз Польши с Россией закономерен, как и семейное сожительство, в котором не все бывают правы, не все и виноваты. Как бы история ни ссорила наши страны, но вы, русские, не тронули нашего языка, вы не стали разрушать нашу культуру, а это непременно случилось бы, если б на вашем месте оказались германцы с их политикой своего превосходства. Именно так и поступили немцы в Познани, так же изнасиловали поляков австрийцы в Краковии, где уже не слыхать польского языка даже в школах. Таким образом, – заключила Эльза, – работая на пользу России, я стараюсь ради будущего той Польши, которая обязательно возродится заново на священных обломках когда-то могучей и великой Речи Посполитой…
Затем она сообщила, что в замок я уже не вернусь:
– Вам там больше нечего делать. Сегодня вечером из Варшавы отходит поезд на Ригу, с которым вы и уедете.
– Наша совместная жизнь уже разбита?
– Встретимся в Германии. Не пора ли приступить к делу? – напомнила Эльза. – Надеюсь, вы не станете записывать мой урок, ибо голова человека лучше всякого блокнота.
До отхода поезда она посвятила меня в тайны того квартала Гамбурга, из коего я должен выйти другим человеком. Эльза раскинула передо мною массу фотографий, я увидел трущобы и богатые магазины, лазейки темных пивных и фасады богатых борделей, из окон старых лачуг выглядывали толстомясые женщины в халатах нараспашку, какие-то подозрительные личности вглядывались в меня из глубины снимков.
– Перед вами моментальные снимки немецкой криминальной полиции. Итак, вы попали на главную улицу Репербан, от которой расходятся в стороны Петер и Мариен, Борделкайзерненштрассе, все они ограждены от города решетками, как зверинец. Запоминайте расположение домов и вывесок. Вот витрина с выставкой образцов татуировок, здесь мастерская японца Мару-сан. А вот "будка зяблика"! По сути дела, это притон-ночлежка, обжитый люмпенами всего мира, самое поганое "дно" сытой буржуазии, которая и отгородилась от него решетками.
Эльза спросила меня: все ли я запоминаю?
– Вам нужно все это знать, чтобы выжить в этом аду.
– Не беспокойтесь. У меня отличная память. Продолжайте…
– Если в Сант-Паули вы не встретите полицию, зато следует остерегаться особой "службы безопасности", организованной самими преступниками. У них налаженная, как часы, манера оповещения о каждом "желторотом", каким вы и будете для них. Далее – танцевальные залы Трихтера, рядом с ними расположен "Паноптикум", имеющий международную известность.
– Неужели музей? – удивился я.
– Нет. Выставка голых женщин… А вот снимок с местных "штрихюнгес". Это подростки, уже истерзанные кокаином, губы у них накрашены, как у женщин, и брюки чересчур узкие. Самые популярные "штрихюнгесы" носят солдатские обмотки.
– Зачем мне это знать? – отвернулся я.
– Затем, что они будут приставать и к вам, как продажные твари. Лучший способ отделаться от них – дать кулаком прямо в рожи, и тогда они сами отстанут. Далее, – деловито продолжала Эльза, – избегайте в кафе или барах заказывать выпивку. Распознав в вас "желторотого", могут подсыпать дурманящий порошок, после чего вы очнетесь раздетым в канаве…
Вылежинская-Штюркмайер говорила о Сант-Паули с таким знанием дела, с такими подробностями посвящала меня в тонкости "плат-дейга", что я даже заподозрил ее – не прошла ли она сама через это чистилище гомерических пороков?
– Это еще не все, – сказала она. – Ради собственной безопасности вы обязаны соблюдать полное равнодушие ко всему, что вас возмущает. Сант-Паули – во власти сутенеров, составляющих могущественный клан преступной элиты, с ними лучше не связываться. Если на ваших глазах станут избивать женщин, не вздумайте за них вступаться, этого в Сант-Паули никто не делает, наоборот, охотно злорадствуют. Любая попытка заступничества кончается плохо. И первой вцепится в ваши волосы та самая жертва, за которую вы по наивности заступились…
– Чем же это объяснить? – не поверил я.
– Очевидно, срабатывает обостренная форма мазохизма, свойственная всем продажным женщинам… Наконец, мы приближаемся к знаменитому во всем мире "дому Зеликмана", где творятся самые гнусные оргии и где, между прочим, заключаются миллионные сделки. Здесь вы можете встретить богатейших спекулянтов Германии, графиню или баронессу из самого высшего общества, которая денег не берет, но зато она сама платит деньги, чтобы испробовать на себе все способы извращений.
– Простите, но зачем мне все это знать?
Эльза Штюркмайер огорченно вздохнула:
– Милый вы мой! Затем и рассказываю все это, что именно в проклятом "доме Зеликмана" мы с вами встретимся, после чего и начнется наша волшебная супружеская жизнь…
…Вылежинская проходила под именем "Сатанаиса" – и в ней действительно было что-то сатанинское. Не стыжусь признать, что я ее всегда побаивался, ибо она, помимо связи со мной, жила какой-то двойственной жизнью, мало доступной моему пониманию. Забегая намного вперед, скажу, что она была обезглавлена на гильотине в Моабите – уже во времена Гитлера как тайный агент разведки Пилсудского.