- Не поверили мне люди... Мы с ним до этого поругались. Да разве никто и никогда не спорил? Думали, я его столкнул,- Кайтук откинулся назад.- Прогнали меня из аула. Второе лето я здесь... Как-то ходил к аулу, думал, спущусь, посмотрю на сыновей, да постеснялся людей... А Созо мой брат. Он все лето со мной. Говорю, иди домой, да он не хочет. Жениться ему пора, но кто теперь пойдет за абрека? А о тебе слышали на Урухе... Да, новость бежит впереди человека... Потом виделись мы с курьером стур-дигорского прихода, родственник он мне. Он тоже рассказал о тебе. Так ты задумал уйти за перевал?
- А что делать? - быстро ответил Бабу.- Отдаться приставу? Не хватает у меня смелости погибнуть так легко.
- Зимой я жил за перевалом... Эх, трудно им и без нас! Они тоже несчастны... Оставайся с нами. Чем плохо? Над головой чистое небо. Свободу нашу в кандалы не закуют! А на зиму уйдем в аул, что на самом перевале, туда никто не придет... Будь нам товарищем! Я все сказал...
Умолк Кайтук, и Бабу задумался... Согласиться или махнуть за перевал? Но что его ждет там? А здесь?
Он погибнет, не оплаканный матерью. Хорошо, если земле предадут товарищи его прах...
5
Инал смеялся, запрокинув назад голову. Он сидел на краю стола. Одна нога у него болталась, ударяясь каблуком легкого сапога о толстую квадратную ножку стола, а другая уперлась в край скамьи. Курьер улыбался, стараясь угодить Иналу, к которому благосклонно относился сам пристав. Перед ними стояла Фарда, мать Бабу, и, понурив голову, смотрела в заляпанный сапогами пол. Она не могла совладеть с собой, дрожала от обиды, думая о том, как бы не упасть перед потерявшими совесть мужчинами.
- Скажи, где твой сын? - Инал вдруг оборвал смех, сполз со стола и, покручивая ус, вперил взгляд в женщину.- Пусть он вернется, если не трус! Зачем ты только родила такого сына?
Фарда подняла голову, и Инал увидел, как дрогнули в усмешке ее губы. Вдруг женщина громко произнесла:
- Подожди, Бабу напомнит тебе эти слова, несчастный! Ты лучше сними шапку и вместо нее повяжи на свою голову платок...
Пораженный курьер так и застыл с раскрытым ртом. Это было неслыханное оскорбление мужчине. Он приготовился увидеть слезы женщины, услышать ее мольбы простить сына, а она такое сказала. Да кому? Самому Иналу! Стражник оглянулся на курьера, словно искал у него поддержки. Тот закрыл рот и привстал, наклонившись вперед, с интересом рассматривая женщину.
Неожиданно Инал сорвался с места, оскалив зубы, подскочил к женщине и замахнулся на нее. Фарда, отпрянув, закрыла лицо краями платка.
- Бей! - крикнул курьер.- Все равно Бабу узнает.
Имя Бабу отрезвляюще подействовало на Инала, и он, сверкнув глазами, в беспомощной ярости заметался по канцелярии. Фарда повернулась к нему спиной и тихо пошла к выходу. Курьер шлепнул рука об руку, зацокал языком, а Инал остановился. Широко расставив ноги, он стоял посреди канцелярии. Когда
за женщиной закрылась дверь, Инал выпалил одним духом:
- Убью, если откроешь рот... Ничего ты не слышал! Этой проклятой женщины в канцелярии не было!
Курьер выставил перед собой руки, потом поспешно приложил их к груди:
- Э, мало ли кто ходит сюда! Никакой женщины я не видел. Откуда я знаю мать Бабу?
- Замолчи, ишак! Не произноси при мне это имя... Скажи, пусть уберут канцелярию. Чего ты уставился на меня? Пшел вон! - топнул ногой Инал.
Курьер не стал дожидаться, пока Инал распалится: чего доброго и ему достанется...
Фарда вышла из канцелярии сгорбившись. Постояла на крыльце, не зная зачем, потом спустилась по широким ступенькам...
По улице шла, не отрывая взгляда от дороги. Не было сил передвигать ноги, она волочила их.
Мужчины, встречавшие ее, уступали ей дорогу и молча кланялись. Они понимали: то, что случилось с Бабу, может произойти и с ними. Кто же из них сдержится, если будут уводить последнюю корову?
Фарда не видела, как из дома вышел Кудаберд и направился к ней. Поравнявшись с женщиной, он встал на ее пути, и только тогда она подняла голову.
- Прости, Фарда, меня опять зовут в канцелярию. Сам пристав хочет говорить со мной...
Снова она смотрела под ноги и едва заметно кивнула головой.
- Пусть твое сердце будет спокойно, я им ничего не скажу. О, они еще не знают меня!
Фарда продолжала молча стоять. Ей было все равно, что скажет Кудаберд приставу. Никто ей теперь не поможет вернуть сына.
- Молю бога, Фарда, чтобы он дал тебе сил дождаться Бабу,- Кудаберд шагнул в сторону, и женщина пошла своей дорогой.
Кудаберд посмотрел ей вслед: "Как только она еще ходит по земле? Эх-хе, за что только бог так немилостив к ней? В хлебе-соли никому не отказала, если у кого горе, она себя не щадит, готова помочь, чем может... Да убережет меня бог от такого несчастья". Но тут же, забыв о ней, он стал рассуждать о том, как будет вести себя с приставом. Приковыляв в канцелярию, он поднялся на крыльцо. Робко приоткрыл дверь и, не просовывая головы, поздоровался, а уж только потом переступил порог и огляделся.
Инал отошел от окна, сел на скамейку рядом с курьером, пригласил и Кудаберда, но тот отказался.
- Как живешь, Кудаберд? Давно мы не виделись с тобой,- Инал загадочно улыбнулся.
"Чтобы у тебя подохла вся скотина, а в поле высохла кукуруза",- подумал Кудаберд, он заложил руки за спину и тоже улыбался.
Инал посмотрел на курьера, и тот встал, медленно прошел к выходу, у порога оглянулся и, подмигнув Кудаберду, плотно прикрыл за собой дверь.
- Ты, Кудаберд, часто ездишь на базар во Владикавказ... Говорят, у тебя много серебра. О, люди все знают! От них ничего не утаишь!
- Серебро? Откуда оно у меня, Инал? Да и чем я торгую?
Но Инал уже не слушал хромого, он почесал заросшую щеку.
- Ну-ка подойди поближе,- неожиданно сказал он, и, когда Кудаберд покорно приблизился к нему, понизив голос, продолжал: - Пристав позвал меня вчера к себе домой и говорит: "Как ты думаешь, Инал, можно довериться Кудаберду?" Что я мог ответить ему? Не стал напоминать приставу, как ты обманул меня, сказав, будто не видел гостя, который приходил к Знауру.
Хромой утер нос рукавом: "Какой капкан приготовил ты мне? Эх, зачем я вышел тогда к Цараю? И Знаур оказался хорош, заставил меня врать".
- Пристав просил передать тебе, что он заплатит тебе серебром, если ты узнаешь, где укрывается Бабу,- продолжал Инал.
Кудаберд отчаянно замахал руками:
- Подумай, что ты говоришь? Мне ты предлагаешь такое? Да я... Среди людей я живу, проклянут они меня!
Инал шумно встал, шагнул к Кудаберду, положил ему на плечо руку. Хромой не мог вынести его насмешливого взгляда и опустил голову.
- Не спеши, Кудаберд! Отказаться ты всегда успеешь... Серебро не валяется в твоем хлеву, а к тому же почему бы тебе не стать кунаком пристава? Отказом же навлечешь на себя его гнев... Иди, да помни - я жду тебя завтра.
Он проводил Кудаберда до дверей и на прощанье повторил:
- Так не забудь, зачем я тебя звал.
На крыльце стоял курьер; он поджидал Кудаберда.
- Тебе не могут забыть обмана,- проговорил он, не глядя на хромого.- Не будь дураком, серебро тебе достанется даром.
Кудаберд даже не остановился, он скатился по ступенькам и, не оглядываясь, захромал к себе.
Дома Фарда застала Знаура. Сын вбивал колья вокруг молодых деревцев, посаженных еще весной братом. Достаточно ему было посмотреть на мать, как он понял, что опять случилось неладное. Выпустив из рук топор, он шагнул к ней.
- Ты слышала плохое о Бабу?
- Нет... люди уж забыли о нем,- мать больше всего боялась выдать свое состояние сыну.
Но разве она могла сказать, что у нее на сердце? Узнай он, как ее оскорбил Инал, так разве удержался бы! Нет, не простил бы сын ему. Смерть бы предпочел позору. И лишилась бы Фарда последнего сына.
Поднял Знаур топор; он не поверил матери, но не стал допытываться. Он принялся за прерванную работу, вгоняя колья в землю одним ударом. В душу вкралась тревога.
В хлеве блеяла неподоенная коза, но мать ушла в дом, и Знаур растерялся. Спасибо, пришла Ханифа. Она взяла ведерко, подоила козу и, процедив молоко, собралась домой.
- Постой, Ханифа,- Знаур преградил девушке дорогу, вытянув руку. Пойди посмотри, что делает Фарда. Случилось что-то...
- Я сделаю, как ты хочешь, Знаур,- послушная Ханифа не посмела отказать ему.
Его одолевала мысль о том, как узнать, что случилось в канцелярии. Но у кого спросишь? Не бежать же к Иналу. О чем только ни передумал Знаур, пока Ханифа была в сакле. Ему показалось, что девушка слишком долго там, и уж было сам пошел туда, однако постеснялся матери, а особенно Ханифы. Наконец, вышла его посланница.
- Плачет,- проговорила Ханифа.- Причитает, отца вспомнила...
Девушка не знала, чем ему помочь, и, потоптавшись на месте, направилась к выходу. Хлопнула калитка, и Знаур быстрым шагом пошел в саклю. По тому, как он остановился перед матерью, Фарда поняла, что должна рассказать ему все, иначе Знаур пойдет в канцелярию и наделает бед. Мать видела, как суровело его лицо. На переносице сошлись брови, сухая кожа у глаз собралась в складки. Потом дернулись ноздри тонкого с горбинкой носа.
- Прокляну тебя, Знаур! Всему народу скажу, что ты предал мать и она отказывается от тебя!
Знаур не понял, куда клонит мать.
- Если ты не сдержишь в себе гнев, хоть одним словом покажешь моим смертельным врагам свою боль,- мать задыхалась, она сорвала с головы платок, седые волосы рассыпались по плечам,- прокляну!
Сын стоял перед ней, растерявшийся, беспомощный.
- Инал смеялся мне в лицо... Он поднял руку, хотел ударить. Курьер тоже смеялся,- сказала Фарда, и у нее подкосились ноги.
Громко застонав, Знаур схватился за голову и заметался по сакле. Ну почему мать взяла с него клятву?
6
У дома Дзанхота, размахивая руками, кричали стражники. Старик терпеливо слушал, никак не реагируя на их вызывающее поведение. Он даже зевнул. Позади с ноги на ногу в который раз переступал Царай. Ох, как бы он сейчас расправился с наглецами! Ему непонятно поведение Дзанхота, почему он не заставит их умолкнуть? А старик знал, что эти люди опасны, они наделены властью. Она вскружила им головы, заставила забыть приличие.
- Бабу жил в твоем доме!
- Куда он делся?
Молчание Дзанхота бесило их еще сильнее.
- Что мы скажем Хаджи-Мусса Кубатиеву?..
Тут Дзанхот не выдержал, улыбнулся, пожал плечами.
- Вы рядом с ним живете, на горячих конях ездите и служите самому царю... Вам ли не знать!
Дзанхота перебили:
- Почему ты не схватил Бабу?
- Его ищут власти!
- Он был гость моего дома... Или вы уже не осетины? Может, в вас умерла кровь ваших родителей? - повысил голос Дзанхот.- Стыдно мне слушать вас. Что за время пришло?
Всадники поняли, что ничего не добьются от старика, и решили искать Бабу в горах, на тропках, ведущих к перевалу. Они стегнули коней и умчались. Когда стражники удалились, Дзанхот оглянулся на племянника:
- Мы забыли о своем госте... Какой позор! Ты слышал, они хотят знать, куда ушел Бабу,- Дзанхот кивнул в сторону гор.- Боюсь, не настигли бы они его. Успел ли перейти перевал? В горах легко заблудиться. Как ты думаешь, Царай?
Племянник привык к такому обращению Дзанхота. Старик советовался с ним, правда, не на людях, а вот так, когда оставались одни.
- Бабу вырос в горах, не заблудится...
- Я думал, ты скажешь, что тебе надо идти в горы... Хотя где его теперь искать?
Почувствовав, как на спине выступила испарина, юноша бросил быстрый взгляд на старика. Царай был готов сказать ему, что тут же отправится в горы и не вернется до тех пор, пока не найдет Бабу.
- Да, Бабу - настоящий мужчина! Другой бы отдался приставу... Мы еще услышим о нем, Царай.
Помолчав, старик разгладил обвислые усы и, прошаркав через дворик, вышел за калитку. Царай проследил за ним, а когда Дзанхот св'ернул на тропинку, ведущую к нихасу, он перепрыгнул через ручеек и оказался у себя во дворе. Ему пришло в голову отправиться за перевал, если он не встретит Бабу в горах. Нет, не случайно Дзанхот завел этот разговор. Надо найти Бабу и предупредить о погоне... Стражники могут добраться и за перевал. Хороши Хамицаевы, если не смогли уберечь своего гостя, выпроводили за порог и успокоились. Нет, Царай не может рисковать таким человеком, как Бабу. "Видно, никому нет покоя от этих приставов. Да разве они люди? Вырезать бы весь их род, и тогда бы нам стало легче. Хорошо, что к нам редко приезжают власти. Один Кубатиев чего стоит". Он вбежал в саклю. Мать сидела у очага и штопала башлык. Оторвавшись от работы, она посмотрела на сына: Царай снял со стены хордзен.
- Нана, хочу сходить в горы... Положи мне еду. Дня два-три не жди меня.
Ни о чем не спросила мать сына. Уходит - значит, нужно. Царай уже мужчина и знает, что ему делать.
Пока мать укладывала чурек и полкруга сыра, Царай переобулся. Снял легкие чувяки и на шерстяные носки натянул постолы. Прошелся по сакле. Снял висевшую в углу бурку, свернул, перевязал сыромятной кожей и перекинул через плечо, принял от матери хордзен. Женщина стояла у порога и молча наблюдала за ним. Рослый, широкоплечий, он весь в отца.
- Пойду, нана... Не забудь пересчитать овец, и пусть Асланбек накосит свежей травы для коня. Если Дзанхот спросит, где я, скажи, ушел искать гостя, а остальным нет дела до меня,- Царай почему-то провел рукой по лицу и вышел.
За калиткой он ступил на тропинку, по которой провожал Бабу. Но уйти из аула незамеченным Цараю не удалось. Его окликнул Тарко, соседский парень. Царай от досады не мог и слова вымолвить.
- О, похоже ты собрался в дальний путь,- Тарко оглядел Царая с ног до головы, усмехнулся.
Невысокого роста, щупленький, Тарко едва достигал плеча Царая.
- Не к грузинам ли отправился? Торговлю с ними, может, хочешь завести? - Тарко засмеялся, а Цараю хотелось ударить его кулаком по крупным белым зубам.- Послушай, возьми меня с собой. С попутчиком все же веселей, а потом в горах много волков,- Тарко выразительно посмотрел ему в глаза, и Цараю пришлось отвернуться от его пытливого взгляда.
- О чем ты говоришь? У грузин мне нечего делать... Ну, а волков я не боюсь! - Царай попытался улыбнуться, соображая, как отделаться от соседа, так некстати повстречавшегося. - Хочу побродить в горах.
Наклонив голову, Тарко прищурил правый глаз. От него не скрылось смущение соседа. Он знал, чего ради Царай идет в горы.
- Э, я давно искал, с кем бы пойти в горы... Сейчас, подожди меня, я только бурку прихвачу,- воскликнул Тарко и убежал к себе; крутая тропинка вела к прижавшейся к скале сакле.
"Придется вечером вернуться домой... Эх, надо было мне дождаться ночи. Куда я потащусь с ним... А может, остаться? Тогда он обидится",- с горечью подумал Царай.
Бросив на землю хордзен, он опустился на корточки, положил на колени бурку. Аул расположился на выжженном солнцем склоне. Только сакли Дзанхота и Царая стояли на узкой площадке у самого обрыва. С того места, где сидел Царай, виднелись дворики, над аулом стоял терпкий кизячный дым. Хотя лес был рядом, на северных склонах гор, а все же горцы предпочитали топить кизяком, который заготавливали летом.
Наконец появился Тарко. Он сбежал по тропинке и остановился перед Цараем, который смотрел на него снизу вверх.
- Ничего на свете так не люблю, как наши горы... Правда, еще квас мне нравится и свежая баранина в чужом доме. И горячий кукурузный чурек с парным молоком, и еще - пироги с мясом...
Не' выдержав болтовни, Царай прервал его:
- Может, ты останешься дома?
- Я?! Ты это сказал мне? - Тарко оглянулся.
- Разве нас здесь трое? - спросил в свою очередь Царай.
Тарко присел рядом с Цараем и тихо, но внятно проговорил ему на ухо:
- Гость Хамицаевых был гостем аула,- Тарко откинулся назад и посмотрел себе под ноги.- Если его схватят волки, то позор падет и на меня. Разве это не так?
На лице Царая появилась улыбка, он кивнул головой.
- Спасибо, Тарко. Мы найдем его и скажем, что ему грозит опасность. Идем, время дорого.
Впереди пошел Царай, за ним Тарко...
7
После мучительного раздумья Бабу остался с Кайтуком. Он побоялся сделать шаг, который бы отдалил его от родимого края. Уйти за перевал, значит, ничего и никогда не услышать о своем ауле, матери, брате, не видеть родные места.
Оставшись в Дигории, Бабу надеялся иногда наведываться домой. Правда, это, наверное, будет не так скоро, когда успокоятся власти и перестанут охотиться за ним. Кто знает, скоро ли наступит этот день. Но Бабу может терпеть. В детстве он ушел с чабанами в горы и, отстав от них, заблудился. Три дня и две ночи мальчик провел один, голодный, даже воды не было. Но он ни разу не заплакал, сам пришел на стоянку. Его накормили и тут же отшлепали, чтобы в другой раз не случилось подобного.
... Бабу сидел на камне и с высоты смотрел вниз, туда, где грохотала речка, где аул затерялся в расщелинах скал. Нет, он не забудет Дзанхота и Царая. Конечно, они поступили по обычаям, завещанным отцами. Но никто бы не осудил Хамицаевых, не пошли Дзанхот племянника в Тулатово. Высокую честь оказали ему Хамицаевы.
Солнце припекало спину, Бабу натянул на затылок широкополую войлочную шляпу. Вокруг раскинулся ковер разнотравья. Напротив крутой, почти отвесный, лесистый склон. Природа как бы нарочно сделала так: лес рядом, а взять его нельзя. Выше леса - заснеженные скалы, за ними вершина, покрытая чабанской шапкой из белой овчины.
К Бабу приблизился Кайтук. Он не сразу дотронулся до его плеча, не хотел прерывать думы нового товарища. Наконец Кайтук мягко проговорил:
- Пора, брат мой!
Бабу оглянулся, и Кайтук увидел в его глазах грусть. Он тоже первое время тосковал по дому, сердце не находило покоя, и, чтобы забыться, он без устали ходил по горам. Потом как-то сразу смирился. Наступила осень, и в заботах о себе отодвинулись мысли о близких. Кайтук понимал товарища. Тот, кто уходит в абреки, теряет связь с людьми, умирает вдали от дома. А ведь уходят в абреки не по своей воле. Таких безумцев мать редко родит.
Доверчиво улыбнувшись Кайтуку, Бабу встал, так тряхнул головой, что шляпа свалилась набок.
- Сердце плачет, Кайтук... Но ты верь мне: в руки пристава не отдамся. Будем вместе! Теперь мы с тобой братья... Веди меня, я верю тебе, Кайтук. Только прошу об одном: погибну - похорони в горах. Не забудь только сообщить братьям, пусть придут ко мне, простятся...
Мужчины крепко стиснули друг другу руки и одновременно повернулись к ожидавшему их Созо.
Им предстояло пройти по крутому склону, потом, спустившись по нему, укрыться в скалах, дождаться темноты, чтобы незамеченными выйти из ущелья. Кайтук шел легко и быстро, казалось, вот-вот пустится в пляс. И у Бабу такая походка: энергичная, шаг пружинист. В такт шагу размахивал руками, сильно сгибая их в локтях. Только один раз оглянулся, чтобы сказать:
- Ты, Бабу, идешь неслышно, словно зверь. Какой из человека абрек,. если за версту слышен его шаг.
Бабу не ответил. Его все еще занимали невеселые мысли о будущем. Как он ни старался не думать, а все же в голову лезло настойчивое: "Теперь ты бездомный волк".