Последнюю фразу он произнес, опять опустив глаза, будто вел разговор сам с собой. Поблагодарив доктора, я покинула гостиную.
Уже в холле я пожалела, что не выяснила, каким же именно образом завещание ставит меня в связь с дядей Сайласом, и минуту-другую колебалась: не вернуться ли, не потребовать ли объяснений? Но затем напомнила себе, что до часу осталось потерпеть совсем немного, во всяком случае, он, наверное, так считал. Поэтому я поднялась наверх, в классную, которую мы теперь использовали как общую комнату, где нашла поджидавшую меня кузину Монику.
- С вами все хорошо, дорогая? - спросила леди Ноуллз. Она подошла и поцеловала меня.
- Да, все хорошо, кузина Моника.
- Вздор, Мод! Вы белее моего носового платка. Что случилось? Вам нездоровится? Вы испуганы? Да вы дрожите… дитя, вы дрожите от страха.
- Наверное, я действительно испугалась. В завещании моего покойного папы есть что-то такое о дяде Сайласе и обо мне. Я не знаю… это доктор Брайерли говорит, и он сам более чем встревожен, поэтому я уверена, что там что-то ужасное. И я боюсь… боюсь… я очень боюсь. О кузина Моника, вы не покинете меня?
Я обхватила руками кузину за шею, прижалась к ней. Она целовала меня, я - ее… и плакала, будто перепуганное дитя, - я действительно была им, наивным, ничего не ведающим о жизни.
Глава XXIV
Вскрытие завещания
Возможно, страх, с каким я ожидала часа дня и прояснения смысла тех обязательств, которыми поторопилась связать себя, был неразумным и свидетельствовал о моей болезненной впечатлительности. Но, признаться, я так не думаю; подобно многим слабым натурам, я обычно подчиняюсь порыву, а потом ищу свою вину в развитии событий, которым не я в действительности дала толчок.
Меня испугал доктор Брайерли - когда упомянул про особый пункт завещания, - испугал выражением своего лица. Я помню лица, являвшиеся мне по ночам в кошмарах, преследовавшие меня, наводя неописуемый ужас, хотя я и не могла сказать, в чем крылись их чары. Точно так же было с его лицом - в печальном и мрачном взгляде таились угроза и предвестие беды.
- Не надо бояться, дорогая, - уговаривала кузина Моника. - Это глупо, в самом деле глупо, они же не отсекут вам голову, не причинят вам никакого непоправимого вреда. Если речь идет о потере незначительной суммы денег, вам и тревожиться незачем. Мужчины - престранные существа, жертва для них измеряется только деньгами. Доктор Брайерли изменился бы в лице именно так, как вы описываете, если бы предвидел, что вы обречены лишиться пятисот фунтов. Но ведь это вас не убьет!
Леди Ноуллз прекрасно умела ободрить, но я не могла вполне успокоиться; я чувствовала, что она сама не очень-то верит в свои доводы.
Над камином в классной висели небольшие французские часы. Я поглядывала на них чуть ли не ежеминутно. И вот - без десяти час.
- Не спуститься ли нам в гостиную, дорогая? - предложила кузина Моника, которой передалась моя тревога.
И мы отправились вниз, задержавшись, по обоюдному желанию, на верхней площадке лестницы перед большим окном, выходившим на подъездную аллею. Под нависшими могучими ветвями по дорожке, ведущей к дому, скакал верхом на своей рослой серой лошади мистер Данверз, и мы подождали, пока он не спешился у входа. Прибывший, в свою очередь, помедлил у двери, наблюдая за энергичным ходом крепкой двуколки приходского священника, которой правил викарий.
Доктор Клей вышел из экипажа и обменялся рукопожатием с мистером Данверзом. Два-три слова викарию - и тот покатил обратно, окинув огромные окна взглядом, от чего мало кто удержался бы.
Священник с мистером Данверзом подымались, не торопясь, по ступенькам, а я следила за ними, как пациент за сходящимися хирургами, которым предстоит не известная в практике операция. Они тоже подняли глаза на окно, прежде чем войти в дом, и я подалась назад.
Кузина Моника взглянула на часы.
- Осталось четыре минуты. Идемте в гостиную!
Дав время джентльменам преодолеть почти все расстояние от входной двери до кабинета, мы спустились, и я услышала, что священник сокрушается об опасном состоянии Гриндлстонского моста. Я удивилась: он думает о подобных вещах, когда время скорбеть! Эти несколько минут напряженного ожидания не изгладились из моей памяти и поныне. Помню, как джентльмены замедлили шаг и остановились при повороте из дубовой галереи в кабинет, как священник потрепал по мраморной щеке Уильяма Питта{32} и попробовал пригладить кудри, "взлохмаченные" резцом скульптора, а сам вникал в детали дела, которое излагал перед ним мистер Данверз. Потом, когда они скрылись за поворотом, вдруг кто-то там оглушительно высморкался, и я решила - да и сейчас не сомневаюсь, - что это был священник.
Мы и пяти минут не провели в гостиной, когда появился Бранстон, он объявил, что упомянутые джентльмены собрались в кабинете.
- Идемте, дорогая! - сказала кузина Моника.
Опираясь на предложенную ею руку, я добралась до двери в кабинет. Вошла. Вслед за мной вошла и кузина. Джентльмены прервали разговор, сидевшие встали, священник же с печальным видом направился ко мне и тихим, очень мягким голосом поздоровался. Его голос, впрочем, не обнаруживал никакого волнения, ведь моего отца - хотя он никогда ни с кем не ссорился - отделяла от всех соседей огромная дистанция, и я не думаю, чтобы нашлась душа, знавшая более чем об одной-двух сторонах его непростого характера.
Однако, даже учитывая затворничество, на которое он добровольно обрек себя, отец, как многие еще не забыли, был удивительно популярен в графстве. Он всякому выказывал благожелательность, но чего не выносил, так это принимать многочисленных гостей и появляться в обществе. Он имел превосходные охотничьи угодья и распоряжался ими с редким великодушием; в Доллертоне он держал свору гончих, с которой половина графства охотилась в его лесах с начала и до конца сезона. Отец никогда не отказывался открыть кошелек, если просьба о вспомоществовании хотя бы облекалась в убедительную форму. Он поддерживал любой фонд и жертвовал на общественные нужды, на благотворительность, на развитие спорта и сельского хозяйства - не важно, на что, лишь бы фонд создавали честные люди. И всегда давал щедрой рукой. Несмотря на его замкнутый образ жизни, никто бы не сказал, что он недоступен, - ведь он ежедневно тратил часы, отвечая на письма, и при этом то и дело обращался к чековой книжке. Он давно уже отслужил свой срок в должности главного судьи графства - до того, как странность и недоверчивость отгородили его от людей. А тогда он отклонил предложение стать лордом-наместником графства. Он отклонял любую почетную должность. Иногда писал исполненное учтивости и одновременно сердечное письмо - подобным эпистолярным присутствием он воздавал должное публичным собраниям и обедам. И при случае содействовал общественным начинаниям крупными суммами.
Не проявляй мой отец столь беспримерного великодушия в отношении охотничьего азарта соседей, не будь столь щедр на пожертвования, даже не сумей он обнаружить силу ума в письмах, содержавших рассуждения об общественном благоустройстве, боюсь, из-за причуд он стал бы объектом насмешек, а возможно, вызвал бы и неприязнь. Но все влиятельные джентльмены графства говорили мне, что отец был удивительно одаренным человеком и что неудача на общественном поприще объясняется свойственной ему эксцентричностью, но никак не ущербностью мысли и недостатком способностей, которые и делают людей незаменимыми в парламенте.
Мне трудно удержаться от того, чтобы не привести подобные свидетельства, удостоверяющие высокий интеллект и добродетельность моего дорогого отца, который иначе мог бы показаться мизантропом или же слабоумным. Он был человеком благороднейшим, умнейшим, но из-за разочарований и невзгод поддался привычке замыкаться в себе - привычке, крепнувшей с годами и превратившей его, увы, в странного отшельника.
Даже в мягком и церемонном тоне, с каким обратился ко мне священник, отразились смешанные - не без благоговейного страха - чувства, которые мой отец вызывал у окружающих.
Отвечая на приветствие реверансом, я - наверняка без кровинки в лице - успела рассмотреть единственного из присутствовавших, с которым не была достаточно хорошо знакома, - младшего компаньона конторы "Арчер и Слей", представлявшего моего дядю Сайласа. Я увидела тучного бледного мужчину лет тридцати шести, с хитрым и злобным выражением глаз. Мне всегда казалось, что дурной нрав делает наиболее отталкивающим именно полное и бледное лицо.
Доктор Брайерли стоял у окна и, понизив голос, беседовал с мистером Гримстоном, поверенным нашей семьи.
Я услышала, как достопочтенный доктор Клей шепотом обратился к мистеру Данверзу:
- Не доктор ли Брайерли - вот тот, че… в черном, наверное, парике, - у окна разговаривает с Эйбелом Гримстоном?
- Да, это он.
- Престранная персона. Кажется, один из последователей Сведенборга?
- Да, так мне говорили.
- Вот-вот… - тихо произнес священник. Он скрестил ноги, обтянутые гетрами, сплел пальцы и, вяло перебирая большими, устремил на чудовищного еретика суровый инквизиторский взгляд из-под своих старых правоверных бровей. Наверное, он готовился завязать богословский спор.
Но тут доктор Брайерли с мистером Гримстоном, не прерывая разговора, отошли от окна. Неожиданно доктор Брайерли обратился ко мне в своем мрачном тоне:
- Простите, мисс Руфин, не будете ли вы так добры указать нам, к которому шкафу в этой комнате подходит ключ, оставленный вашим покойным и горячо оплакиваемым отцом?
Я указала на дубовый шкаф.
- Очень хорошо, мэм… очень хорошо, - сказал доктор Брайерли, вставляя ключ в замок.
Кузина Моника не смогла удержаться и пробормотала:
- О Боже! Какое чудище!
Младший компаньон конторы "Арчер и Слей", держа крупные руки в карманах, заглянул через плечо мистера Гримстона в шкаф, когда дверца открылась.
Поиски не отняли много времени. Отец подписал большой белый пакет, аккуратно перевязанный розовой лентой и запечатанный громадными печатями красного сургуча: "Завещание Остина Р. Руфина из Ноула". Ниже и мельче на пакете была поставлена дата, а в углу стояла пометка: "Сие завещание составлено на основании моих указаний стряпчими Гонтом, Хоггом и Хатчеттом, Грейт Вуберн-стрит, Лондон. О. Р. Р.".
- Дайте-ка мне взглянуть на передаточную надпись, джентльмены, будьте любезны, - полушепотом потребовал неприятный поверенный моего дяди Сайласа.
- Здесь нет передаточной надписи. Здесь, на пакете, смотрите, только пометка, - хрипло проговорил Эйбел Гримстон.
- Благодарю… Прекрасно… - отозвался поверенный дяди, переписав пометку карандашом во внушительную книжку с застежками, которую он извлек из кармана.
Ленту осторожно разрезали, не повредив ни подписи, ни пометки, вскрыли пакет и вынули завещание, при виде которого мое сердце чуть не выскочило из груди… а вернувшись на место, казалось, готово было навсегда остановиться.
- Мистер Гримстон, читайте, пожалуйста, - проговорил руководивший церемонией доктор Брайерли. - Я сяду подле вас и буду просить по мере чтения разъяснять присутствующим специальные выражения и перечитывать, по нашему желанию, некоторые места.
- Завещание краткое, - сказал мистер Гримстон, заглянув в листки, - даже весьма краткое. Но есть дополнение.
- Я его не видел, - заметил доктор Брайерли.
- Сделано всего месяц назад…
- О! - воскликнул доктор Брайерли, надевая очки.
Посланник дяди Сайласа, сидевший позади них, незаметно протиснул лицо между головами доктора Брайерли и мистера Гримстона.
- От имени здравствующего брата завещателя, - вмешался посланник как раз, когда Эйбел Гримстон прокашливался, собираясь приступить к чтению, - я прошу позволения сделать копию документа. Тем самым мы избавим себя от лишних хлопот… Впрочем, я должен узнать, не возражает ли молодая леди?
- Вы сможете сделать сколько угодно копий, когда завещание будет утверждено, - сказал мистер Гримстон.
- Мне это известно. Но - предполагая, что документ имеет законную силу, - возражений нет?
- Возражение, как обычно, вызывают действия, нарушающие правила, - отчеканил мистер Гримстон.
- Однако вы, не обинуясь, позволяете себе действия, нарушающие правила хорошего тона.
- Вы поступите в соответствии со сказанным, - отрезал мистер Гримстон.
- Благодарю покорно, - проворчал мистер Слей.
Чтение началось, он же делал подробные пометки по содержанию завещания в своей большой записной книжке.
- "Я, Остин Эйлмер Руфин Руфин, будучи, благодарение Богу, в здравом уме и полной памяти…"
Вслед за принятыми формулами говорилось, что завещатель передает все свое недвижимое и движимое имущество, все свои авторские права, договоры об аренде, деньги, ренту, страховые суммы, все свои привилегии, все свое столовое серебро и посуду, картины, коллекции - все, чем располагает, - четырем лицам: лорду Илбури, мистеру Пенрозу Крезуэллу из Крезуэлла, сэру Уильяму Эйлмеру, баронету, и Хансу Эмманьюэлу Брайерли, доктору медицины, в собственность и владение и прочее и прочее…
На вырвавшееся у кузины Моники: "Как?!" - доктор Брайерли коротко пояснил:
- Четверо попечителей, мэм. Нам достались одни заботы, ничего более, - вы убедитесь. Продолжайте, мистер Гримстон.
Все эти многоразличные ценности оказались доверительной собственностью моих четверых попечителей, и я лишалась только пятнадцати тысяч фунтов, завещанных отцом его единственному брату, Сайласу Эйлмеру Руфину, кроме того, по три тысячи пятьсот фунтов получали двое детей вышеупомянутого брата. И дабы после кончины завещателя не возникли споры в отношении прав на аренду имения и фермы, которыми он в настоящее время пользуется, завещатель подтверждал, что передает вышеупомянутому брату дом и поместье в Бартраме-Хо, графство Дербишир, а также те-то и те-то прилегающие земли в означенном графстве в пожизненную аренду на условиях выплаты пяти шиллингов ежегодно и с соблюдением такого пункта, как возмещение ущерба, а также прочих, перечисленных в договоре об аренде.
- Позвольте задать вопрос, поскольку, мне кажется, вы видели завещание прежде, - обратился мистер Слей к доктору Брайерли. - Завещатель не отказывает ничего, помимо оглашенного, моему клиенту, который является его единственным братом?
- Более ничего - если только в дополнении не сказано еще о чем-то, - отозвался доктор Брайерли.
Но в дополнении брат упомянут не был.
Посланник дяди откинулся на спинку стула и презрительно усмехнулся, зажав зубами кончик карандаша. Я думаю, он досадовал за своего клиента. Мистер Данверз подозревал, - о чем впоследствии сообщил мне, - что поверенному дяди, очевидно, рисовалась в воображении тяжба из-за наследства и он уже размышлял о судебных издержках, а возможно, о передаче имущества под управление своего клиента. Но ожидания младшего компаньона конторы "Арчер и Слей" были абсолютно безосновательны, и мистер Данверз отметил поразительную неопытность поверенного, удивляясь, как мой дядя Сайлас мог поручить такому человеку представлять его.
Итак, в завещании не содержалось ни единой фразы, которая давала бы возможность нашему чрезмерно дотошному другу подать иск в суд. В дополнении тоже шла речь лишь о вознаграждении слуг, о сумме в тысячу фунтов, назначенной - с присовокуплением нескольких добрых слов - Монике, леди Ноуллз, а также о сумме в три тысячи фунтов, назначенной доктору Брайерли, причем завещатель указывал, что, поскольку наследник настоял на изъятии из проекта завещания пункта, оговаривающего передачу ему названной суммы, завещатель, учитывая тяжесть возлагаемых на доктора обязанностей попечителя, проставляет сумму в дополнении. Этими распоряжениями передача имущества и завершалась.
А затем излагалось повеление, на которое намекал при жизни отец, ссылкой на которое меня растревожил доктор Брайерли. Было оно в высшей степени странным. Дяде Сайласу отводилась роль моего единственного опекуна, со всеми правами родителя, до той поры, пока я не стану совершеннолетней. И пока мне не исполнится двадцать один год, я была обязана находиться под присмотром дяди в Бартраме-Хо, моим же попечителям надлежало ежегодно выплачивать дяде как опекуну две тысячи фунтов на мое должное содержание, мое образование и на возмещение моих трат.
Теперь вы имеете достаточно полное представление о завещании отца. Меня привело в смятение только одно, когда я узнала о его распоряжениях, - я лишусь дома. В остальном мысль о предстоящей перемене в моей жизни даже приятно возбуждала. Сколько помню себя, я всегда хранила тайный интерес к дяде, всегда томилась желанием увидеть его. И вот мое желание исполнялось. Там меня встретит кузина Миллисент, почти моя ровесница. Я вела настолько уединенную жизнь, что мои привычки не отличались какой-то искусственностью, обычно свойственной светской молодой особе, которая в силу этих самых привычек иногда не слишком дружелюбно настроена. А ведь кузина живет в таком же уединении, как и я. Сколько прогулок мы совершим вместе! Сколько книг прочтем! Мы доверим друг другу секреты, мечты! К тому же - новый для меня край и чудесное старинное имение… Меня уже влек дух неизведанного, дух приключений, который в ранней юности всегда сопутствует переменам.
В пакете находилось четыре одинаковых по виду письма, запечатанных большими красными печатями и адресованных, соответственно, четверым попечителям, упомянутым в завещании. Было также письмо Сайласу Эйлмеру Руфину, эсквайру, которое мистер Слей предложил доставить в Бартрам-Хо адресату. Но доктор Брайерли полагал, что почта надежнее. Поверенный дяди Сайласа стал вполголоса объясняться с доктором Брайерли.
Я обернулась к кузине Монике - я испытывала несказанное облегчение и предполагала увидеть у нее на лице чувства, схожие с моими. Я поразилась. Ее лицо было мертвенно-бледным, мрачным. Не отрываясь, я глядела на нее и не знала, что думать. Она считала себя обиженной завещателем? Подобные мысли иногда приходят в голову юным, хотя и принято считать, что они свойственны зрелым и опытным людям. Но можно ли измышлять такое о леди Ноуллз, ничего не ждавшей и не желавшей, - ведь она богата, бездетна, она натура благородная и искренняя. Неожиданное выражение ее лица испугало меня, а вслед за испугом я почувствовала: свершилось что-то недолжное.
Леди Ноуллз вздрогнула, подняла голову над высившимся перед ней плечом мистера Слея и, кусая побелевшие губы, преодолевая хрипоту, спросила:
- Доктор Брайерли, прошу вас, сэр, уточните: чтение завещания завершено?
- Завершено? Разумеется. Более ничего нет, - ответил он, подтверждая слова кивком, и вновь вернулся к разговору с мистером Данверзом и Эйбелом Гримстоном.
- И кому же… - проговорила леди Ноуллз с усилием над собой, - кому же будет принадлежать вся собственность в случае… в случае, если моя маленькая кузина, присутствующая здесь… если она умрет, не достигнув совершеннолетия?
- Э-э… Наверное, наследнику по закону и ближайшему родственнику? - сказал доктор Брайерли, обратив взгляд к Эйбелу Гримстону.
- Да… вне всякого сомнения, - задумчиво произнес поверенный.
- Кто же это? - настаивала кузина.
- Ее дядя, мистер Сайлас Руфин. Он одновременно наследник по закону и ближайший родственник, - уточнил Эйбел Гримстон.
- Благодарю вас, - проговорила леди Ноуллз.