В это время из толпы выступила старуха и, дергаясь, трепыхаясь как бабочка, заковыляла к реке: руки и голова у нее дрожали так, словно вот-вот должны были оторваться. Она кое-как опустилась на берег и сунула руки в воду. Потом наклонилась, окунула лицо, поднялась, залитая водой с головы до ног, и слепо закружилась на месте, пока кто-то не схватил ее и не утянул обратно в толпу.
- Тринадцать лет у ней эта штука, - закричал грубый голос. - Пустите шапку, соберем парню деньжонок. Он за тем и приехал.
Слова эти относились к проповеднику и исходили от старика, который сидел на буфере древней, длинной серой машины, огромный и сутулый, словно валун. Шляпу свою он надел набекрень, чтобы видна была росшая на левом виске большая пурпурная опухоль. Он сидел сгорбившись, свесив руки меж колен, щуря маленькие глазки.
Бивел глянул на него и быстро спрятался в складках пальто миссис Конин.
Парень, стоявший в воде, бросил взгляд на старика и поднял кулак.
- Либо Христу верьте, либо дьяволу! - крикнул он. - Присягайте Христу, либо дьяволу.
- Я знаю по собственному опыту, - напряженно зазвенел в ответ женский голос. - Я знаю по опыту, что этот проповедник может исцелять. Мои глаза открылись. Я присягаю Христу!
Проповедник быстро поднял руки и начал повторять все, что говорил раньше о Реке и о Царстве Божьем, а старик сидел на буфере, сверля его прищуренными глазками. Время от времени Бивел испуганно поглядывал на старика из-за миссис Конин.
Человек в комбинезоне и коричневом пальто наклонился, окунул руку, поболтал ею в воде и выпрямился, а какая-то женщина подняла ребенка и стала плескать воду ему на ноги. Еще один мужчина отошел в сторонку, сел на берегу, разулся, вошел в реку, постоял там несколько минут, запрокинув голову, потом вышел из воды и обулся. Проповедник пел, ни на что не обращая внимания.
Как только он замолчал, миссис Конин подняла Бивела и сказала:
- Слушай, проповедник. Вот этого мальчонку, который у меня на руках сидит, я привезла из города. Мама у него заболела, он хочет, чтобы ты за нее помолился. И главное дело, его тоже Бивелом зовут! Бивелом, - повторила она и обернулась к людям: - тезки они. Бывают же чудеса на свете!
Люди вокруг зашушукались, и Бивел улыбнулся им через плечо миссис Конин.
- Бивел, - сказал он бойко.
- Слушай, Бивел, - сказала миссис Конин, - тебя крестили?
Он только улыбнулся.
- Сдается мне, что его даже не крестили, - подняв брови, сказала миссис Конин проповеднику.
- Кидай его сюда, - ответил проповедник и, шагнув вперед, поймал мальчика.
Он посадил его себе на согнутую руку и глянул в его улыбающееся лицо. Бивел потешно закатил глаза и сунулся носом к самому лицу проповедника.
- Меня зовут Бив-в-у-у-у-л, - сказал он глухим голосом и провел кончиком языка по губам.
Проповедник не улыбнулся. Его тощее лицо окаменело, а в узких серых глазах отразилось бесцветное небо. Старик на буфере захохотал, и Бивел вцепился в воротник проповедника. Улыбка сошла с его лица. Он вдруг почувствовал, что все это - не шутки. Дома у него только и знали что шутить. А сейчас по лицу проповедника он понял вдруг, что тот говорил всерьез.
- Меня мама так назвала, - быстро сказал он.
- Тебя крестили? - спросил проповедник.
- Это как? - прошептал он.
- Если я окрещу тебя, - сказал проповедник, - ты сможешь попасть в Царство Божье. Ты омоешься в Реке Страданий, сын мой, и глубокая Река Жизни унесет тебя. Хочешь ты этого?
- Да, - сказал ребенок и подумал: "Тогда мне не надо будет возвращаться домой, я спрячусь в реку".
- Ты станешь другим человеком, - сказал проповедник. - Ты будешь что-то значить.
Потом он повернулся к народу и снова начал проповедовать, а Бивел смотрел через его плечо на рассыпанные по воде осколки белого солнца. Вдруг проповедник сказал:
- Ладно, сейчас я тебя окрещу, - и, не сказав больше ни слова, прижал мальчика к себе, перевернул вверх ногами и сунул головой в воду.
Он держал его под водой, пока не произнес всех слов обряда. Потом выдернул полузадохшегося мальчика из воды и строго на него посмотрел. Глаза у мальчика были широко раскрыты и темны.
- Теперь ты что-то значишь, - сказал проповедник. - Раньше ты ничего не значил.
Мальчик был так ошеломлен, что даже не плакал. Он выплюнул грязную воду и стал тереть мокрым рукавом глаза и щеки.
- Не забудь про его маму, - сказала миссис Конин. - Он хочет, чтобы ты помолился за его маму. Она больна.
- Господи, - сказал проповедник, - мы молимся за страждущую, которой нет с нами. Твоя мать в больнице? - спросил он. - Она страждет?
Ребенок смотрел на него.
- Она еще не встала, - сказал он тонким, удивленным голосом. - У нее перепой.
Стало так тихо, что слышно было, как сыплются на воду осколки солнца.
Проповедник опешил и рассердился. Краснота сошла с его лица, а небо, отражавшееся в его глазах, как будто потемнело. С берега послышался хохот, и мистер Парадайз закричал:
- Ха, исцели, исцели страждущую с перепою! - и стал колотить кулаком по колену.
* * *
- Длинный у него сегодня был день, - сказала миссис Конин, стоя с мальчиком в дверях и хмуро заглядывая в комнату, где полным ходом шла вечеринка. - Ему, поди, давно пора спать.
Один глаз у Бивела уже спал, другой тоже слипался, из носу текло, и дышал он ртом. Одну полу мокрого клетчатого пальто что-то оттягивало.
"Вот эта, в черных портках, это, наверное, она и есть, - решила миссис Конин, - в длинных черных портках из атласа и сандалиях, с крашеными ногтями на ногах".
Она лежала на диване, закинув ногу на ногу, подперев голову рукой.
- Здравствуй, Гарри, - сказала она и не думая вставать. - Ну как, хорошо погулял? - Лицо у нее было длинное, бледно-матовое, неподвижное, а прямые, мягкие, цвета картошки волосы зачесаны назад.
Отец вышел за деньгами. В комнате были еще две пары. Один из мужчин, блондин с синими глазками, сидевший в кресле, наклонился к мальчику:
- Привет, Гарри. Как погулял, старик?
- Его не Гарри зовут, в Бивел, - сказала миссис Конин.
- Его зовут Гарри, - сказала мать с дивана. - Какой там еще Бивел?
Мальчик, казалось, засыпал на ходу, голова его клонилась все ниже и ниже. Вдруг он вздернул ее и открыл один глаз, другой так и не разлепился.
- Он мне утром сказал, что зовут его Бивел, - растерянно произнесла миссис Конин. - Как нашего проповедника. Мы весь день на реке были, на проповеди. Сказал, что звать его Бивелом, как нашего проповедника. Он мне сам сказал.
- Бивел! - сказала мать. - Боже мой! Надо же придумать такое имя!
- Нашего проповедника зовут Бивел. А лучше его не сыщешь во всей округе, - возразила миссис Конин. И с вызовом добавила: - Так что учтите - сегодня утром он окрестил вашего ребенка.
Мать села.
- Какая наглость! - пробормотала она.
- И еще скажу, - продолжала миссис Конин, - он, целитель, молился, чтобы вы исцелились.
- Исцелилась? Господи Боже мой, это от чего же?
- От слабости от вашей, - ледяным голосом ответила миссис Конин.
Отец вынес деньги и стоял рядом с миссис Конин. Белки глаз у него были в красных прожилках.
- А ну-ка, ну-ка, интересно, - сказал он. - Расскажите поподробней про эту самую слабость. Характер ее нам не совсем ясен… - Он помахал деньгами и пробормотал: - А дешево, черт возьми, обходится лечение молитвами.
Миссис Конин постояла секунду, тощая как скелет, глядя на них с таким выражением, будто она видит все насквозь. Потом, не взяв денег, повернулась и захлопнула за собой дверь. Отец поглядел ей вслед, неопределенно улыбнулся и пожал плечами. Остальные смотрели на Гарри. Мальчик поплелся к спальне.
- Гарри, поди сюда, - сказала мать. Он послушно, как заводной, повернул к ней, но глаз не открыл. - Расскажи, что там было, - сказала она, когда он подошел, и начала стаскивать с него пальто.
- Не знаю, - тихо ответил он.
- Нет, знаешь, - сказала она и почувствовала, что одна пола чем-то оттянута. Она расстегнула подкладку и подхватила вывалившуюся книжку и грязный платок. - Где ты это взял?
- Не знаю, - сказал он и хотел схватить книгу. - Мое. Она мне дала!
Платок она бросила, а книжку раскрыла и подняла выше, чтобы мальчик не мог достать. На лице ее появилась насмешливая гримаса. Остальные столпились сзади и смотрели в книгу из-за ее плеча. "Бог мой", - сказал кто-то. Мужчина в очках пристально глядел на книгу.
- Ценная штука, - сказал он. - Библиографическая редкость. - И взяв книгу, отошел и сел в кресло.
- Смотрите, чтобы Джордж ее не увел, - сказала его девушка.
- Говорю тебе -. это редкость, - сказал Джордж. - Тысяча восемьсот тридцать второй год.
Бивел снова побрел к спальне. Он закрыл за собой дверь, медленно подошел в темноте к кровати, сел, снял ботинки и залез под покрывало. Минуту спустя в светлом прямоугольнике двери возник высокий силуэт матери. Она на цыпочках пересекла комнату и присела на край кровати.
- Что там про меня говорил этот олух? - прошептала она. - Что ты наболтал проповеднику, детка?
Он закрыл глаза; голос матери слышался издалека, словно сам он был в реке, под водой, а она - где-то сверху. Она тряхнула его за плечо.
- Гарри, - шепнула она ему на ухо, - скажи, что он говорил. - Она подняла его, посадила, и ему показалось, будто его вытащили из реки. - Скажи, - прошептала она, густо дохнув сивухой.
В темноте перед ним маячил бледный овал ее лица.
- Он сказал, что я теперь другой человек, - пробормотал мальчик. - Я теперь значу.
Держа за рубашку, она опустила его на постель и, наклонившись, скользнула губами по лбу. Потом встала и, покачивая бедрами, исчезла в светлом прямоугольнике двери.
Проснулся он не рано, но в квартире было душно и темно. Он полежал немного, ковыряя в носу и вытирая уголки глаз. Потом сел на кровати и поглядел в окно. Через мутное стекло светило бледное солнце. На другой стороне улицы из верхнего окна гостиницы, подперев подбородок руками, высовывалась негритянка-уборщица. Мальчик встал, надел ботинки, пошел в ванную, а оттуда - в гостиную. На столе лежали два крекера, намазанные рыбной пастой. Он съел их, запил остатками пива и посмотрел, не валяется ли где его книга, - но ее не было.
В комнате стояла тишина, только чуть слышно гудел холодильник. Он отправился в кухню, нашел там две горбушки хлеба с изюмом, густо намазал их толченым арахисом и, взгромоздясь на высокий табурет, стал жевать. Доев бутерброд, выпил шоколадного молока. Он предпочел бы пиво, но открывалка была запрятана слишком высоко, и достать ее он не смог. Потом он поглядел, не осталось ли чего-нибудь в холодильнике, но там были только вялые овощи, бурые апельсины, которые она купила и забыла выжать, сыр трех или четырех сортов, какая-то рыбина в бумажном мешке и свиная кость. Не закрыв холодильника, он отправился в темную гостиную и сел на диван.
Он подумал, что очухаются они только к часу, а потом вместе с ним пойдут завтракать в ресторан. До стола он там не достает, и официант, как всегда, принесет ему детский стульчик, а ему уже неудобно сидеть на детском стульчике. Он сидел на диване и колотил по нему пятками. Потом встал, обошел комнату, заглядывая, словно по старой привычке, в каждую пепельницу. У него в детской было много кубиков и книжек с картинками, но почти все порванные: он обнаружил, что лучший способ получить новые - это испортить старые. Развлечений у него было мало - разве что еда, да и та не шла ему впрок.
Он решил высыпать несколько пепельниц на пол, но не все - тогда взрослые решат, что пепельницы упали сами. Он опорожнил две пепельницы и старательно втер пальцем пепел в ковер. Потом полежал на полу, разглядывая задранные ноги. Ботинки все еще были мокрые, и он стал думать о реке.
Лицо его медленно прояснялось, словно он набрел на то, что безотчетно искал. Он вдруг понял, что он хочет сделать.
Он встал, прошел на цыпочках к ним в спальню и остановился в полутьме, высматривая ее сумку. Взгляд его скользнул по ее длинной белой руке, свесившейся на пол, по бесформенной белой груде - там, где лежал отец, по захламленному бюро и остановился на сумке, висевшей на спинке стула. Он вынул оттуда проездной билет и полпачки мятных лепешек. Потом спустился на улицу и на углу сел в троллейбус. Чемодана он не захватил - ему ничего не хотелось брать из дому.
На конечной остановке он вышел и двинулся по дороге, которая вела к дому миссис Конин. Он знал, что в доме никого нет - ребята в школе, а сама миссис Конин сказала вчера, что пойдет к кому-то убираться. Он пересек двор и направился к реке. Проселок, который шел между редко расставленными кирпичными домиками, уперся в шоссе, и мальчик зашагал по обочине. Солнце было горячее, бледно-желтое и стояло высоко.
Он миновал лачугу с оранжевой бензоколонкой, не заметив старика, который стоял в дверях и смотрел в пустоту. Мистер Парадайз допивал оранжад. Он запрокинул бутылку и, прищурившись, поглядел на исчезающую вдали фигурку в клетчатом пальто. Потом поставил пустую бутылку на лавку и, по-прежнему щурясь, отер рукавом рот. Он зашел в дом, взял с кондитерской полки брикет жевательной резинки длиной в четверть метра и шириной в ладонь и сунул в задний карман брюк. Потом сел в машину и медленно поехал по шоссе вслед за мальчиком.
К тому времени Бивел вышел на поле, поросшее пурпурной травой; потный, покрытый пылью, он бежал по полю, торопясь поскорее в лес. Там он долго бродил от дерева к дереву, отыскивая вчерашнюю тропинку. Наконец он нашел след, протоптанный в игольнике, и тот вывел его на круто бежавшую вниз тропу.
Мистер Парадайз оставил машину на дороге, а сам пошел к тому месту, где сидел почти каждый день с ненаживленной удочкой в руках, глядя на бегущую мимо реку. Если бы кто и увидел его издали, то принял бы за древний валун, лежащий среди кустов.
Но Бивел его не видел. Он видел только реку, ее красно-желтые отблески; он вошел в нее в пальто и в ботинках и сразу набрал в рот воды. Он проглотил немного, остальную выплюнул и остановился, по грудь в воде, оглядываясь кругом. Небо было бледно-голубое, ясное, словно цельный кусок, - кроме дырки посредине, которую прожгло солнце, да бахромы древесных вершин по краям.
Пальто всплыло вокруг него, словно веселый лепесток лилии, а он, улыбаясь, глядел на солнце. Он решил, что больше не будет валять дурака со всякими проповедниками, а будет крестить себя сам, до тех пор, пока не отыщет в реке Царство Божье. Нечего зря терять время. Он окунулся в воду с головой и оттолкнулся от дна.
Через секунду он стал захлебываться и очутился на поверхности; снова нырнул - и опять ничего не вышло. Река не принимала его. Он попробовал еще раз - и, кашляя, вынырнул. Когда его окунал проповедник, происходило то же самое - что-то толкало его в лицо, выталкивало наверх, и ему приходилось бороться. Он вдруг остановился и подумал: это опять, значит, шутка, просто шутка! Зря он приехал в такую даль, - и он начал бить руками, лягать проклятую реку. А под ногами у него уже не было дна. От обиды и негодования он протяжно закричал. Потом услышал ответный крик, повернул голову и увидел, что за ним следом скачет какая-то огромная свинья, машет красно-белой палкой и кричит. Он нырнул опять, и на этот раз притаившийся поток обхватил его длинной ласковой рукой и быстро повлек вперед и вниз. На миг он опешил, но потом почувствовал, что быстро движется, и понял, что вот наконец куда-то попадает, и тогда его страх и ярость утихли…
Голова мистера Парадайза время от времени появлялась на поверхности. А потом, проплыв далеко по течению, старик поднялся над водой, словно древнее речное чудовище, и замер с пустыми руками, тупо глядя вдаль, на убегающую к горизонту реку.
СЧАСТЬЕ
перевод Л. Мотылев
Руби вошла в парадное многоквартирного дома и опустила на стол вестибюля бумажный пакет с четырьмя банками консервированной фасоли номер три. Слишком усталая, чтобы разнять обхватившие пакет руки или выпрямиться, она повисла на нем, обмякнув верхней половиной тела и пристроив поверх пакета голову, похожую на большой овощ с багровой ботвой. С каменным неузнаванием она уставилась на лицо в темном желто-крапчатом зеркале по ту сторону стола. К правой щеке пристал шероховатый капустный лист - она пронесла его так добрых полдороги. Руби яростно смела его плечом и выпрямилась, бормоча голосом, полным жаркого сдавленного гнева: "Листовая капуста, листовая капуста". Встав во весь рост, она оказалась женщиной невысокой, формами напоминающей погребальную урну. Темно-красные волосы были уложены вокруг головы завитками, иные из которых от жары и долгого пути домой из продовольственного магазина взбунтовались и бешено топорщились в разные стороны. "Листовая капуста!" - повторила она, сплевывая слова, точно ядовитые семена.
Они с Биллом Хиллом уже пять лет как не ели листовой капусты, и она не собиралась готовить ее постоянно. Сегодня она купила для Руфуса, и одного раза ему хватит. После двух лет военной службы Руфус мог бы уже стать человеком, готовым питаться по-человечески, - но нет. Когда она спросила его, чего бы он хотел вкусненького, он никакого цивилизованного блюда не назвал - сказал, листовой капусты. Она надеялась, армия Руфуса встряхнет, разовьет маленько. Какое там - развития в нем было не больше, чем в половой тряпке.
Руфус - это был ее младший братец, только-только из Европы, с войны. Он потому стал у нее жить, что Питмана, где они выросли, больше не было. Все, кто жил в Питмане, сочли за лучшее куда-нибудь перебраться - одни в мир иной, другие в город. Что до нее самой, она вышла замуж за Билла Б. Хилла, приезжего из Флориды, продававшего "Чудо-Продукты", и стала жить в городе. Если бы Питман еще существовал, Руфус туда бы и вернулся. Если бы в Питмане сейчас бродила по дороге хоть одна полудохлая курица, Руфус поселился бы там, чтобы ей не было скучно. Руби не любила говорить и думать такое про родню, тем более про собственного брата, но что делать - никчемный человек. "Мне через пять минут это ясно стало", - сказала она Биллу Хиллу, а Билл Хилл отозвался не улыбаясь, со спокойным лицом: "Мне через три". Страх как стыдно было, что такой муж видит, какой у тебя брат.
И ничего тут, думалось ей, не сделаешь. Руфус был как все остальные дети. Она одна была в семье не такая, одна с развитием. Она вынула из сумочки карандашик и нацарапала на пакете: "Билл, занеси наверх". Потом, стоя внизу лестницы, стала собираться с силами для подъема на четвертый этаж.
Лестница была узкой черной прорезью посреди дома. Ее устилал мышиного цвета ковер, который словно бы рос прямо из ступеней. Руби казалось, что они уходят вверх почти отвесно, как на колокольню. Лестница высилась. Руби стояла у ее подножия, а она не просто высилась - делалась ей назло все круче. Чем дольше Руби смотрела, тем шире раскрывался у нее рот и тем сильнее кривился, выражая полнейшее отвращение. Нет, не в таком она состоянии, чтобы куда-либо подыматься. Она нездорова. Об этом ей сказала мадам Золида, но она и так знала.