Что касается Шарля, то он ничего не понял; юноша лишь почувствовал, что в словах прятался какой-то намек, и помрачнел, поскольку смысл разговора ускользнул от него. Госпожа Дилуа снисходительно и ободряюще подмигнула ему:
- Думаю, Шарль, вы гораздо больше хотите спать, чем говорить о деле; идите же, мы завтра обсудим с вами спорные вопросы.
- Да, сударыня, - покорно ответил Шарль и поднялся; довольно неловко ухватив свою шляпу, он с грустным видом попрощался, повторив несколько раз:
- До свидания, госпожа Дилуа. До свидания, господин барон, доброго вам вечера.
Госпожа Дилуа проводила Шарля, освещая ему дорогу. Она вышла за дверь совсем ненадолго, но Луицци услышал, как они обменялись несколькими негромкими фразами. Когда госпожа Дилуа возвратилась, Луицци прислушался, но не услышал стука входной двери. Неужели Шарль спит здесь же, в доме, или он спрятался? Впрочем, это не являлось препятствием для барона; он уже почти уверился, что госпожа Дилуа принадлежит к тем женщинам, которые берут на себя организацию своих интрижек, знают, как устранить неугодного, как открыть дверь, как сделать дубликат ключей; наконец, к тем женщинам, что вносят в любовную связь присущую им во всем изобретательность и осмотрительность. Тем не менее, как только госпожа Дилуа вернулась на свое место, Луицци поспешил сказать ей самым проникновенным тоном, какой только смог придать своему голосу:
- Премного благодарен за то, что вы удалили этого молодого человека.
- Я вас понимаю; думаю, он был бы не столь сговорчив, как я, при обсуждении сделки, которую нам еще осталось заключить.
Она произнесла эти слова с едва уловимой улыбкой и сопроводила их столь выразительным взглядом, что Луицци даже смутился. Его теория о слабом поле представляла женщин всегда готовыми уступить, если только уметь их атаковать; на словах он всегда представлял их в самом невыгодном свете, но легко становился робким и почти всегда неловким, когда оставался с ними наедине. Армана вдохновляли иллюзии о собственной неотразимости, но в присутствии женщины сердце его по-прежнему трепетало; он почувствовал, что госпожа Дилуа может одолеть его своей кокетливостью, и, спрятав подальше свое смущение, воспользовался ее же игривым тоном:
- Вполне возможно, сударыня, что меня присутствие этого молодого человека заставило бы быть более неуступчивым при подписании договора.
- Но почему, сударь?
- О, сударыня, - продолжал Луицци, - при всем моем расположении к вам я был бы крайне суров, и по многим причинам! Во-первых, при нем я бы не осмелился сказать вам следующее: делайте все, что вам угодно, я соглашусь на любые условия; а будь он здесь, мне пришлось бы торговаться, как на рынке… А во-вторых…
- Что, сударь?
- Когда рядом находится человек, чей вид раздражает и оскорбляет ваше самолюбие, в то время как у вас нет никакого права на обиду, когда завидуешь ему в том, за что готов заплатить любую цену, поверьте, не очень-то хочется быть щедрым и уступчивым; так лучше забыть того, кто мешает спокойно руководствоваться собственными чувствами.
Госпожа Дилуа слушала с предельным вниманием; она, без сомнения, прекрасно поняла смысл этой замысловатой тирады, но не подала и виду. Довольно заурядная, однако безотказная тактика, которую с успехом применяют как мужчины, так и женщины; такой образ действий вынуждает собеседника высказать гораздо больше, чем он осмелился бы; поэтому госпожа Дилуа ответила:
- Вы правы, сударь, Шарль не очень-то любезен; именно поэтому мы не доверяем ему общение с клиентами. Но меж тем он честный и чуткий мальчик.
- Сударыня, господин Шарль не нравится мне не потому, что я ваш клиент.
С трудом удержавшись от смеха, госпожа Дилуа посмотрела Луицци прямо в глаза и спросила, словно вызывая на ответ без утайки:
- Тогда почему?
- А вы не догадываетесь?
- Господин барон, да я и не хочу ни о чем догадываться! - Госпожа Дилуа не выдержала и рассмеялась откровенно-кокетливым смехом, происходившим то ли от крайней раскованности, то ли от совершенной наивности.
- Так вы хотите, чтобы я сам сказал вам все?
- А что, это неприлично слушать?
- Нет, но весьма трудно объяснить.
- Тогда давайте вернемся к нашим шерстяным делам, а то, вы знаете, я такая непонятливая…
- Главное - чтобы ваше сердце не страдало тем же недостатком.
- Сердце? Но разве сердце имеет отношение к нашим делам?
- Ваше - возможно, нет, но мое-то уж точно!
- Что, сверх мешков с шерстью вы положите еще и сердце? - улыбнулась госпожа Дилуа. Ее взгляд и голос были исполнены страсти, которая, впрочем, свойственна южанам в их повседневном общении с другими людьми.
Эта вроде бы простодушная фраза прозвучала так насмешливо, что Луицци был уязвлен и покороблен; но у него хватило остроумия, чтобы скрыть свои чувства и ответить в том же тоне:
- Нет, сударыня, уж если я его кому вручаю, то не задаром.
- И по какой же цене?
- По обычной. - Арман осмелел и нежно взял за руки госпожу Дилуа, бросив дерзкий взгляд на приготовленную постель.
- И какой же срок вы дадите для оплаты? - спросила она, не отнимая рук и не противясь.
- О! Платите немедленно, и наличными!
- Боюсь, у меня нет таких средств, а потому я вычеркиваю этот пункт из договора.
- О нет! Я буду стоять на своем: все или ничего.
- Хотите вместе с добротным товаром сбыть с рук плохой? - озорным тоном возразила она.
- Я, сударыня, не умею торговаться и отдаю хороший товар за сущую безделицу, лишь бы…
- Лишь бы оплатили плохой, - подхватила она, - и по цене…
- Несомненно гораздо меньшей, чем он стоит на самом деле, - галантно промолвил Луицци.
- Ой, я совсем не то хотела сказать! Право, я никак не могу согласиться… хватит, господин барон, вы сошли с ума… Я хотела только пошутить, а вы заманили меня в ловушку…
- Самый коварный капкан - это ваша красота.
- Тише, нас могут услышать… А вдруг кто-нибудь войдет? Что подумают, если увидят нас так близко?
- А что такого? Мы просто обсуждаем нашу сделку.
- О да! И она весьма продвинулась!
- Так вы поставите свою подпись?
- Разве женщина должна начинать?
Барон взял перо, расписался, затем, обернувшись к взволнованной госпоже Дилуа, чьи прикрытые глаза, казалось, не хотели смотреть на то, что она собиралась себе позволить, снова взял ее за руки и прошептал:
- Теперь я рассчитываю на вашу обязательность…
Госпожа Дилуа покраснела до корней волос, но все-таки игриво ответила:
- Пожалуйста, сколько угодно, ваша милость…
И подставила загорелую и зардевшуюся щечку.
Луицци слегка опешил, но все-таки поцеловал ее.
- Это далеко не все, - вкрадчиво прошептал он.
- Да вы что!!! - воскликнула госпожа Дилуа тоном должника, у которого требуют тройные проценты за кредит. - Что же вам еще нужно?
- Чуточку счастья…
- Что вы имеете в виду?
- Если муж где-то далеко… - Луицци опять взглянул на постель, словно уже чувствуя себя в ней хозяином.
- А если у служанки ушки на макушке?
- Ее отправляют спать.
- Можно подумать, она не заметит, кто и когда вошел или вышел.
- Совершенно верно; но, выйдя, можно потихонечку вернуться обратно.
- О, да вы, я вижу, опытный ловкач!
- Не без того…
- Ну что ж! Там… около двери есть калиточка…
- И она будет открыта, я правильно понял?
- Конечно, но, чтобы войти, нужно оказаться снаружи. Начнем же с этого.
- Но мы ведь закончим, не правда ли?
- Ах, барон! - вздохнула госпожа Дилуа, разыгрывая тяжкое замешательство.
- Да, конечно - да! - победно воскликнул Луицци. - Так гоните же меня, и быстрее!
Госпожа Дилуа прикусила губку, чтобы не расхохотаться, открыла дверь и позвала служанку. Девушка с лампой в руках проводила Луицци, который на прощание обменялся с прекрасной купчихой знаками полного взаимопонимания. Беседа завершилась на той грани между шуткой и розыгрышем, которую парижанин не может себе даже вообразить. Нужно родиться в южных краях, привыкнуть к острому языку и светящимся любовью лицом наших женщин, чтобы понимать: то, что практически везде расценивается как признание, у нас считается за невинную забаву. Луицци, как и всякий другой северянин на его месте, решил, что госпожа Дилуа принадлежит к тем одновременно деловым и любвеобильным женщинам, которые не прочь расслабиться после тяжелых будней, но из-за вечной занятости не хотят попусту тратить время на пути к удовольствию.
Луицци был очарован, он был даже благодарен госпоже Дилуа за то, что она прикрывала свое падение смехом и весельем, а не кислым лицемерием! Он вышел, обдумывая, как миловидна и вызывающе аппетитна эта купчиха, как кокетлива ее спальня и притягательно бела постель. Храм блаженства, даже любви! И Армана переполняли свежие чувства, почти влюбленность! Очутившись на улице, он услышал, как громыхают засовы и замки на большой двери. В этот момент его воображение, мало удовлетворенное столь легкой победой, разыгралось: "Это муженек выполняет свой долг! Вот уморительно! Да нет, это любовничек побеспокоился о защите своей драгоценной! Тоже оригинально, прямо скажем!" И разгоряченный собственными мыслями барон, меривший пустынную улицу уверенными широкими шагами довольного самим собой человека, громко захохотал. Ему ответил тонкий, сдержанный, но издевательский смешок, который прозвучал как будто над самым ухом Луицци. Он резко обернулся, посмотрел вокруг, затем наверх - никого. Тишина. Тем не менее этот смех смутил Армана: слишком своевременно он раздался, чтобы ничего не значить. Но откуда он послышался - Луицци так и не понял.
Он быстро подошел к дверце, словно возражая наглой усмешке: "Вот кто мне отплатит за эту шуточку". Но дверца не поддалась; впрочем, удивляться пока было нечему: он слишком недавно вышел из дома. Но прошло еще полчаса, барон уже продрог от ночной прохлады, а калитка и не думала открываться. Его грели только гнев и нетерпение: "Неужто меня одурачили? Или этой пухленькой торговке что-то мешает?" Еще долго он убеждал себя в последнем; все было против первого предположения: естественное мужское тщеславие, прошлые победы, недавняя интрижка с маркизой, но главное - поведение госпожи Дилуа, а также сведения, полученные от госпожи Барне и его собственные догадки о роли Шарля. Понадобилось еще какое-то время, прежде чем он стал наконец понимать, что над ним всласть позабавились - пальцы Армана окоченели, избавив от лишней самоуверенности. Его выставили за дверь, и, возможно, этот господин Шарль следил за ним из-за штор и передразнивал его, зубоскаля. Барона неотступно преследовала картина: ведь речь шла уже не просто об обладании женщиной, а о том, что его, поводив за нос, оставили в дураках. Даже Гамлет не пришел бы в такое возмущение{57}, как Луицци. И все-таки барон никак не мог поверить, что с ним сыграли настолько злую шутку; еще битый час гордыня сражалась с очевидностью. Самолюбие - страшный зверь, у него больше голов, чем у Лернейской гидры{58}, и отрастают они вновь намного быстрее. Луицци перебрал все возможные варианты, прежде чем склонился к выводу, что госпожа Дилуа просто слегка пошутила, а еще через полчаса непредвиденный случай окончательно разрешил все его сомнения. Дверь внезапно распахнулась; барон ринулся к ней и столкнулся лицом к лицу с выходившим Шарлем. Оба невольно отступили на шаг и буквально озарили друг друга одинаково гневными глазами.
- Что-то поздновато вы решили нанести визит! - произнес Шарль.
- Не позднее, чем вы наконец собрались уходить.
- Вас ждут.
- Похоже, только после вас; но могу поклясться, милостивый государь, вам нечего опасаться.
- Что вы имеете в виду?
- Что надо было хоть разок, по случаю, уступить мне первое место.
- Как вы осмеливаетесь думать такое?
- Я не только думаю, но и говорю: хозяйка этого дома - любовница…
- Замолчите, заклинаю вас! - воскликнул Шарль, схватив Луицци за руку.
Барон резко высвободился негодующим движением:
- Вы что, сударь, ошалели? Или взбесились?
Презрение, с которым барон произнес последние слова, озлобило Шарля; он начал наступать на Луицци:
- Да знаете ли вы, кто я?
- Чурбан неотесанный! Еще смеет защищать эту…
- Сударь! - разъярился Шарль. - Замолчите! Знаете цену вашим словам?
- Так же, как вы цену на шерсть.
- Но я знаю и цену на свинец! И я вас с ней познакомлю!
- Дуэль? О нет, сударь! Я не хочу еще раз выставить себя идиотом.
- Берегитесь! Я сумею вас заставить!
- Ну-ну, попробуйте.
- Да-да! И раньше, чем вы думаете… Завтра утром я буду у вас.
- Всегда к вашим услугам.
Барон насмешливо склонил голову, и Шарль быстрыми шагами пошел прочь.
Едва он исчез, калитка приоткрылась, и послышался трепещущий голос госпожи Дилуа.
- Входите, входите, - тихонько шепнула она.
У Луицци возникло здоровое желание отказаться.
- Ради Бога, входите же, - настаивала госпожа Дилуа.
Шарль был уже далеко, и барон решился войти. Госпожа Дилуа взяла его за руку. Бедная женщина вся дрожала; по потайной лестнице она провела Луицци к себе. Атмосфера почти невинного покоя в комнате испарилась, постель была смята. При свете единственного ночника Луицци разглядел, что госпожа Дилуа еще более раздета, чем в тот момент, когда он с ней расстался: ее тело прикрывал только ночной пеньюар, и спускалась она вниз босиком.
- Сударь, - заговорила она, - что я вам такого сделала, что вы стремитесь меня погубить?
- Погубить? Ну и что? - Луицци рассмеялся. - Не вижу в этом ничего плохого; в любом случае ваша погибель не на моей совести.
Луицци ожесточился; он уже праздновал победу - и вдруг такое унижение! Кроме того, он замерз и, чувствуя, что его обвели вокруг пальца, утратил всякую жалость.
- Неужели все, что мы тут наговорили друг другу ради забавы, вы приняли всерьез?
- А что, другие воспринимают это иначе?
- Другие? Да за кого вы меня принимаете, сударь?
- За очень даже миловидную женщину, которой очень нравится, чтобы ее любили.
- Вы в самом деле поверили, что я буду вас ждать?
- Да, действительно, я верил и надеялся…
- Хорошего же вы мнения о женщинах!
- Поверьте, сударыня, гораздо лучшего, чем они того заслуживают; ведь я считал, что вы будете одна…
- Как! Вы полагаете, что Шарль…
- Ну, ну, сударыня, сколько можно; хватит забав, как вы только что выразились. Дважды в одну ночь оказаться посмешищем - это уж слишком.
- О! Не говорите так, сударь! Простите меня. Я зашла слишком далеко в словесной игре, не думая, что вы придадите всему этому какое-то значение.
Она замолчала и, пожав плечами, с грустной досадой добавила:
- Как! Абсолютно незнакомый мужчина, которого я чуть ли не первый раз вижу… И вы могли подумать… Нет, нет, это невозможно!
- Очень даже возможно; я и сейчас так думаю.
- И всем расскажете, как только что грозились Шарлю…
- Лучше отговорите этого сопляка, так как если я буду драться с ним, то каждому, кто только пожелает, открою причину дуэли.
- А если у меня хватит влияния, чтобы остановить его, тогда что?
- О сударыня, тогда совсем другое дело; я умею хранить тайны, да между нами пока и нет никаких секретов.
- И не будет, клянусь вам!
- Как вам будет угодно, сударыня; что ж, каждый из нас волен поступать как хочет.
- Но, сударь! Я же замужем; у нас дети…
Луицци пришел в ярость и резко ответил:
- В том числе очень даже симпатичная девчушка.
- А-а, теперь я вас понимаю; явившись сюда, вы уже в достаточной степени презирали меня, чтобы надеяться на многое.
- Похоже, у меня не было нужды ни в каком предубеждении, зато вы сделали все, чтобы мне его внушить.
- А вот этого я никак не понимаю. Вы, сударь, принадлежите к миру, в котором, как я вижу, словам придают более буквальный смысл, чем в нашем кругу.
- Я из того мира, сударыня, где кокетство не превращают в средство наживы.
- Так вот вы о чем, сударь?! Раз так, вот наш договор - порвите его!
Госпожа Дилуа протянула Луицци бумаги, отвернувшись, чтобы спрятать слезы, но барон остался неумолим:
- По правде, сударыня, лучше бы нам пойти до конца… И тогда, клянусь - буду молчать до гроба…
Госпожа Дилуа с ужасом отшатнулась от него.
- В таком случае, - решил Луицци, - мне остается только откланяться.
Она зажгла свечу, и барон увидел, насколько бедная женщина бледна и расстроена; в наступившей тишине она накинула шаль и знаком пригласила его к выходу. Луицци был жестоко уязвлен столь холодным и решительным отпором.
- Подумайте же хорошенько.
- Все. Решение принято.
- Я злопамятен.
- Я чиста, мне нечего бояться, господин барон.
- Прощайте же, сударыня.
- Прощайте, сударь.
Не произнеся больше ни слова, она проводила его к выходу, и Луицци вернулся в гостиницу. В сильном возбуждении он улегся спать, особенно взволнованный тем, что собирался сделать. Наконец ему удалось забыться; проснулся же он очень поздно.
Первым делом он поинтересовался, спрашивал ли его кто-нибудь.
Получив отрицательный ответ, он подумал: "Господин Шарль, похоже, одумался… или ненаглядная госпожа все-таки уговорила своего раба?"
За завтраком барон размышлял о том, как ему лучше поведать кому-нибудь о своем приключении. Луицци ни на минуту не сомневался в правильности своих поступков. Если уж мужчины не очень скромничают насчет женщин, подаривших им блаженство, то простят ли они радости, подаренные, как им кажется, другому? Но откровенность не такое уж легкое дело, как кажется. Нужно, чтобы кто-то вас спровоцировал, иначе вы будете выглядеть безответственным и пошлым болтуном. Луицци еще не решил, к кому обратиться, как вдруг слуга доложил о визите господина Барне.
- Сам Бог послал мне его. - Луицци решил, что господин Барне должен стоить своей жены.
Нотариус оказался толстым весельчаком с приятными манерами, с хитрым и умным лицом.
- Вы оказали мне честь, господин барон, обратившись ко мне; супруга сообщила, что вы хотели бы получить сведения о капиталах маркиза дю Валя?
- Верно, верно… - подтвердил Луицци, - но меня вполне устраивает то, что я узнал от вашей жены; поскольку мои планы сейчас несколько изменились, я хотел бы знать…
- Как обстоят дела у Дилуа? Жена рассказала мне все. Отличная, процветающая фирма, господин барон, с честной и доброй женщиной во главе.
- Черт! Быстро же вы ответили!
- Это сама порядочность.
- Не возражаю; может, она еще и воплощение добродетели?
- Головой ручаюсь.
- Тем лучше для вашей жены! - захохотал Луицци. Сдержавшись, он продолжил: - Извините, но я куда меньше вас верю в женское целомудрие; вы видите женщин главным образом в день подписания брачного контракта; да, тогда - любовь, восхищение и заверения в преданности; но затем…
- У вас есть основания полагать, что госпожа Дилуа…
- Судите сами.
Здесь он поведал господину Барне все о своем ночном приключении, не переставая смеяться - и над собой в том числе. Гнусная уловка, которая обагряет руки палача, словно он и сам тоже ранен.