В первые годы разлуки, когда страсть продолжала преобладать над всеми его чувствами, он часто мечтал, что однажды вернется в Париж. Всякий раз он представлял себе этот город, как место, в котором проходит жизнь мадам Оленской. Затворяясь у себя в библиотеке по вечерам, после добросовестного исполнения всех обязанностей по дому, Ачер уносился в мыслях далеко-далеко, за тысячи миль, в Париж. Сколько раз он представлял себе сияние весны на аллеях конских каштанов, цветы и статуи в знаменитых парижских садах, слабый запах сирени, исходящий от цветочных тележек, плавное течение великой реки под великими мостами. Жизнь ради искусства, науки и любви, как Ачер истомился по тебе! Рисуя в своем воображении знакомые образы, он ощущал непреодолимое волнение в крови. И вот теперь его мечта сбылась, и когда Ачер смотрел на этот сияющий город, он сам себе казался слишком стеснительным, старомодным и не соответствующим высоким парижским стандартам. Он считал себя плохой копией того идеала человека, к которому всегда стремился…
На его плечо легла рука Далласа.
"Привет, папа! Ну как, Париж не очень изменился?"
Некоторое время они стояли молча, глядя в окно. Затем молодой человек бодро сказал:
"Между прочим, для тебя тут сообщение от графини Оленской! Она ожидает нас к себе в половине шестого".
Даллас произнес эти слова легко, беззаботно, словно речь шла о какой-нибудь нейтральной информации: например, о том, в котором часу отправляется во Флоренцию их поезд. Ачер взглянул на него, и ему показалось, что в глазах молодого человека вспыхнули озорные огоньки. Скрытая ирония, которую он прочел в глазах сына, показалась ему знакомой. Вот так же когда-то смотрела на него его прабабушка Мингот.
"Разве я не сказал тебе? - не унимался Даллас. - Я поклялся Фанни, что сделаю три вещи в Париже: достану ей партитуру последних произведений Дебюсси, схожу в кукольный театр и повидаю мадам Оленскую. А знаешь, она была так добра к Фанни, когда мистер Бьюфорт послал ее в Париж из Буэнос-Айреса, чтобы она немного отдохнула. Других друзей в Париже у Фанни нет, и мадам Оленская нашла время, чтобы показать ей город. Насколько я понял, графиня была дружна с первой миссис Бьюфорт. Кроме того, она же мамина кузина! Так что я, не долго думая позвонил ей этим утром, перед уходом, и сообщил, что мы с тобой приехали в Париж на пару дней и мечтаем с ней повидаться".
Ачер вздрогнул и посмотрел на сына.
"Так ты сказал ей, что я здесь?"
"Конечно! А что?" - брови Далласа взлетели вверх на добрых полдюйма. Не получив ответа, он с силой сжал отцовскую руку и спросил:
"Интересно, папа, а какая она была в молодости?"
Ачер почувствовал, как краснеет под пристальным взглядом сына.
"Ну, папа, признайся, что вы с ней были добрыми друзьями! Наверное, она была настоящей красоткой!"
"Красоткой? Нет, я бы не сказал. Но она всегда была особенной, не такой, как все".
"Между прочим, то же говорит и Фанни: мадам Оленская совершенно не похожа на остальных, и никто не может объяснить, почему. И моя Фанни тоже ни с кем не сравнится."
Ачер отступил назад, высвобождая руку.
"Причем здесь Фанни? Надеюсь, конечно, что она замечательная, но нельзя сравнивать ее с…"
"Брось, отец! Не будь ханжой! Разве Элен Оленская не была когда-то твоей Фанни?"
Телом и душой Даллас принадлежал к молодому поколению. Будучи первенцем Ньюлэнда и Мэй, он отличался особой прямотой и никогда не скрытничал.
"Стоит ли делать из всего тайну? Это только возбуждает в людях нездоровое любопытство!"
Даллас всегда отвечал в таком духе; теперь, когда Ачер взглянул сыну в глаза, он понял, что за сыновним подтруниванием скрываются более глубокие чувства.
"Моей Фанни?"
"Ну, женщиной, за которую ты отдал бы все на свете! Только тебе не удалось этого сделать," - пояснил Даллас.
"Нет, не удалось", - печальным эхом отозвался его отец.
"Да, отец, так сложилась жизнь. Я узнал от мамы…"
"Твоя мать тебе рассказала?"
"Да. За день до своей кончины. Помнишь, она попросила, чтобы я остался с ней наедине? Она сказала, что спокойна за нас потому, что мы остаемся с тобой, отец. А потом добавила, что ты никогда не оставишь нас, ведь уже однажды, когда она попросила тебя, ты отказался от самого дорогого, что было в твоей жизни".
Ачер не проронил ни слова. Он вновь посмотрел в окно на заполненную толпой Вандомскую площадь. Она была ярко освещена солнцем. В конце концов, он ответил тихо:
"Мэй никогда меня об этом не просила".
"Нет? Ах да, я забыл! Вы же в своей жизни ни разу ничего не попросили! И ни о чем никому не рассказывали. Я же помню, вы просто сидели и смотрели друг другу в глаза! Эдакий немой диалог или игра в молчанку! Что ж, похоже, представители вашего поколения умели держать при себе свои мысли, что нельзя сказать о нас!.. Послушай, папа, - прервал Даллас свою речь, - надеюсь, ты на меня не сердишься? Но если тебе этот разговор неприятен, давай лучше его прекратим и отправился обедать к Генри. А после я еще должен побывать в Версале!"
Ачер не поехал с сыном в Версаль. Он предпочел остаться в Париже и бродить в одиночестве по его улицам и площадям. На него разом нахлынули грустные воспоминания, и горечь утраты прежних лет снова дала о себе знать. Но он не осуждал своего сына за этот порыв. Ему казалось, что Даллас вырвал из его сердца стальной клинок и успел оплакать его преждевременную кончину. Он все понял, обо всем догадался, но скрывал свои чувства под маской веселости.
А еще его растрогал благородный поступок Мэй. Но Даллас, несмотря на всю глубину его чувств по отношению к отцу, не понял его до конца. В представлении Далласа, его отец в молодости пережил душевную драму и стал свидетелем крушения собственных надежд. Но сын не мог даже помыслить о том, что сердечная рана его отца до сих пор не зарубцевалась.
Ачер долго сидел на скамейке в одном из скверов Елисейских Полей, наблюдая за тем, как жизнь проходит мимо…
В нескольких кварталах от того места, где он сидел, через несколько часов их будет ждать Элен. Она так и не вернулась к своему мужу, и когда он скончался, графиня не предприняла никаких шагов, чтобы изменить свою жизнь. И теперь ничто не мешало им воссоединиться. Совсем скоро он снова увидит ее!
Он поднялся со скамейки и, пройдя Площадь Согласия, направился к Лувру через сады Тюильри. Элен однажды говорила ему, что часто посещает музей, и Ачеру захотелось провести как можно больше времени там, где она, возможно, недавно была.
Час или два Ачер блуждал по Лувру, переходя из одной галереи в другую. Солнечные лучи позолотили полузабытые полотна, и он вспоминал их, наполняя свое сердце красотой. Он давно изголодался по настоящему искусству…
Когда Ачер наслаждался лучезарными картинами Тициана, он вдруг подумал:
"А ведь мне всего пятьдесят семь!.."
Но тут же подавил в себе эти весенние настроения. Ему казалось, что уже поздно собирать урожай любви, хотя для всходов нежной дружбы еще оставалось время. Он мог бы провести оставшиеся годы рядом с ней, с его Фанни!
С этими мыслями он возвратился в отель, где должен был встретиться с Далласом. Они встретились и вновь пошли по направлению к Площади Согласия, пересекли ее и вышли на мост, который вел к Бурбонскому дворцу. Даллас, не подозревавший о том, какие мысли проносились в голове его отца, говорил без умолку, взахлеб рассказывая о своей поездке в Версаль. Однажды во время отпуска он уже побывал в нем, но впечатление осталось весьма поверхностное, ибо как и во время их совместного путешествия по Европе, его время было ограничено. Характеризуя музейную коллекцию, он мешал восторг с разумной критикой.
По мере того, как Ачер слушал эти излияния, он все больше убеждался в своей старомодности и неприспособленности к новой жизни.
"В том-то и дело: молодежь всегда чувствует себя на волне! Они знают, по какому пути им лучше следовать!"
Даллас в его глазах был спикером молодого поколения, пренебрегавшего всеми старыми сигналами, стрелками и указателями; расставляя свои знаки, оно весело прокладывало себе дорогу в будущее.
И вдруг Даллас замер на месте и воскликнул, схватив отца за руку:
"Боже милосердный!"
Они вышли на аллею перед Домом Инвалидов. Его купол, возвышавшийся над кронами деревьев, чьи клейкие почки только что тронулись в рост, ярко блестел на солнце. Он словно существовал независимо от большого серого фасада, аккумулируя в себе весь сноп солнечных лучей. Купол этот сиял так, как будто представлял собой символ человеческой славы.
Ачеру было известно, что дом мадам Оленской находился на одной из площадей, поблизости от авеню, отходившего от Дома Инвалидов. Он всегда рисовал в своем воображении тенистый сквер в этом укромном уголке и скромный дом, без утяжеляющих архитектурных излишеств. Но Ачер совсем забыл о солнечном свете, озарявшем все вокруг. Она живет в этом золотом сиянии, думал он. Тридцать лет ее жизни, о которой он, к несчастью, так мало знал, прошли в этой насыщенной атмосфере; ему так легко здесь дышалось! Он думал о театрах и картинных галереях, которые она посещала, о самых лучших домах, в которые ее часто приглашали, об интересных людях, с которыми она общалась. В воздухе витали идеи, все свободно обменивались мнениями и открыто проявляли свой интерес к той или иной волнующей их проблеме. Здесь, в Париже, возникали новые течения, тенденции и направления моды. Здесь был сказочный рай для общения.
В этой связи Ачер вспомнил, как маленький француз, месье Ривьер, говорил ему, что превыше всего ценит именно общение между людьми.
Но Ачер не виделся с месье Ривьером более тридцати лет и ничего о нем не слышал. И этот факт помог ему представить в ином свете разлуку с мадам Оленской. Как мог он так долго не видеться с ней? Ведь прошло уже больше половины человеческой жизни, и за этот немыслимый срок она познакомилась с множеством людей, которых он не знал, и влилась в ряды общества, о котором он имел лишь смутное представление. В течение всего этого времени он, Ньюлэнд Ачер, жил воспоминаниями своей молодости, и не знал, какой она стала. Он не сомневался лишь в одном: что Элен всегда была в окружении надежных людей. Возможно, и она навсегда запомнила его таким, каким он был в далекой молодости. Но если память о нем и сохранилась в ее душе, его образу, вероятно, было отведено в ней незначительное место. Так древней реликвии, которую помещают в маленькую капеллу, поклоняются не каждый день…
Между тем они пересекли Площадь Инвалидов и направились вдоль рядов особняков. Это и в самом деле было тихое и малолюдное место, несмотря на его очарование и интересное историческое прошлое. Ачер убедился, что Париж хранит еще немало тайн, которые предстоит разгадать.
День потихоньку угасал, и легкая дымка, пронизанная светом электрических фонарей, опустилась над городом. Они вышли на маленькую площадь, на которой почти совсем не было пешеходов. Даллас остановился и бросил взгляд на один из домов.
"Кажется, это здесь", - сказал он, подхватывая отца под руку, от чего тот смутился еще больше. Некоторое время они стояли молча, глядя на дом.
Это было современное здание неопределенного архитектурного стиля с большим количеством окон и ажурными балконами, столь украшавшими его кремовый фасад. На верхнем балконе, который виднелся над верхушками каштанов, все еще был натянут тент, словно солнце и не думало садиться.
"Интересно, на каком этаже?" - озабоченно спросил Даллас, обращаясь, скорее всего, к самому себе; и поскольку Ачеру это было известно не больше, чем ему самому, молодой человек заглянул в домик консьержки и вернулся, бросив отцу на ходу:
"На пятом. Должно быть, это ее балкон с натянутым тентом".
Ачер не сделал ни одного шага вперед. Он стоял, глядя на верхний ряд окон, как если бы конечная цель их визита была уже достигнута.
"Послушай, папа, уже около шести!" - обратился, наконец, Даллас к своему отцу.
Ачер взглянул на пустую скамейку, стоявшую под деревьями и сказал:
"Я, пожалуй, присяду здесь ненадолго".
"Тебе что, нехорошо?" - воскликнул его сын.
"Нет, нет, я в полном порядке. Но прошу тебя, иди один!"
Даллас стоял перед ним, совершенно сбитый с толку.
"Ты хочешь сказать, отец, что не станешь подниматься наверх?"
"Я и сам не знаю", - отозвался Ачер.
"Но что она подумает, если ты не придешь?"
"Ступай один, мой мальчик! Может быть, я отправлюсь следом за тобой".
Даллас посмотрел на него долгим взглядом в сумеречном свете.
"Да как же я объясню ей твое отсутствие?"
"Ты, мой друг, всегда найдешь достойное объяснение!" - с улыбкой произнес его отец.
"Ладно. Я скажу ей, что ты настолько старомоден, что вместо того, чтобы воспользоваться лифтом, предпочел подниматься пешком на пятый этаж!"
Ачер снова улыбнулся.
"Скажи только, что я слишком старомоден, и этого будет вполне достаточно".
Даллас снова взглянул на отца и затем, махнув рукой, исчез в проеме высокой сводчатой двери.
Ачер уселся на скамейку под каштанами, продолжая смотреть на балкон пятого этажа. Он мысленно представлял, как его сын поднимается на лифте на пятый этаж и звонит в дверной колокольчик; служанка впускает его в холл, а затем он проходит в гостиную. Шаг у его мальчика широкий, походка уверенная, а улыбка открытая… Интересно, правы ли были те, кто утверждает, что сын - вылитый отец?..
Затем Ачер представил себе людей, собравшихся в гостиной: возможно, в этот цивилизованный час, там будет несколько человек и среди них - темноволосая дама (пожалуй, слишком бледная!). Она окинет вошедшего быстрым взглядом, приподнимется навстречу гостю и протянет ему свою тонкую руку с длинными пальцами для поцелуя… Он представил ее сидящей на софе у камина; а рядом на столе - букет свежих азалий.
"Для меня это видение куда реальнее действительности", - подумал он; и почувствовал, что с каждой минутой в нем нарастает страх утратить свою реальную мечту, заменив ее на призрачную реальность.
Он долго сидел на скамейке в сгущавшихся сумерках, не отрывая взгляда от балкона. В окнах загорелся свет, и вскоре на балкон вышел лакей, который свернул тент и, войдя обратно в дом, запер за собой дверь.
Казалось, именно этого сигнала и дожидался Ньюлэнд Ачер. Встав, как по команде, он развернулся и медленно зашагал обратно, в свой отель…