XV
Компания из трех дуэтов
Респетилья, не мешкая, сообщил Росите, что его господин сегодня же вечером пожалует к ним в дом. Для нее это была чрезвычайно приятная новость.
Росите было двадцать пять лет, но она оставалась незамужней, ибо ей никак не удавалось подыскать человека, которого она могла бы подчинить своей воле; девушка завела в доме деспотическую форму правления и осуществляла власть с такой бесконтрольностью и свободой, словно это была королева, не ограниченная конституцией. Она не знала, что такое скука, ибо при ее деятельном характере и энергии скучать было некогда, но и удовольствий она получала не много. Она наблюдала жизнь как бы со стороны. Ей казалось, что на сцене жизни разыгрывается какая-то глупая драма с малоинтересными исполнителями.
Девушка была великолепно сложена: не высока и не мала ростом, не толста и не худощава. У нее была довольно смуглая кожа, гладкая и нежная; на щеках постоянно горел румянец, рот был немного великоват, губы несколько пухлые, но зато прекрасного кораллового цвета; когда она улыбалась, а это случалось часто, обнажались чистые розовые десны и два ряда ровных, ослепительно-белых зубов. Над верхней губой рос нежный темный пушок; волосы тоже были темные. Две родинки – одна на левой щеке, другая на подбородке – очень шли ей, оживляя лицо, как оживляют гладкий цветущий луг задорные кустики бамбука. У нее был невысокий прямой лоб, как у Венеры Милосской, прекрасно вылепленный, хотя и чуть толстоватый нос, не редкие и не слишком густые красиво очерченные брови и прелестные, загибающиеся в виде арок, ресницы. Все ее существо выражало причудливую смесь лукавства, высокомерия, властности, веселья, нежности и страстности. Жгучие черные глаза, порой томные и грустные, но чаще всего живые, вспыхивающие словно молнии, освещали ее подвижное лицо.
Другая дочь нотариуса, Рамонсита, была беленькая, мушек не имела, ростом превосходила Роситу, считалась красавицей, но и за половину своей жизни не выразила той смены настроений, которую Росита выражала за одну минуту. Один вид Роситы сулил вам и ад и рай. Рамонсита сулила только преддверие рая.
Хотя у Роситы было искушение принарядиться по случаю прихода доктора, но из гордости она не сделала этого и ждала гостя в обычном своем наряде: перкалевое платье, шелковый платок на шее; она не переменила даже розы в волосах, вколотые еще утром и уже несколько поблекшие. Она проделала только то, что обычно делала перед встречей гостей: почистила зубы, о которых очень заботилась, тщательно вымыла руки. Росита и вообще была чистюля, а за руками следила особенно, ибо целый день возилась с ключами от кладовых и чуланов, считала денежные поступления, отсчитывала деньги для уплаты рабочим. Надо сказать, что ни руки, ни лицо Роситы не поддавались пагубному воздействию домашних работ, солнца и воздуха в поле и на скотном дворе, возни в чуланах и кладовых, Роситу никак нельзя было назвать кисейной барышней, она была красавицей, сотворенной из бронзы.
Доктор сдержал слово и в начале десятого, сопровождаемый Респетильей, явился в дом нотариуса. Общество составляли Росита, Рамонсита, наперсница и компаньонка Хасинтика и будущий врач, сын аптекаря.
Минут десять продолжался общий разговор, но постепенно он стал затухать, так как дон Херонимо, сын аптекаря, проявил желание уединиться с Рамонситой, а Респетилья затягивал дуэт с Хасинтикой, вдовой лесничего.
Желание разбиться на пары стало всеобщим, захватив Роситу и доктора. Всего четверть часа пробыл доктор в маленьком зальце, освещенном масляной лампой, а общество уже распалось на группы. В одном углу уединились Рамонсита с доном Херонимо и о чем-то шептались, в другом – Респетилья с Хасинтикой и, наконец, в третьем – Росита с доном Фаустино: они разговаривали так задушевно и доверительно, будто общались всю жизнь.
– Ничего не поделаешь, дон Фаустино, – говорила Росита, – у каждого своя судьба. Конечно, Вильябермеха – это коровий хлев. Согласна. Но где еще можно так хорошо прожить на скромные доходы? Если три-четыре года подряд у вас будут хорошие урожаи, можно и с долгами расплатиться и себе кое-что оставить. Когда вы расплатитесь с долгами и восстановите кредит, то при вашем имени и огромных знаниях можно стать и депутатом. Кандидатуру поддержала бы не только Вильябермеха, но и другие округа. Здесь всем заправляет мой отец, а точнее говоря, я. При благоприятных условиях можно было бы заполучить в вашу пользу все голоса. Тогда можно и в Мадрид ехать. А пока суд да дело, занимайтесь наукой, пишите, размышляйте, набирайтесь знаний и не будьте таким букой. Нельзя бесконечно натягивать тетиву. Душе нужна разрядка. Приходите к нам поболтать. Будем друзьями. Я, конечно, не ученая и могу разговаривать только о самых обыкновенных вещах, но я тоже кое в чем разбираюсь и могу дать вам полезные советы. Характер у меня веселый, думаю, вам со мной будет не скучно, Я постараюсь разогнать меланхолию и развлечь вас хотя бы на деревенский лад.
– Кто бы мог подумать, дорогая Росита, – говорил доктор, – что я так скоро обрету в вашем лице доброго друга. Все твердили мне, что вы надо мной смеетесь, и я боялся встречи с вами, И не думайте, что я нелюдим.
– Что верно, то верно, – отвечала Росита, – мы мало что знали друг о друге, и думали каждый о другом невесть что. Поэтому вместо симпатии между нами возникла вражда и чуть ли не война. Теперь мы познакомились и можем обратить вражду в дружбу. Согласны?
– Что до меня, я никогда не испытывал к вам вражды. Теперь, когда я знаю вас, вы мне очень нравитесь.
Доктор взял руку Роситы и с чувством пожал ее.
Беседа между ними продолжалась в том же дружеском тоне, и на прощание доктор пообещал приходить в эту компанию из трех дуэтов каждый вечер.
Доктор был очень рад тому, что Росита так скоро, с такой простотой и искренностью подружилась с ним. И только одно сомнение закралось в его душу: может быть, Росита склонна видеть в нем своего жениха, и не сменит ли она милость на гнев, когда всем обывателям, да и ей самой станет ясно, что дон Фаустино Лопес де Мендоса вовсе не собирается на ней жениться?
Именно поэтому он и сказал ей со всей откровенностью:
– Не подумав, я обещал бывать у вас всякий вечер. То есть для меня это было бы чрезвычайно приятно. Но что могут подумать люди? Не повредит ли это вашей репутации?
Дочь нотариуса рассмеялась, обнажив два ряда ослепительно-белых зубов.
– Не беспокойтесь, – сказала она. – Я не боюсь за свою репутацию. Пусть себе судачат, меня это мало трогает. Мне уже двадцать восемь, и замуж я не вышла потому, что не хотела, да и теперь не хочу. Я свободна как ветер; знаю, что делаю, и делаю, что хочу. Я никому не обязана отчитываться, разве что отцу, но и отец не требует отчета. Я достаточно взрослый человек, хозяйка у себя в доме, так неужели я не могу принимать у себя кого хочу и разговаривать С кем мне нравится? Этого еще не хватало!
Слова "с кем мне нравится" сопровождались огненным взглядом черных глаз, в которых светилось явное расположение к доктору. Росита была девушкой порывистой и гордой. Желая успокоить дона Фаустино насчет женитьбы, она сказала:
– Неужели и в этом захолустье мы должны бояться пересудов? Неужели мы не имеем права дружить и развлекаться как нам хочется? С кем же тут разговаривать, как не с вами? Мне кажется, что женщина в двадцать восемь лет, то есть уже не первой молодости, незамужняя, которая при этом не ищет женихов и не кокетничает, может рассчитывать на уважение. Неужели только из-за того, что какой-то дурак скажет, будто я жажду породниться с благородными Лопесами де Мендоса, мне нужно лишиться удовольствия разговаривать с вами сколько я хочу и когда я хочу?
– Да, да, чтобы стать графиней Спаржей Аталайской, – добавил доктор смеясь.
– Что же, это недурной титул, – шутливо подхватила Росита, покраснев при этом, и уже серьезно продолжала: – К нему можно было бы прибавить несколько симпатичных названий плодородных земель и ферм, принадлежащих моему отцу: Ла-Нава, Камарена, Эль-Калатравеньо. Но оставим эти глупости. Не будем гоняться за титулами, покончим с брачными союзами. Будем добрыми друзьями и станем называть друг друга просто Росита и Фаустино. Можете даже забыть, что я женщина, сама я давно об этом забыла. Посмотрите, в каком я виде: платье из перкаля, причесана дурно, розы почти завяли, – тут она резко вырвала розы из прически и швырнула их на пол. – Посмотрите на меня хорошенько: у меня вид управляющего, мызника или ключницы. Не правда ли? Разве я могу на что-то претендовать?
Росита поднялась и несколько раз повернулась перед доктором, чтобы тот убедился, как скромно и небрежно она одета: ни намека на кокетливость. И затем продолжала:
– Мы часто говорили о вас с Респетильей и пришли к выводу, что вы мученик во славу дьявола. В этом мы с вами похожи, Я мученица того же сорта. Только я не так серьезна и позволяю себе смеяться даже над моей епитимьей.
Доктор посмотрел на нее и увидел, что она была права. В ее костюме и прическе нельзя было открыть ни малейшего желания нравиться, хотя все в ней дышало здоровьем и отличалось необыкновенной опрятностью. Как мы уже говорили, она была похожа на бронзовую статуэтку. Деревенский воздух и солнце не огрубили ее лицо и руки, но как бы покрыли легкой патиной, как на иных произведениях искусства. Простое перкалевое платье эффектно облегало ее тело, не знающее ни корсетов, ни кринолинов, и делало ее похожей на юную Диану-охотницу.
– Все, что вы здесь говорили, – заметил доктор, – необыкновенно умно и справедливо. Но с одним вашим суждением я не могу согласиться?
– С каким же?
– Я не могу не считать вас женщиной. Вы женщина, и очень красивая женщина. Вы сами это прекрасно знаете.
Говоря это, доктор перебирал в руках розы, которые девушка вынула из прически и бросила на пол.
– Эти розы завяли не потому, что были давно срезаны, а из зависти к вашему прелестному лицу. Я сохраню их на память.
– Глупости какие! Что еще за память? Разве мы не будем часто видеться!
– Разумеется, но это будет по вечерам. А что делать днем, когда я вас не вижу?
– Дайте их сюда! – сказала Росита, вырвала их из рук доктора и отбросила в сторону. – Раз уж вам нужно что-то сохранить на память обо мне, я дам вам другое, получше этих роз.
Сказав это, она развязала шелковый платок и сняла образок мадонны, который носила на груди.
– Возьмите этот образок и храните его как память обо мне. Футляр я вышивала сама, а епископ освятил его. Поцелуйте его, – и она поднесла образок к губам дона Фаустино.
И доктор почтительно прильнул губами к образку, еще хранившему тепло его владелицы.
Они беседовали часов до одиннадцати. Хасинта с помощью Респетильи приготовила ужин, накрыв стол на четыре персоны, разложив куверты и поставив графин старого вина. Ужин состоял из аккуратно нарезанных ломтиков буженины и блюда спаржи в собственном соку с крутыми яйцами.
На десерт были поданы инжир, изюм, груши и виноградный сок.
Ужин проходил очень оживленно. Разговор снова стал общим. Графин быстро пустел. Когда господа перешли к десерту, по патриархальному обычаю к столу пригласили слуг, которые доели остатки.
Скоро пришел сам нотариус, вдоволь налюбовавшись на своих голубей. Богатый собственник дон Хуан Крисостомо Гутьеррес обрадовался, увидев дочерей в столь приятном обществе, и наговорил кучу комплиментов доктору Фаустино.
В полночь вечеринка закончилась, и дон Фаустино в сопровождении оруженосца отбыл домой.
В течение шести вечеров доктор Фаустино появлялся в доме нотариуса и был участником одного из трех дуэтов, составлявших общество.
На седьмой день между Роситой и доктором произошел разговор, который мы позволим себе подслушать. Около одиннадцати, то есть перед самым ужином, Росита и Фаустино, уединившись в углу комнаты, вели такую беседу:
– Раз ты настаиваешь, я буду говорить тебе "ты", но я так рассеяна, что могу назвать тебя на ты и при посторонних. Что тогда? Впрочем, пусть болтают. Итак, я зову тебя на ты. Ты носишь мой образок?
– Он всегда у меня здесь, на груди.
– Ты меня действительно любишь?
– Всей душой.
– Знаешь, Фаустино, будем любить друг друга, не спрашивая, как мы любим. В этом есть своя прелесть. Она может исчезнуть, если мы будем спрашивать: "Что это – любовь, дружба или что-нибудь другое?".
– Все вместе. В наших отношениях есть что-то поэтичное, трудно объяснимое. Я не могу сказать, как я тебя люблю, знаю только, что люблю.
– Так не станем ломать голову над тем, что это за чувство и куда оно может завести нас в будущем, – сказала Росита. – Ведь мы оба отшельники, оба немного служим дьяволу, оба мученики со странной судьбой. Я слышала рассказ о двух других отшельниках. Встретились они в дремучем лесу, через который протекала река с чистой, прозрачной водой. Они увидели у берега легкий, хрупкий челн. Отшельники сели в него, отвязались от причала и поплыли по течению, не зная, не ведая, куда их влечет, И знаешь, куда их принесло?
– Конечно, – отвечал доктор, – прямо в рай земной. Херувим, стерегущий его пламенным мечом, или заснул, или так проникся расположением к отшельникам, что не стал им препятствовать. Они вошли туда и обрели там свое счастье.
– Вижу, что ты знаешь эту историю не хуже меня.
– Скажи, Росита, почему бы и нам не отважиться на то же самое? Давай, как те двое, сядем в челн и доверимся течению реки.
– Посмотрим, – сказала Росита. – Это нужно обдумать. Пока нам и так не плохо: мы находимся в дремучем безлюдном и цветущем лесу, на берегу реки с чистой, прозрачной водой. Разве это малый дар? Разве тебе этого мало? Смирись, жадина отшельник. Слушай, как поют птицы в лесу, смотри, как цветут цветы, наслаждайся тихим журчанием реки, собирай себе колокольчики и фиалки и не думай пока о плавании, не проси рая – его надо заслужить. Умей довольствоваться тем, что есть. В рай так не попадешь: взял да поехал. А если херувим не пустит?
– Ты мой херувим, и отшельник, и рай – все вместе. Именно в этот момент беседа была нарушена, так как Хасинта объявила, что ужин готов. Завязался общий разговор. В этот вечер все были особенно оживлены. Хасинта и Респетилья без церемоний подсели к столу почти сразу после господ. Было много шуток и смеха. Респетилья показывал свои разнообразные умения: пел петухом, лаял по-собачьи, мяукал, жужжал как пчела, звенел как муха, кричал как осел, прыгал по-лягушечьи и квакал, изображал обезьяну. Хасинта умела подражать разным лицам и изобразила некоторых местных знаменитостей. Даже дон Херонимо, человек строгих правил, пытался рассказывать анекдоты, но ему не дали: анекдоты, как говорится, были с бородой, их встречали смехом и шумом. Росита, видя, что все так веселы и оживлены, предложила, воспользоваться чудесными майскими днями и совершить прогулку в, очаровательное место, в Ла-Наву.
Все бурно приветствовали это предложение.
– Завтра же едем, – сказала Росита. – Такие вещи не откладывают. Выезжаем ровно в три. Все должны быть здесь к этому часу на лошадях, мулах или ослах.
– Непременно, – сказал доктор.
– Непременно, – подтвердили все остальные.
Вскоре появился нотариус. Росита рассказала ему о поездке, и тот ее одобрил.
– Разумеется, ты едешь с нами? – сказала Росита.
– А как же иначе? – отвечал дон Хуан Крисостомо.
– Итак, мы едем все, и папа разрешит мне пригласить еще одну мою подругу.
– Пожалуйста.
– Я приглашаю Эльвириту – нас будет восемь. Хорошее число. Не правда ли?
– Число хорошее, – подхватил Респетилья. – Лучше не надо! Здорово получается!
Этими глубокомысленными восклицаниями закончились все важные беседы, состоявшиеся в обществе из трех дуэтов, и гости расстались до следующего утра.
XVI
Рай Земной
Иной читатель может подумать, что поскольку поэтическая любовь доктора к Вечной Подруге только развивалась, то было низко и подло с его стороны заводить прозаическую любовь с Роситой, дочерью нотариуса и ростовщика. Доктор сам об этом думал, когда не видел Роситу. Однако когда он ее видел, это был конченый человек; из светлых заоблачных высей он низвергался в мрачную бездну.
Чего стоили все его теоретические рассуждения о вечности, абсолюте, начале, цели и конце всего сущего, если в своей практической жизни он водил дружбу с Респетильей и с доном Херонимо?
Доктор подыскивал всему атому различные оправдания. Некоторые из них уместно здесь привести. Мария, его Вечная Подруга, питала к нему благородные чувства, но доктор при всем желании не мог сотворить из нее богиню, сделать символом всего святого и прекрасного, поскольку она сама раскрыла ему свое низкое происхождение, предстала перед ним как существо, целиком захваченное низкой прозой жизни. Словом, он не мог сделать из нее то, что Данте сделал из своей Беатриче и Петрарка из Лауры. Кроме того, нельзя требовать верной любви даже к обожествленному предмету, когда этот предмет сокрыт от глаз и о нем почти ничего не знаешь, – это выше человеческих сил. Даже Данте позволял себе грешить самым прозаическим образом, при том что у него была Беатриче, а Петрарка тоже не зевал, несмотря на Лауру. Доктор же, хотя и любил некий идеал, все-таки не был уверен, что таковой существует. Он вообще ни в чем не был уверен.
"Если предмет моей любви есть некая абстракция, извлеченная из реальности, вроде эссенции или спирта, полученных путем возгонки или перегонки в перегонном кубе сознания, то глупо менять существенное и осязаемое на нечто кажущееся, призрачное или парообразное. Тем более что я не знаю ничего прекраснее красивой женщины. Если я хочу представить себе – как поэт и художник – богиню, нимфу, сильфиду, религию, философию, то я придаю им облик женщины. Конечно, я устраняю при этом все несовершенства, которые я замечал у знакомых мне женщин, делаю их более красивыми, чем они были на самом деле, но это всегда образ и форма женщины, ибо форма есть содержание женщины, женская форма как раз и есть то самое красивое, самое вожделенное, самое поэтическое, что любит мужчина".
Много неясного в том, что считать совершенным, а что несовершенным. Однажды доктор открыл книгу римского оратора, называвшуюся "De natura deorum", и понял из нее, что даже родинки Роситы могут казаться проявлением высшего совершенства. Поэт Алкей был, например, без ума от одной родинки. А тут целых две.
Философствуя подобным образом, он нечаянно бросил взгляд на портрет перуанки, и ему показалось, что та хмурится. Доктор отбросил, однако, все одолевавшие его сомнения и решил последовать примеру легендарного отшельника: забраться в челн и плыть по течению.