- Ну что же, - ответил он небрежно. Его, по-видимому, нисколько не тронуло скорбное величие этой женщины, совершенно вдруг преобразившейся и обретшей красоту, которая, пожалуй, не уступала красоте приносимой ею жертвы. - Этого и надо было ожидать, мой строптивый друг.
Он думал:
"Добродетель тут ни при чем. Надо только всегда знать их слабую струнку".
Г-же Флеше показалось, что к ней вернулась вся прежняя сладость греха. Страсть ее была так сильна, что, совершенно не замечая того пренебрежения, с каким к ней относился ее распутный любовник, она в течение целого часа испытывала тот самый восторг, то жгучее наслаждение, которые после пресных, уже не трогавших ее супружеских ласк и теперь еще притягивали ее новизною всего запретного и еще неизведанного. Она была из числа женщин, которые так беззаветно любят, что легко восполняют недостаток любви в сердце любимого человека. Такие женщины упорно не хотят видеть истины; их собственное чувство неистощимо и заставляет их гнаться за иллюзиями, которые они каждый раз принимают за действительность.
- Правда ведь, ты меня любишь? - говорила она, - Как глупо было думать, что ты можешь разлюбить!
- Да, в самом деле, это было глупо.
- Скажи мне, теперь уже не будет, как в этот раз, что мы с тобой две недели не увидимся? О, если бы все было по-моему, я бы никогда отсюда не ушла; я хотела бы, чтобы ты всегда был со мной. Обещай мне.
- Все, что хочешь. Но только…
Он стал ссылаться на срочные дела, говорил, что не сможет увидаться с ней скоро. А ему тяжело без нее; для него эти краткие свидания - какая-то разрядка, отдых, лучшие часы его жизни. Но приходится председательствовать во всяких комиссиях, необходимо быть на совещаниях по законодательству, заниматься этим делом колонизации, которое так медленно подвигается вперед…
- Ты можешь передать все это Флеше. Скажи ему, что его участие в этом деле нам очень бы помогло. Тем, что он отказался войти в состав правления, он нас тогда подвел.
- Ах, - в отчаянии простонала она, - неужели тебе еще мало тех страданий, которые ты мне причинил! Опять разлучаться с тобою! Ах, если бы только я могла уснуть, умереть на все это время. Знаешь, о чем я мечтаю: совсем темная комната, в ней кровать из черного дерева, и я лежу там, закрыв глаза, сердце мое остановилось. А потом какой-то внутренний голос подскажет мне: сегодня. И тогда я очнусь и, улыбаясь, скажу своему сердцу: "Увлажни мне губы, открой мне глаза, сердце мое, ты воскресло: сейчас ко мне придет мой любимый! О, неблагодарный! Он все не хочет знать, что, когда его нет, мне ничего не надо!"
Ледяная сдержанность этого человека, привыкшего думать только о себе, а может быть, и жестокое желание положить раз и навсегда конец этому безрассудству заставили его ответить:
- На что, собственно, ты жалуешься? Разве твои дети не с тобой?
Она прижала руку к сердцу.
- Да, это верно, бедные мои дети! Ради тебя я забывала о них, и ты же сам мне теперь о них напоминаешь. Ах, милый, это хуже всего. Я никогда не думала, что ты когда-нибудь меня в этом упрекнешь.
- Пять часов! - воскликнул Эдокс, вынув из кармана часы, - а у меня в половине пятого назначено деловое свидание! И после этого ты еще говоришь, что я не жертвую ради тебя своими делами. Впрочем, я не стану тебя ни в чем упрекать. Лишь бы, уходя отсюда, ты чувствовала себя счастливою.
- Счастливой - да! - сказала она с какою-то странной улыбкой.
Она опять стала молить его, чтобы он назначил ей день свидания. Но он ничего не мог обещать. Он попросил ее потерпеть еще несколько дней, пока он не закончит своих самых срочных дел.
- А потом, ты же мне напишешь. Ты будешь держать меня в курсе всего, что скажет Флеше. Сумей доказать ему, как ему выгодно примириться с нами. Он ведь в обиде на Сикста из-за ордена. Он ждал, что его наградят, и ничего не дождался. Сикст, разумеется, ошибся. Твой муж заслужил этот крест больше, чем кто другой. Могу тебя заверить, что стоит ему захотеть, и он его получит. Можешь передать ему это от моего имени. Словом, делан так, как будет лучше. Помни, письма надо адресовать на имя секретаря. Мои будут приходить до востребования.
Потом, коснувшись ее щеки небрежным поцелуем, он добавил:
От тебя самой зависит, чтобы мы увиделись поскорее. - Слова эти были сказаны с таким неприкрытым цинизмом, что г-жа Флеше на этот раз со всей полнотой поняла, на какую фарисейскую сделку она согласилась. Но она была так влюблена, так обессилила себя самоотречением, что перенесла и эту обиду. Она перенесла ее с мужеством, которого у нее не хватало, чтобы защититься, с тем героическим мужеством, которое для страдальцев состоит только в покорности и терпении. Стоило только ее неизбывной страсти снова ее опьянить, от всех оскорблений, от всех нанесенных ей душевных ран не оставалось и следа. Слушая только вкрадчивый голос своей греховной плоти, женщина эта нашла в себе силы солгать собственной совести. Свое презрение к себе она скрыла за напускной развязностью, за бравадой, которой она бросила вызов и ему и себе. На какое-то мгновение она согласилась стать жертвою обмана, лишь бы только человек этот понял, что обман его она разгадала.
- Знаешь, что я придумала? Ты мне дашь расписку, что заплатишь свой долг в срок?
Она произнесла эти слова особенно выразительно. Это было единственное, чем она могла ему отмстить за все. В эту минуту шутливая ирония в ее голосе сменилась серьезным тоном. А потом, кинувшись ему на шею и горячо целуя его, она сказала:
- Если бы мне даже пришлось продать мою душу, я бы и на это пошла, но осталась бы до конца твоей послушной рабыней. Возьми себе вот этот платочек, мокрый от моих слез. Пусть он будет залогом моей любви. Если хочешь, сожги его потом, но по крайней мере знай, что здесь только ничтожная часть тех слез, которые я из-за тебя пролила.
Она приложила к губам намокший батистовый платочек и быстро сунула его в жилетный карман Эдокса.
"Какое ребячество, - подумал он. - Романтическая чувствительность, достойная девчонки-институтки".
Они расстались. Эдокс торжествовал: все было проделано очень ловко. Он благоразумно не назначил ей дня свидания и теперь мог рассчитывать, что она с еще большим жаром возьмется за укрощение Флеше. Напротив, если бы он согласился увидеться с нею в ближайшие дни, дело бы только затянулось. "Я привел ее к самому краю пропасти. Флеше будет тем шестом, с помощью которого она ее перепрыгнет". Он твердо решил, что не стоит ничего делать, пока она не явится сказать ему, что муж согласился.
К несчастью, случилось так, что на следующий день его жена обнаружила этот платок. Выйдя на улицу, Эдокс вынул его из жилетного кармана, но побоялся выбросить среди бела дня на глазах у прохожих и спрятал в карман сюртука; он решил, что, вернувшись домой, он тут же бросит его в огонь. Потом он совсем позабыл об этой злосчастной реликвии. Он так и оставил платок в кармане, а наутро лакей повесил сюртук в гардероб и вместо него принес ему куртку, в которой Эдокс и отправился на свою обычную двухчасовую прогулку верхом. Мучимая ревностью, Сара стала до такой степени подозрительной, что каждый раз в отсутствие мужа перерывала все его вещи. Этим утром она проделала то же самое и, обыскав все карманы сюртука, обнаружила роковую улику. Смятый в комочек, платок этот был словно склеен высохшими слезами. Большое вышитое по тонкому батисту "М" красовалось в одном из его уголков.
Она долго держала в руках этот сморщенный кусочек батиста, переворачивая его и разглядывая. Сердце ее сильно билось. Растрепанная, пожелтевшая от горя, она, казалось, сразу постарела на десять лет. Лицо ее исказилось и судорожно подергивалось. Челюсти беспомощно шевелились, но рта закрыть она не могла. Ей чудилось, что мириады червей буравят тело. В безумном отчаянии она стала кататься по полу, биться головой об стену, кусать себе руки. Потом эта ярость утихла и сменилась самым странным и непонятным из тех чувств, которые порождаются оскорбленной любовью. Она стала испытывать какое-то жгучее наслаждение от того, что источник ее страданий наконец найден; после всех вспышек мучительной необоснованной ревности она словно радовалась тому, что ее подозрения теперь подкрепились, что измена налицо, что постоянно терзавшие ее сомнения рассеяны. Это сознание жгло ее кипящей смолой, шевелило в душе ее кучи горячих углей, и сама боль, в силу какой-то извращенности чувств, уступала место упоению торжества; так после судорог человек испытывает всегда чувство блаженства. Теперь она знала, что Эдокс ей изменяет. Буква "М" раскрыла ей и соучастницу этого двойного адюльтера, Матильду Флеше, которая использовала ее дружбу, чтобы отнять у нее мужа, которая сумела обмануть ее своей благочестивой скромностью. Сомневаться не приходилось. Это была она, эта буква была вышита на покрышке ее молитвенника, выгравирована на ее почтовой бумаге. И вдруг Сара вспомнила многозначительный взгляд Матильды, перехваченный в тот вечер, взгляд, который означал, что еще тогда она была в любовной связи с ее мужем. Не имея в руках доказательств, кроме одного этого мимолетного взгляда, она внезапно почувствовала к этой женщине какую-то инстинктивную вражду, и с тех пор отношения ее к прежней подруге стали несколько холоднее. Она, однако, продолжала принимать ее у себя в доме, каждый раз приветливо ей улыбалась, искусно играя свою роль, не выдавая себя ни жестом, ни интонацией, ревниво храня в своем сердце тайну и стараясь, чтобы любовники не замечали, как пристально она за ними следит, видя их вместе у себя в доме. Но сами они были еще более бдительны; в их напускное равнодушие не вкралось ни одного движения, ни одного взгляда, которые могли бы их выдать, оба умели отлично владеть собою. Г-жа Флеше угадывала, что ее подозревают; она ничего не сказала об этом Эдоксу, но постаралась сделать непроницаемым свое исполненное благочестия лицо, боясь, что, невольно приоткрыв частицу тайны, она выдаст и все остальное. Что же касается Эдокса, то этот светский донжуан, так искусно обманывавший женщин, которые ему отдавались, до того пресытился ими, что, встречая их в обществе, без особого труда изображал на своем лице полнейшее равнодушие. Столь же легко это ему удавалось и теперь, когда он изменял жене с ее подругой, а потом им обеим с другими. Ни Сара, ни г-жа Флеше не делились с ним своим взаимным подозрением: каждая из них замуровала свою тайну в сердце, укрепилась на оборонительных позициях, и, невзирая на то, что именно он послужил причиною их соперничества, он был единственным из всех троих, кто ничего не знал ни о лютой ненависти друг к другу, ни о взаимных отношениях этих двух женщин, влюбленных в него до безумия.
Разглядывая платок, Сара убедилась в том, что женское горе омочило его слезами. И тогда после всего этого безумия ревности она ощутила некоторую передышку; картины, рисовавшиеся ее воображению, начали исчезать, ей уже больше не казалось, что тело ее сжимают в тисках, четвертуют, жгут на огне. Да, Матильда, конечно, обманывала ее, но теперь она поняла, что в действительности все обстояло иначе, чем ей это показалось в порыве ее мученической одержимости, ее исступленной фантазии, исказившей правду. Платок этот говорил об отверженной любви, следы слез означали душевные бури, отчаяние, унижение, горе. Она поняла, что соперница ее несчастна, что она вся изъедена недугом, исцелить который уже невозможно, что она носит в себе свое чувство как наваждение, как проказу, въевшуюся в тело до самых костей.
Да, она до безумия любит этого повесу, для которого она не более чем мимолетная забава, да, она льнет к нему, как лиана к стволу дерева, вся извиваясь от вожделения. Пусть этого еще мало для мести, но это уже первая ложка меда, чтобы утолить ее ярость: потом ведь эта ярость все равно зубами вопьется в сердце соперницы.
Встретившись за обедом с Эдоксом, она ничем не обнаружила только что пережитого потрясения. Ее порывистой натуре удалось на этот раз сдержать себя, ей удалось быть с ним приветливой, спокойной, счастливой. Она до такой степени вошла в свою роль, что и в последующие дни стала встречать его прежней улыбкой, как будто не произошло ничего, что могло бы нарушить ее душевное равновесие. Эдоксу и в голову не приходило, сколько раскаленной лавы клокотало там, где люди видели только осеннюю красоту, пышную и холодноватую, медлительные движения, привычные мягкость и негу во взгляде. Когда впоследствии он узнал от г-жи Флеше, что тайна их раскрыта, ему, естественно, пришло в голову, что жена его решила предоставить ему некоторую свободу действий. Будучи вправе горько упрекать его, она вместо этого молчала.
Сара ни на один день не расставалась со своей находкой, нося ее на теле словно некий амулет, в котором материализовалась вся ее ненависть, словно ладанку, обладающую какой-то зловещей силой. Если бы ее решимость вдруг ослабела, этот кусочек батиста сразу бы заставил ее снова ненавидеть свою соперницу с прежней яростью. Но нужды в этом не было: ненависть ее так же плотно пристала к душе, как тонкая ткань - к ее телу. Теперь она могла бы надевать свои платья прямо на голое тело - платок этот был ей вместо рубашки. Его хватало, чтобы укрыть и грудь, и живот, и бедра, ибо ненавистью в ней было напитано все, каждый кусочек кожи. В этом была ее сила. Встречаясь с мужем, она ни разу не подала даже вида, что в чем-то его подозревает, но она знала, что стоит ей только вытащить из-за корсажа комочек материи, орошенный слезами отчаяния, причиной которых был именно он, Эдокс, и эта неопровержимая улика сразу же приведет его в замешательство.
Но если бы даже ей этого захотелось, она сумела бы воспротивиться порыву чувства. Опасность была слишком велика: разве, открыто признав, что ей предпочли эту женщину, которая не стоила ее мизинца, она не унизила бы этим себя, свою гордость? К тому же она была уверена, что, оставив у себя платок, она держит обоих любовников в своей власти. И она упорно молчала.
Г-жа Флеше всегда бывала у них по четвергам, это был их приемный день. Однако в этот четверг она не явилась. Сара не знала, чем объяснить ее отсутствие, но Эдокс был уже осведомлен обо всем. Он знал, что Матильда вместе с мужем уехала в Рим. Это был их второй медовый месяц: покорная любовница вернулась к своим супружеским обязанностям, рассчитывая этим добиться, что муж ее изменит свое отношение к правительству. У Сары, которая об этом ничего не знала, нашлось достаточно выдержки. Она повернулась к Эдоксу и при всех спросила его:
- Бедная Матильда, должно быть, заболела. Какая жалость, что она не приехала.
Он ответил ей без малейшей запинки, так, как ответил бы в палате на интерпелляцию депутата, пустив в ход весь свой апломб заправского оратора:
- Ах да, госпожа Флеше… Мне говорили, будто ее похитил супруг… Да, милостивые государыни, - повторил он, забавляясь удивленным видом дам и не заметив, как тоненькая севрская чашечка, которую держала его жена, задрожала у нее в руке и несколько раз зазвенела о блюдечко. - Да, милостивые государыни, действительно похитил… Они сейчас в Риме. Госпожа Флеше будет иметь возможность вкусить все радости этого законного побега и вместе с тем удовлетворять потребности своей благочестивой натуры.
Сара подумала:
"И ты еще смеешь это говорить! Вполне уверен в своей силе и не боишься, что тебя, участника всей этой жалкой комедии, выведут на чистую воду? Если госпожа Флеше уехала, то, значит, тебе это зачем-то понадобилось".
Она пристально на него посмотрела, и ее слегка ироническая улыбка выразила все ее мысли:
- А вы, оказывается, отлично обо всем осведомлены, друг мой.
Он засмеялся.
- У меня есть своя тайная полиция, которая мне обо всем доносит.
XXIII
Прошло десять дней. Г-жа Флеше часто писала письма. Каждое ее письмо к Эдоксу было полно излияний любви, видно было, что она больше всего на свете хочет исполнить его желание, что жертвы, которые она приносит, надеясь этим привязать его к себе, наполняют ее сердце счастьем. Кроме того, она чувствовала, что ей удается сломить упрямство Флеше. Впрочем, о принесенных ею жертвах она говорила только мимоходом, с чувством стыдливости, забавлявшей ветреное сердце Эдокса, так, как будто она стремилась успокоить его и уверить, что не зайдет слишком далеко в своем примирении с мужем. "Эти честные женщины, - говорил себе адвокат, - до смешного щепетильны. Они испытывают потребность все время перестирывать свою совесть и в качестве мыла употребляют мелкую добродетель. Им начинает казаться, что грешат они не тем, что воруют яблоки в саду у соседа, а тем, что срывают их в саду их же собственного мужа. Роли, таким образом, меняются, и законному супругу приходится пускать в ход воровские ухватки любовника".
Один только раз она изменила своей обычной сдержанности и отдалась порыву чувств, который он объяснил себе тем, что на этот раз принесенная ею жертва превосходит все остальные.