Остальное было просто. На Попова мы, кстати, не нападали вовсе, так как были с ним знакомы со школы. Сонную артерию я ему перерезал, чтобы не мучился. Все же – школьный товарищ. Пистолет забрали. Патронов, правда, мало было в нем. Денег оставили в кармане на похороны и поминки – обе наши пенсии.
Затем машину мы угнали и перекрасили. Узбека нашли богатого на рынке. Помидорами, огурцами и гранатами он торговал. Предложили ему "Волгу" продать ввиду покупки дома перед свадьбой. Взял узбек денежки и друга своего. Оба в тюбетейках были. Поехали в комиссионку. По дороге Коля прострелил им обоим черепа и хохотал при этом ужасно. Двадцать пять тысяч забрали мы у спекулянтов, и "Волга" осталась с нами. Поехали в Тулу. Там тоже двоих грузин порешили и тоже за двадцать пять тысяч. "Волги" нынче в большой цене, а денег спекулянтам девать некуда все равно.
Не надо было, конечно, уезжать из родной Рязани. Тем более в Тулу, где спокон веков наблюдался бардак в общественной жизни. В Рязани мы бы не погорели…
Оставалось всего четыре патрона, когда остановили нас легавые на шоссейке.
– Огонь! – говорю Коле.
Тот на месте укладывает обоих. Забираем и ихние пистолеты. Кино, граждане судьи, началось. Форменное кино. Вторая серия "Дни и ночи Кабула", режиссер Феликс Кузнецов, музыка Феликса Жержинского, редактор Громыко, оператор маршал Устинов… Погоня. Шмаляем. Летим на простреленном баллоне под откос. Коля от раны кровью истекает.
– Рви, – говорит, – Петяня, когти… помяни меня как следует и крест на могиле поставь, если выдадут мне могилу… беги… дай помереть спокойно, а я тут пролью еще не много кровушки… прощай… Отмажу тебя, не бойся…
Мне и вправду удалось слинять с поля боя, и залег я у одной скромной девушки в общежитии мединститута. Никто и подумать не мог, что товарищ гангстер на виду у всего мира притырился в общежитии.
Погуляли мы с девушкой на славу. Колю в душе поминаю. Прислушиваюсь к разговорам народа о внешнем бандитизме брежневской шоблы. Затем прислушиваюсь к голосу бедной своей души, попавшей в неисправимый переплет.
Душа говорит: "Кончай гулять, Петя. Беги подальше от девушки. Не порть ей судьбу в начале медицинской карьеры. А сам иди и кайся. Двадцать тебе лет всего, а жизни ты лишил людей, включая местные преступления, века на три, если не больше… Но не оправдывайся тем, что приказывали тебе убивать замполиты, а потом, развращенный чужой кровью и своей безнаказанностью, стал ты кровавым бандитом… бритвой по сонной артерии дружка школьного полоснул. Нет таким людям, вроде тебя, места в славном городе Рязани, и не плавать тебе в родимой реке Оке. Место тебе теперь там, где Колька Юркин находится, вернее, куда он приближается… Помяни его на девятый день и волоки меня, грешную, на доклад самому демократическому в мире правосудию… Подлец".
"Лады, – отвечаю душе моей несчастной, загубленной, – так все оно и будет, я тебе не Хинкли какой-нибудь, у которого нету в натуре рязанского душка, не то что у меня – злодея. Мне и адвокатов не надо. Я сам себе – прокурор и всенародный заседатель…"
Погуляли мы еще с девушкой немного. Последний ведь раз любил я и спал с милой подругой, и плакал на груди ее от того, чего я себя лишил навек перед тем, как в ад угодить. А уж чего других неповинных ни в чем людей я лишил, и думать даже было невмоготу.
Девушку вы не ищите. Не найдете. Тут я запутал вас по-рязански. Денег тоже не видать казне вашей. Мне прокурор жизнь за них предлагал сохранить, но на такие денежки только господа Хинкли жизнь после злодейств покупают. Выкусите, граждане судьи. А теперь прошу встать и прогундосить наш партийный гимн. Мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем…
Руки прочь от Афганистана!
КУКАРАЧА
Офицер лагерной охраны МВД, инструктор физической подготовки и спорта Савельев, узнав от жены, что она изменила ему с Тихоновым, вооружился охотничьим топориком, вечером спрятался у калитки Тихонова, и, когда тот возвращался домой, бросил ему в глаза песок, и дважды ударил топориком по голове, причинив тяжкие телесные повреждения.
Последнее слово подсудимого Савельева
Гражданин председатель трибунала и члены его! Настоящий процесс надо мною, надо полагать, послужит хорошим примером для всех тех, которые, говоря в рифму, захотели поиздеваться над офицером. Я создал в трудных условиях Севера нашу супружескую пару во имя распространения советских людей, но после второго года брака, в полном смысле этого слова, ни одного человека в виде детей у нас в семье не получилось. Это – раз. Тут мы с вами имеем крепкий корешок дальнейшего нанесения тяжких телесных повреждений… слов тут найти не могу… Тихонову.
Второй корешок – в плотоядной ревности моей законной жены Савельевой, воспитанной мною с первой брачной ночи в духе коммунистической правдивости и в страхе перед враньем. А ей было что врать. Но дело не в этом.
Откуда бралась ревность? Я работаю, верней, работал в женском лагере строгого режима. С категориями лиц молодого и среднего возраста. Мною была дана с самого начала устная подписка нач. политуправления о добровольном отказе от вступления с заключенными, особенно с антисоветчицами, в близко-интимную связь. Я сразу принял волевое решение не класть, как некоторые, ни на кого свой партийный глаз и отметать грубые ухаживания контингента.
Надо сказать, что, наряду с тренировкой личного состава охраны лагеря по боксу, борьбе, самбо, дзюдо и прыжкам в высоту, я совмещал службу надзора. Потому что в последнее время упал уровень дисциплины среди бойцов охраны и офицеров. Не буду скрывать. Вызвано это тем, что Тихонов, являющийся политруководителем всего подразделения, начал применять угрозы к надзорсоставу выслать в Афганистан для прохождения службы, если не прекратится утечка из лагеря информации о нарушениях соцзаконности, ужесточении режима и злоупотреблениях зав. продуктовым складом, то есть моей законной жены Савельевой.
Вот какой клубок мотивов мы наблюдаем в моем деле, хотя следователь Бурыгин, мстя за то, что ему был на Первое мая выдан моею супругой заплесневелый кусок сыра и селедка без спермы, точнее – молоки, не учел всех моментов преступления и его подготовки с моральной стороны.
Он рассуждал в стиле культа личности:
– Насыпал песка в глаза замполиту? Насыпал. Теперь он в очках ходить будет. Топором врезал ему три раза по черепу? Врезал. Теперь его с замполитов погонят. Потому что и без топора дурак был на редкость тупой. Лучше бы ты убил его. Я бы тебе сейчас смягчающую ревность заделал в статью, а так – подписывай тяжкие телесные с особым цинизмом.
Могу поклясться партией, что это – доподлинные слова Бурыгина, который, говорят, еще в комсомольском возрасте пытал Зиновьева и Каменева с еврейскими врачами.
Нелегко работать в женском лагере строгого режима, граждане члены трибунала. Днем тренируешь амбалов из Казахстана, чтобы в случае бунта могли дать физический отпор заключенным, говоря в рифму, чувственно в них влюбленным. Я имею в виду случай группового изнасилования бойца охраны первого года службы Зейнмухамедова десятью воровками-рецидивистками из города Харькова. Если б он знал дзюдо и умел в высоту прыгать на метр сорок хотя бы, то изнасилования не произошло бы с временным отнятием боевого оружия и выводом из строя на две недели госпиталя. А нападения на бойцов и надзирателей стали учащаться, так как в период усиления солнечных пятен многим заключенным, говоря в рифму, хочется… мужского тепла, ласки и так далее.
Вот я и проводил в зоне показательные занятия с бойцами, надзором из молодых уголовниц, не вышедших на работу, с интересной внешностью. Антисоветчицы, как правило, в изнасилованиях не участвовали, не желая нарушать права человека, хотя нас они за людей не считают, но лишь за фашистов и попок с вертухаями.
Уголовницы разыгрывали нападение на амбалов из Казахстана, а я тут же давал инструктаж, как подпрыгивать в первый момент, а во второй – в скулу сапогом, с одновременным вывертом кости из сустава руки.
Ну, навозившись там, обучая приемам борьбы с бандитками в лежачем положении, придешь, бывало, домой весь в помаде и нос в пудре, а супруга Савельева бросает в тебя чашки и тарелки от ревности. Разве это дело? Одно время в порядке активной мести перестала носить продукты со склада. Я вынужден был питаться в столовой. Теперь известно, что продукты в то самое время получал Тихонов, раскинувший свои амурные сети.
Я понимаю, что у Савельевой были основания думать обо мне как о порнографии, потому что случаев добровольного сожительства вольных с заключенными в подходящие для этого моменты сколько угодно. Природа, граждане члены трибунала, свое возьмет и, говоря в рифму, кое до чего доведет.
Но я лично волевыми усилиями подавлял антислужебные желания с подрывом собственней нервной системы.
Вот вы бы сами зашли в барак к уголовницам, куда женский надзор без пайка и молока за вредность заходить боится. Зайдите, на праздник особенно. Там ведь и артистки за спекуляцию, и фарцовщицы московские, и проститутки со всех концов страны. Танцуют, как во французском фильме. Ноги перед носом твоим задирают и поют "кукарачу" на мотив нашего государственного гимна… Тут надо волю иметь и в ответ на предложение потанцевать и, говоря в рифму, хоть в щечку поцеловать могучий служебный кулак показать. Свет надо выключить. Изметелить надо и в карцер посадить…
Нервы до того дошли, что спим мы с Савельевой, а я во сне кричу:
– Кудейкина, одеть трусы и лифчик! Трое суток карцера… Фридман, ноги у тебя красивые, а душа гнилая. Прекратить лейсбийское сношение!
"Кукарачу" пел во сне неоднократно. Но главное дело было в отсутствии у нас детей, несмотря на усиленное питание ворованными со склада продуктами дефицита. Скрывать не хочу. Тем более Савельева пошла в район на повышение.
Сидим мы однажды вечером, телик смотрим. Передачи скучные до мути под ложечкой. Неужели для надзорсостава нельзя через спутник каждый день показывать хотя бы "Вокруг света"?… Приходится слушать "Голос Америки".
Вот и выслушала Савельева, что в Америке уже целые ясли детей рождены в пустой посуде, точнее, в пробирке.
– Подавай, – говорит, – заявление в область. Деньги у нас есть. Девать некуда. Ревизия прошла. Ничего за взятку не нашла, в рифму говоря. Пусть нас в Америку пустят в туристическую по разрядке международного положения. Дура дурой, а слова знала красивые. Тем и привлекла некогда.
Я отвечаю, что за такую просьбу – поехать в Америку детей в пробирке рожать – и меня, и ее в психушку заткнут как диссидентов закоренелых, из партии погонят, из склада пошарят – как жить будем?
Но эта упрямая корова уперлась в стойло и мычит:
– Хочу в Америку… Хочу в Америку…
Пришлось применить бокс и самбо, так как в ход с ее стороны пошли бронзовые карнизы и копилка в виде головы Карла Маркса – отнятое у антисоветчиц провокационное рукоделие. Ну, когда Маркс разлетелся в черепки, я не выдержал и отправил Савельеву в технический нокаут типа Мохаммеда Али. До утра притихла. Боялись сотрясения мозга, но все же встала. Пошла продукты выдавать.
У меня же был отгул. Я читал книгу Леонида Ильича, где сказано, что партии врать не надо, даже если за правду тебя ожидает смертная казнь с последующей реабилитацией.
Я выпил спирта стакан. Заел красной икрой. Принял решение открыть душу Тихонову. Кому еще на Севере откроешь душу? В деревне пацаном исповедоваться бабка к попу водила, а тут один Тихонов сидит в кабинете и антисоветчицам мозги промывает с предложениями вступить с ним в половую связь.
Я ему рассказал про наше бесплодие и что Савельева подбивала меня поехать в Америку рожать детей вдали от родины в пустой пробирке.
– Самолет не подбивала случайно захватывать с оружием отряда?
– Чего не было, – говорю, – того не было, наговаривать на жену лишнее коммунисту не положено. За правду, – заявляю в рифму, – нас, коммунистов, немало в истории уничтожено.
Целый час меня Тихонов мучил. Пришлось сказать, что "голоса" от скуки и неимения детей слушаем, ума-разума набираемся, в смысле вокруг света. Но на удочку пропаганды – ни-ни.
Проходит неделя. Савельева больше в Америку не просится. Вечерами череп Карла Маркса из черепков склеивает. Я говорю однажды:
– Что же ты лицо его бессмертное перекособочила?
– Неважно, – говорит, – его все равно ни с кем не спутаешь. Все члены политбюро – безбородые.
Посмеялся я такому ее юмору, а она продолжает:
– Вот нос сейчас на место вделаю и признаюсь тебе во всем. Ты партии признаешься, а я тебе откроюсь.
Чую недоброе. Жду, решая, какой силовой прием применить после признания.
Оказывается, дело было такого рода. Приходит к ней на склад Тихонов после беседы со мною. Приходит и говорит, что рассказал я ему про пустые пробирки и желание купить путевку в Америку на наворованные в складу деньги от продуктов.
– Хорошее это, – говорит, – желание – иметь детей любым способом. Я, – говорит, – снесся с Москвой, и мне дадено указание разобраться своими силами на месте без выезда за границу. Вы оба – невыездные по службе в частях МВД и знакомству с секретами режима. Так что, Савельева, если у тебя с мужем нет детей, то партия вам в моем лице окажет необходимую помощь… Прямо сейчас и не отходя от кассы…
Ну, моя дура тамбовская развесила свои северные уши и повела его в отдел крупы и муки…
– Сегодня, – говорит, – Савельев, ты в ночь идешь, а Тихонов к нам заявится. Скрывать ничего не хочу, потому что мы в ЗАГСе были и, в рифму говоря, шампанское пили… Говорить правду клялись перед гербом.
Савельев долго думать не привык. Значит, ты, Тихонов, партийные тайны выдаешь нашим проходимкам и ревнивым кошкам?… Хорошо.
Пребывания его в своем доме во время ночного дежурства я допустить не мог. А вы бы допустили?… Бурыгин на следствии мстительно говорил, что я мог помощи у Москвы запросить. Но я ответил, что пока придет эта помощь, Тихонов уже всю настойку выжрет и склад к рукам приберет. На Савельеву из-за склада и сам Бурыгин зуб точил, но она мне была верна в случае с ним.
Остальное вы знаете… Песок я Тихонову бросил в глаза, чтобы бесстыжесть из них выбить, а топор использовал, так как не желал марать о такую пакость советских пуль и штыков. За это прошу снисхождения…
Прошу суд оказать давление на обком с целью исключения из партии Тихонова после его вступления в строй или в инвалидность. Он не достоин быть коммунистом за моральное разложение моей семьи и невыполнение обещаний по внебрачному осеменению, данных Савельевой в крупяно-мучном отделе склада.
Прошу также догнать и перегнать Америку в области деторождения в пустых пробирках на нашем крайнем Севере.
Не могу также не обратить внимание на то, что заключенные у нас, по сути дела, лишаются таких прав, которые даже животные имеют в зоопарках и в цирках. Я на своей шкуре испытал, что значит три месяца попариться в тюрьме без жены на жестких нарах. А люди ведь и по двадцать лет сидят. Тут надо что-то придумать гуманное, а я, в рифму говоря, готов тянуть свой срок в это утро осеннее, утро туманное в любой должности и в любом месте, потому что я – жертва защиты семейной чести.
ИКРА ДЛЯ БИЛЛИ
Вавилин, Климин и Герасимов на лодке с подвесным мотором выехали в низовье реки Волги, где в запрещенном месте и запрещенными способами выловили 85 осетровых рыб, из которых извлекли 288 килограммов икры.
Последнее слово подсудимого Вавилина
Граждане судьи, я в былые годы успешно закончил заочный Университет марксизма-ленинизма, который в настоящий момент нашей диалектики заканчивают миллионы свободолюбивых трудящихся почти во всех странах мира с оценкой "хорошо" и "отлично".
А гну я вам все это к тому, что наше судебное заседание происходит в сложной международной обстановке. Поэтому, граждане судьи, не стоит горячиться, когда вы удалитесь в совещательное помещение выносить нам троим несправедливый приговор. А мы с защитником любой приговор, кроме оправдательного, намерены считать жестоким и даже вредительским.
Проведем ленинский анализ, почему мы так считаем.
Я, Климин и Герасимов являемся многолетними агитаторами-пропагандистами, в результате чего поставлены в очередь за кровельным железом и другими стройматериалами.
Мы в разных рабочих точках совхоза тщательно вбивали до дня ареста идеи нашей партии в головы несознательных совхозников. Вбивали, что никуда им не деться без увеличения производительности труда и, как говорит четырежды герой Советского Союза товарищ Брежнев, эффективности.
Ничего, доказывали мы, не увидит наш народ хорошего вплоть до самого коммунизма, если он не перестанет лодырничать, пьянствовать, расхищать совхозное имущество, а главное, верить в так называемого Бога. Народ, говорили мы, доказывая иногда до хрипоты, должен верить ленинскому политбюро, министерствам обороны и иностранных дел, а также нашей любимой госбезопасности.
Без госбезопасности и лично товарища Андропова враждебные элементы давно бы уже понастроили в нашей области церквей вместо закусочных и танцплощадок и заменили бы экономические проблемы религиозными, что враз привело бы к резкому понижению производительности труда в и без того отстающих совхозах и колхозах.
Не буду долго распространяться насчет религии. Тут все ясно, как День танкиста.
Но баптисты и прочие верующие нашей области и всей республики проводят другую пропаганду и призывают не верить во все вышеуказанные мною учреждения, поскольку, дескать, они скоро приведут нашу страну к концу света.
Они, дескать, не желают ядерных разоружений, потому что хотят насадить царство дьявола за пределы стран народных демократий, включая США.
Баптисты неоднократно разглагольствовали о том, что весь наш советский народ развратился и не спасает душу от скверны исторического материализма.
Я лично слышал, как один гаврик с елейной улыбочкой отвергал факт нашего происхождения от обезьян высшего сорта. При этом он призывал не верить всей советской науке, но чаще читать Библию. Разве нормальный человек может пороть такую чушь? Не может. Мы втроем, помню, скрутили того гаврика, съездили слегка по мордасам, так как он называл нас обезьянами, и отправили с милицией в психбольницу "На страже здоровья".
К делу пришпилена благодарность райотдела ГБ за борьбу с религией и копии талонов на любительскую колбасу со сгущенкой.
Нам неоднократно приходилось вести дежурство около православной церкви и баптистского клуба в дни особо религиозных праздников, когда молодежь бросала работу и старалась пробраться в вышеуказанные помещения.
Не раз вступали мы в рукопашные схватки с людьми, променявшими моральный кодекс строителя коммунизма на пресловутые заповеди: не убивай, не лги, не отбивай жену у дружка, не воруй и так далее.
И если б не помощь милиции, то, вероятно, не сидели бы мы сейчас на скамье подсудимых, а находились бы на больничных койках с переломанными ребрами или где-нибудь подальше, в смысле кладбища.
Мы успешно отбили у нескольких десятков верующих охоту посещать религиозные сборища, а некий Иванов после одной нашей, так сказать, лекции не то что в Бога перестал верить, но и медицине не доверяет.