- Отказываюсь от вас, отчаявшись, - сказал он полушутя, но Рэчел восприняла это всерьез и почувствовала, что ее ценность как человека уменьшилась, потому что она не восхищается Гиббоновым стилем. Остальные в это время беседовали о местных деревнях, которые миссис Флашинг следовало посетить.
- Я тоже в отчаянии, - резко ответила Рэчел. - Как вы можете оценивать людей по их уму?
- Вы, наверное, заодно с моей незамужней тетей, - предположил Сент-Джон в своей насмешливо-бодрой манере, которая всегда раздражала собеседника, потому что заставляла его чувствовать себя неуклюжим и слишком серьезным. - "Будь добродетельна, о дева…" Я считал, что мистер Кингсли вместе с моей тетей устарели.
- Можно быть хорошим человеком, не прочитав ни единой книги, - упрямо сказала Рэчел. Ее слова прозвучали примитивно и глупо, сделав Рэчел беззащитной для насмешек.
- Разве я это отрицаю? - спросил Хёрст, поднимая брови.
Неожиданно в разговор вступила миссис Торнбери - то ли потому, что в ее роль входило смягчать шероховатости, то ли в силу ее давнего желания поговорить с мистером Хёрстом, поскольку во всех молодых людях она видела своих сыновей.
- Я всю жизнь прожила с такими людьми, как ваша тетя, мистер Хёрст, - сказала она, наклоняясь вперед на стуле. Ее карие беличьи глазки заблестели даже ярче обычного. - Они никогда не слышали о Гиббоне. Их заботят лишь их олени и крестьяне. Это крупные люди, которые смотрятся в седле так же славно, как смотрелись, наверное, всадники в эпоху великих войн. Можете говорить о них что угодно - что они животные, что они неумны; они не читают сами и не хотят, чтобы это делали другие, но они принадлежат к разряду лучших и добрейших людей на этом свете! Вас удивили бы истории, которые я могла бы рассказать. Вам, вероятно, и невдомек, какие романтические сюжеты разворачиваются в глубинке. Я считаю, что именно в среде этих людей родится второй Шекспир, если он вообще родится. В этих старых усадьбах, среди известковых холмов…
- Моя тетя, - перебил Хёрст, - всю жизнь живет в Восточном Ламбете среди опустившейся бедноты. Я процитировал мою тетю лишь потому, что она склонна порицать людей, которых называет "интеллектуалами", в чем я подозреваю и мисс Винрэс. Теперь это модно. Если человек умен, само собой считается, что ему полностью недоступны сострадание, чуткость, привязанность - все, что по-настоящему важно. Эх вы, христиане! Вы - самые надменные, самодовольные, лицемерные притворщики в стране! Конечно, - продолжал он, - я первый признаю большие достоинства за вашими сельскими господами. Во-первых, они, вероятно, честно выражают свои чувства, в отличие от нас. Мой отец, а он священник в Норфолке, говорит, что в провинции едва ли найдется хоть один сквайр, который…
- А как насчет Гиббона? - перебил Хьюит. Это вмешательство сняло напряжение, которое читалось на лицах всех присутствующих. - Вы находите его однообразным, я полагаю. Но, знаете… - Он открыл книгу и начал просматривать текст в поисках фрагмента для чтения вслух. Вскоре он нашел нечто, по его мнению, подходящее. Но для Ридли не было ничего на свете скучнее, чем чтение вслух, и, кроме того, он был крайне привередлив к нарядам и поведению дам. За прошедшие пятнадцать минут он возненавидел миссис Флашинг - потому что ее оранжевое перо не шло к ее внешности, говорила она слишком громко и клала ногу на ногу; наконец, когда она приняла сигарету, предложенную Хьюитом, Ридли вскочил, пробормотал что-то о "питейных заведениях" и удалился. Его уход явно принес миссис Флашинг облегчение. Она пыхнула сигареткой, вытянула ноги и стала подробно расспрашивать Хелен о характере и репутации их общей знакомой миссис Рэймонд Перри. Прибегнув к серии небольших уловок, она заставила Хелен определить миссис Перри как явление устаревшее, не имеющее отношения к красоте и весьма искусственное - короче, как старую надменную каргу, чьи приемы интересны только тем, что там можно встретить странных людей; но Хелен всегда было жаль бедного мистера Перри, которого держат в нижнем этаже, в окружении шкафов, полных драгоценностей, тогда как его жена наслаждается жизнью в гостиной.
- Я, конечно, не верю тому, что про нее рассказывают, хотя ее и можно заподозрить…
Здесь миссис Флашинг вскрикнула от удовольствия:
- Она моя двоюродная сестра! Продолжайте, продолжайте!
Когда миссис Флашинг поднялась, чтобы уходить, всем стало ясно, что она довольна своими новыми знакомствами. По пути к экипажу она предложила три или четыре плана, как им опять встретиться, или совершить экспедицию, или устроить для Хелен демонстрацию ее покупок. Все это она включила в неопределенное, но пышное приглашение.
Вернувшись в сад, Хелен вспомнила предостережение Ридли и с сомнением посмотрела на Рэчел, сидевшую между Хёрстом и Хьюитом. Но никаких выводов сделать не удалось, поскольку Хьюит до сих пор читал вслух Гиббона, а Рэчел, судя по выражению ее лица, уподобилась раковине на камне, для которой слова - что морские волны, омывающие ее створки.
У Хьюита был очень приятный голос. Дойдя до конца фразы, он остановился, и никто никакой критики не высказал.
- Люблю аристократов! - воскликнул Хёрст после небольшой паузы. - Поразительная беззастенчивость. Никто из нас не осмелился бы вести себя, как эта женщина.
- А что мне в них нравится, - сказала Хелен, садясь, - так это умение держать себя. Даже в голом виде миссис Флашинг была бы превосходна. Хотя одевается она, конечно, нелепо.
- Да, - сказал Хёрст. По его лицу прошла меланхолическая тень. - Я никогда не весил больше десяти стоунов. Что смехотворно при моем росте, и я еще похудел с тех пор, как мы сюда приехали. Видимо, это все ревматизм. - Он опять резко выгнул назад свою кисть, чтобы Хелен услышала скрежет солевых отложений. Она не сдержала улыбки. - Честное слово, мне не до смеха, - обиделся он. - Моя мать - хронический инвалид, и я всегда жду, что у меня вот-вот найдут болезнь сердца. Ревматизм в конце концов всегда добирается до сердца.
- Бога ради, Хёрст! - запротестовал Хьюит. - Можно подумать, ты восьмидесятилетний калека. Если уж на то пошло, у меня самого тетя умерла от рака, но я к этому отношусь спокойно. - Он встал и начал раскачивать стул на задних ножках. - Никто не склонен погулять? За домом начинается великолепный маршрут. Можно выйти на скалу и посмотреть вниз, на море. Под водой видны красные камни. На днях у меня захватило дух от удивительного зрелища - штук двадцать медуз, полупрозрачных, розовых, с длинными щупальцами, качались на волнах.
- Это точно были не русалки? - спросил Хёрст. - Жарковато, чтобы взбираться на гору. - Он посмотрел на Хелен, которая сидела неподвижно.
- Да, слишком жарко, - решила Хелен.
Помолчали.
- Я хочу пойти, - сказала Рэчел.
"Могла бы как-то дать мне понять", - подумала Хелен, когда Хьюит и Рэчел ушли вместе и она осталась в обществе Сент-Джона, к его явному удовольствию.
Хотя он и был доволен, его обычная нерешительность в выборе темы разговора на некоторое время лишила его дара речи. Он сидел, пристально разглядывая головку горелой спички, в то время как Хелен размышляла - судя по выражению ее глаз - о чем-то весьма далеком.
Наконец Хёрст воскликнул:
- Проклятье! Будь проклято все! Будь прокляты все! - И добавил: - Вот в Кембридже есть с кем поговорить.
- В Кембридже есть с кем поговорить, - ритмичным и безучастным эхом отозвалась Хелен. Затем она очнулась. - Кстати, вы решили, что выберете - Кембридж или адвокатуру?
Он поджал губы и ответил, но не сразу, поскольку Хелен была еще слегка невнимательна. Она размышляла о Рэчел и о том, в кого из двоих молодых людей племянница, скорее всего, влюбится, а теперь, рядом с Хёрстом, она подумала: "Он безобразен. Жаль, что они все так безобразны".
Этот упрек не относился к Хьюиту: Хелен думала о знакомых ей умных, честных, интересных молодых людях, типичным примером которых был Хёрст, и задавалась вопросом, неужели работа мысли и ученость обязательно должны так уродовать их тела и возносить их сознание на высочайшую башню, с вершины которой человеческий род кажется им чем-то вроде крыс или мышей, копошащихся внизу.
"А будущее? - подумала она, представляя, как мужская часть человечества все больше уподобляется Хёрсту, а женская - Рэчел. - О нет, - заключила она, взглянув на него. - За тебя никто не пойдет. Что ж, значит, будущее человечества - в руках Сьюзен и Артура. Нет, это ужасно. В руках тех, кто трудится на земле, причем вовсе не англичан, а русских и китайцев". Этот ход мыслей не принес ей удовлетворения и был прерван Сент-Джоном, который начал беседу заново:
- Жаль, вы не знаете Беннетта. Он чудеснейший человек в мире.
- Беннетт? - спросила она.
Сент-Джон почувствовал себя более непринужденно, оставил свою сосредоточенно-отрывистую манеру разговора и объяснил, что Беннетт живет на старой ветряной мельнице в шести милях от Кембриджа. Образ его жизни, по мнению Сент-Джона, идеален, он совершенно одинок, очень прост, заботит его лишь истинная сущность вещей, он всегда готов поговорить, исключительно скромен, хотя обладает глубочайшим умом.
- Вам не кажется, - спросил Сент-Джон, закончив описывать Беннетта, - что по сравнению с этим все выглядит довольно шатко? Вы заметили за чаем, как бедняге Хьюиту пришлось сменить тему беседы? Как они все были готовы наброситься на меня, потому что, по их мнению, я собирался произнести нечто неподобающее? А я вовсе не собирался. Окажись при этом Беннетт, он сказал бы все, что хотел, а не то просто встал бы и ушел. Это все довольно сильно портит характер - если не обладаешь таким характером, как у Беннетта. Можно стать злым. По-вашему, я злой?
Хелен не ответила, и он продолжил:
- Конечно, я злой, отвратительно злой, и мне самому это противно. Но хуже всего во мне, что я завистлив. Я завидую всем. Не выношу людей, которые что-то делают лучше, чем я, - вплоть до нелепости, - например, официантов, умеющих носить горы тарелок, даже Артура, потому что Сьюзен влюблена в него. Я хочу, чтобы люди мне симпатизировали, но тщетно. В том числе из-за моей внешности, полагаю. Хотя говорить, что во мне есть еврейская кровь, - совершенная ложь; между прочим, мы, Хёрсты из Хёрстберн-Холла, живем в Норфолке по меньшей мере уже три столетия. Наверное, ужасно приятно быть такой, как вы, - вы всем сразу нравитесь.
- Уверяю вас, это не так, - засмеялась Хелен.
- Так, - убежденно сказал Хёрст. - Во-первых, вы самая красивая женщина из всех, кого я видел. Во-вторых, вы исключительно приятный человек.
Если бы Хёрст взглянул на нее вместо того, чтобы пристально смотреть в свою чашку, он увидел бы, что Хелен покраснела - отчасти от удовольствия, отчасти от прилива нежности к молодому человеку, который только что казался ей - и еще покажется - таким безобразным и ограниченным. Она жалела его, поскольку подозревала, что он страдает, и он был интересен ей, потому что многое из сказанного им казалось ей верным; она приветствовала нравственные принципы молодого поколения, и все-таки она чувствовала себя стесненно. Хелен безотчетно захотела скрыться за чем-то ярким и безличным, что можно держать в руках, и поэтому она сходила в дом и вернулась со своей вышивкой. Но вышивка Хёрста не интересовала, он даже не взглянул на нее.
- Насчет мисс Винрэс… - начал он. - Послушайте, давайте будем друг для друга Сент-Джоном и Хелен, Рэчел и Теренсом? Что она за человек? Мыслит ли она, чувствует ли, или она что-то вроде табуретки?
- О нет, - сказала Хелен с большим убеждением. В результате своих наблюдений во время чаепития она засомневалась, что Хёрст - тот человек, который должен заниматься образованием Рэчел. Хелен питала все больший интерес к племяннице и все больше симпатизировала ей; какие-то качества Рэчел ей совсем не нравились, другие радовали, в целом же она ощущала в ней живую, пусть еще не сформировавшуюся личность, открытую всему новому, не всегда удачливую в своих экспериментах, но обладающую некой внутренней силой и способностью чувствовать. А еще в глубине души она была привязана к Рэчел нерушимыми и необъяснимыми узами женской общности. - Она кажется рассеянной, но у нее есть воля, - сказала Хелен, как будто во время паузы она провела смотр достоинствам Рэчел.
Вышивание, над которым приходилось думать, поскольку рисунок был сложным, а цвета следовало тщательно подбирать, прерывало беседу, когда Хелен погружалась в свою коллекцию шелковых клубочков или, слегка откинув голову назад и прищурив глаза, оценивала свое творение в целом. Поэтому на слова Хёрста: "Я приглашу ее погулять", - она лишь ответила: "М-м".
Вероятно, эта раздвоенность внимания его обижала. Он сидел молча, неотрывно смотря на Хелен.
- Вы совершенно счастливы, - наконец заявил он.
- Да? - спросила Хелен, втыкая иглу.
- Брак, я полагаю.
- Да, - сказала Хелен, осторожно вытягивая иглу.
- Дети?
- Да, - сказала Хелен, опять втыкая иглу. - Не знаю, почему я счастлива, - вдруг засмеялась она, посмотрев ему прямо в глаза. Последовала значительная пауза.
- Между нами пропасть, - сказал Сент-Джон. Его голос звучал так, будто исходил из глубокой пещеры в скалах. - Вы бесконечно проще меня. С женщинами всегда так, конечно. В том-то и трудность. Никогда не понятно, как женщина делает умозаключения. Наверное, вы все время думаете: "Ах, какой мерзкий молодой человек!"
Хелен смотрела на него, держа в руке иглу. Его голова была видна ей на фоне темной пирамиды магнолии. Поставив одну ногу на перекладину стула и отведя локоть, она сидела в позе швеи и олицетворяла всей своей фигурой величие древней женщины, вьющей нить судьбы, величие, к которому приобщаются и многие современные женщины, когда берутся за мытье или шитье. Сент-Джон посмотрел на нее.
- Вы, я полагаю, за всю свою жизнь никого ни разу не похвалили, - сказал он ни с того ни с сего.
- Ридли я сильно балую, - заметила Хелен.
- Я спрошу у вас прямо: я вам симпатичен?
После некоторой паузы она ответила:
- Да, безусловно.
- Слава Богу! - воскликнул он. - Это подарок судьбы. Знаете, - продолжил он с чувством, - мне хочется нравиться вам более, чем кому-либо.
- А как же пятеро философов? - спросила Хелен со смешком, мягко, но уверенно делая стежки. - Вы бы описали их.
Хёрст не испытывал особенного желания это делать, но, начав о них думать, он почувствовал облегчение и прилив сил. Далеко, на другой стороне земли, они сидели в прокуренных комнатах, выходящих в серые средневековые дворы, и казались замечательными, прямодушными, легкими в общении людьми, неизмеримо более утонченными в смысле чувств, чем здешняя компания. Они давали ему то, чего не могла дать ни одна женщина, даже Хелен. От воспоминаний у него потеплело на душе, и он стал дальше излагать миссис Эмброуз свою ситуацию. Остаться ли ему в Кембридже или пойти в адвокатуру? В один день он склонялся к одному, в другой - к другому. Хелен внимательно слушала. Наконец, безо всяких предисловий, она объявила свое решение:
- Оставьте Кембридж и идите в адвокатуру.
Он потребовал привести основания.
- Я думаю, Лондон вам понравится больше, - сказала она. Это не было похоже на веское основание, но ей, судя по всему, оно казалось достаточным. Она взглянула на него и на цветущую магнолию за ним. Что-то странное было в этой картине. Возможно, из-за того, что тяжелые восковидные цветы были слишком спокойны и молчаливы, а сам Хёрст - он сбросил шляпу, волосы его растрепались, очки он держал в руке, и по сторонам переносицы виднелись красные вмятинки от них - выглядел слишком тревожным и словоохотливым. Куст был прекрасен, он раскинулся очень широко, и во время всего разговора Хелен посматривала на причудливые очертания его тени, формы листьев и на большие белые цветы среди зелени. Она делал это полуосознанно, и тем не менее куст каким-то образом принимал участие в беседе. Хелен отложила рукоделие и начала прогуливаться туда и обратно по саду, Хёрст тоже встал и зашагал рядом с ней. Он был взволнован, чувствовал себя не в своей тарелке, в его голове теснилось множество мыслей. Оба молчали.
Солнце начало клониться к закату, и горы постигла перемена: у них как будто отняли земную вещественность и теперь они состояли из одной только густой синей дымки. Длинные и тонкие облака цвета фламинго с завитыми краями, похожими на страусовые перья, на разной высоте прочерчивали небо. Казалось, городские крыши опустились ниже, чем обычно, кипарисы между ними выглядели очень черными, а сами крыши стали бело-коричневыми. Как всегда по вечерам, снизу доносились отдельные крики и удары колокола.
Внезапно Сент-Джон остановился.
- Ну, ответственность - на вас, - сказал он. - Я решился: пойду в адвокатуру.
Его слова прозвучали очень серьезно, почти с пафосом; Хелен откликнулась на них не сразу.
- Я уверена, что вы поступаете правильно, - тепло сказала она и пожала протянутую ей руку. - Вы станете великим человеком, я в этом не сомневаюсь.
Затем, как будто приглашая его оценить грандиозный вид, она провела рукой вокруг себя. От моря, через крыши города, по гребням гор, над рекой и равниной, и опять по гребням гор, к вилле, саду, магнолии и фигурам Хёрста и самой Хелен, стоящих рядом; наконец рука опустилась.
Глава 16
Хьюит и Рэчел уже давно добрались до того места на краю скалы, откуда, глядя вниз на море, можно было, если повезет, увидеть медуз и дельфинов. Но они смотрели в другую сторону, на бескрайние просторы суши, и при этом испытывали чувства, которые не может вызвать ни один, даже самый впечатляющий, пейзаж в Англии: там деревни и холмы имеют названия и самый дальний холмистый горизонт то и дело понижается, показывая полосу дымки, которая есть море. Здесь же перед их глазами лежала бескрайняя иссушенная солнцем земля, вздымающаяся пиками, вздыбленная огромными гребнями, земля, которая ширится и простирается дальше и дальше, похожая на грандиозное морское ложе, разграфленная на полосы временами суток, разделенная на разные страны, в которых построены знаменитые города, где темнокожие дикари сменяются белыми цивилизованными людьми и наоборот. Возможно, из-за их английской крови эта панорама показалась им слишком тревожно-безличной и даже враждебной, и поэтому, обратившись поначалу к ней, они затем отвернулись к морю и все остальное время смотрели на него. Здесь море было мелкой искрящейся водой, которая казалась неспособной злиться и подниматься валами, но дальше оно теснило само себя, добавляя серой краски в свой чистый синий тон, бурлило в узких проливах и бросалось пенными брызгами на мощные гранитные скалы. Именно это море подступало к устью Темзы, а Темза омывала корни города Лондона.
Мысли Хьюита текли примерно в таком направлении, вот почему первое, что он сказал, когда они стояли на краю скалы, было:
- Как хочется в Англию!