Товарища его, однако, целиком поглотила беседа с приятелями, слушавшими его с напряженным вниманием, и вопрос остался без ответа. Вивальди шагнул было поближе, желая продолжить расспросы, но на мгновение замешкался, заинтригованный пылкой жестикуляцией рассказчика. Один из слушателей, по всей видимости, в чем-то усомнился.
- Да говорю же я тебе, - убеждал рассказчик, - я носил туда рыбу, раза два-три в неделю; люди они достойные и дукатов мне в свое время выложили немало. Так вот, дело было так: подхожу я к двери, стучусь, а там вдруг кто-то как застонет. Прислушиваюсь и узнаю голос старой экономки, это она звала на помощь, но я не знал, как до нее добраться, ведь дверь была заперта; пока я бегал за подмогой к старому Бартоли - вы его знаете, он живет у дороги, что ведет к Неаполю, - так вот, покуда я бегал, явился синьор, забрался в дом через окно и отвязал экономку. Выслушал я всю историю…
- Какую историю? - вмешался Вивальди. - И о ком ты говоришь?
- Терпение, господин, всему свое время, - проговорил рыбак, а затем, взглянув на Винченцио, добавил: - Да ведь это вас я в то утро видел, синьор, вы-то и отвязали тогда старую Беатриче.
Вивальди, и ранее не сомневавшийся в том, что речь идет о вилле Альтьери, принялся задавать вопросы в надежде выяснить, в какую сторону направились негодяи, похитившие Эллену, но облегчения своей тревоги так и не обрел.
- Не удивлюсь, - подхватил один из бродяг, выслушавших рассказ, - если окажется, что молодую синьору как раз увозили в коляске, которая проезжала в то утро с закрытыми шторами мимо Брачелли, - а ведь жарило так, что и на открытом воздухе нечем было дышать.
Этого намека хватило, чтобы вдохнуть в Вивальди новую жизнь. Дальнейшие расспросы мало добавили к тому, что уже сообщил бродяга о карете, которая в то самое утро, когда исчезла синьора ди Розальба, с бешеной скоростью промчалась через Брачелли. У Вивальди не возникло и тени сомнения, что именно эта карета унесла неведомо куда его возлюбленную, и он решил немедля разыскать начальника почты в Брачелли и добиться у него сведений о пути следования интересовавшего его экипажа.
Но прежде всего Винченцио еще раз заглянул в отцовский дом, отнюдь не с целью рассказать маркизу о своих планах или даже проститься; Винченцио собирался лишь дождаться своего слуги Пауло, которого хотел сделать участником своих поисков. В душе Вивальди вновь ожила надежда, сколь бы ни был слаб питавший ее источник; полагая, что его намерения совершенно неизвестны тем, кто мог бы им воспрепятствовать, он не остерегался ни при отъезде из Неаполя, ни во время самого путешествия.
Глава 10
Змее ужалить ты позволишь дважды?
Шекспир
Маркизу встревожили некоторые намеки, оброненные сыном во время их последнего разговора, а также странность его поведения; потому она и решилась призвать к себе своего постоянного советчика, Скедони. Тот, памятуя об оскорблении, которое ему пришлось претерпеть в церкви Спирито-Санто, повиновался с досадой и неохотой; утешением ему служила только злобная надежда, что подвернется случай удовлетворить свою жажду мести. Его лицемерие подверглось разоблачению, величавая поза, долженствовавшая изобразить полную отрешенность от мирской суеты, была осмеяна. Память об этом поругании пробуждала в душе Скедони страсти самые пагубные; он помышлял о возмездии - и возмездии ужасном. Вслед за сценой в церкви духовнику маркизы пришлось претерпеть немало унижений. Честолюбие - в этом нетрудно было убедиться - являлось одним из главных побудительных мотивов всех действий Скедони, и суровая набожность, каковую он издавна счел за лучшее на себя напускать, призвана была послужить его продвижению по пути успеха. Члены сообщества, к коему принадлежал отец Скедони, недолюбливали своего тщеславного собрата; не было недостатка в желавших опровергнуть его слова, раскрыть его заблуждение; многие ненавидели Скедони за его гордость, завидовали его благочестивой репутации и посему радовались выпавшему на его долю унижению и пытались использовать его в собственных интересах. Шепоток, кривые усмешки знаменовали триумф врагов и убыль доброй славы Скедони, а он, хотя и заслужил презрение, не желал и не мог его терпеть.
Но главной причиной охватившего Скедони страха стали оброненные Вивальди намеки по поводу событий его прошлой жизни; они побудили монаха с крайней поспешностью покинуть церковь. Намеки эти так устрашили Скедони, что он не остановился бы, возможно, перед тем, чтобы обречь Винченцио на вечное молчание, сведя его в могилу, если бы не опасался мести со стороны семейства Вивальди. Происшествие в церкви лишило монаха сна и покоя; он едва прикасался к пище и почти все время проводил коленопреклоненным на ступенях главного престола. Богомольные прихожане при виде его застывали в восторженном изумлении, недруги из числа братии с усмешкой проходили мимо. Скедони, казалось, был равно бесчувствен как к тому, так и к другому, ибо отрешился от бренного мира и готовился к миру высшему.
Терзания ума и изнуренной покаянием плоти поразительно изменили его: он стал более походить на призрак, нежели на живого человека. Мертвенно-бледное, исхудалое лицо, недвижный взгляд запавших глаз, весь облик Скедони выдавали человека, одушевленного безумной, неземной энергией.
Когда маркиза призвала его к себе, совесть монаха тут же принялась нашептывать ему, что этим вызовом он обязан разоблачениям Вивальди. Вначале духовник решился оставить этот призыв без внимания, но вслед за тем рассудил, что подобное поведение послужит лишь доказательством его вины, тогда как, положившись на свое хитроумие и красноречие, он вполне мог рассчитывать на спасение.
Таким образом, то поддаваясь страхам, то утешаясь надеждой, явился исповедник в будуар маркизы. Увидев его, она вздрогнула, но не смогла сразу отвести взгляд от его изменившегося лица; оказавшись объектом пристального внимания, Скедони не смог скрыть своей тревоги.
- Мир тебе, дочь моя, - произнес исповедник и, не поднимая глаз, уселся.
- Я намеревалась поговорить с вами, отец мой, - начала маркиза с большой серьезностью, - о важных обстоятельствах, вам, вероятно, небезызвестных. - Она остановилась, а Скедони в напряженном ожидании склонил голову.
- Вы безмолвствуете, отец? Как мне истолковать ваше молчание?
- Думаю, вы введены в заблуждение, - последовал неосмотрительный ответ.
- Напротив, я располагаю самыми достоверными сведениями; если бы у меня оставались хоть малейшие сомнения, я бы за вами не послала.
- Синьора, не будьте так легковерны, - неосторожно сказал исповедник, - излишняя доверчивость - источник многих бед.
- Я - легковерна? Если бы это было так! Знайте же, что мы стали жертвами предательства.
- Мы? - воскликнул воспрянувший духом инок. - Что же произошло?
Маркиза поведала ему, что Винченцио уже несколько дней не дает о себе знать, и столь длительное отсутствие, бесспорно, свидетельствует о том, что ему удалось установить как место заключения Эллены, так и имена тех, кто ответствен за ее похищение.
Скедони не склонен был разделить чувства маркизы, но не преминул заметить, что внушить юношеству покорность можно, только не останавливаясь перед более суровыми мерами.
- Что я слышу, отец мой? Пожизненное заключение - недостаточно суровая мера?
- Я разумею меры в отношении вашего сына, синьора. Молодой человек, не почитающий церковные обряды, дерзувший прилюдно оскорбить служителя Божия, и не где-нибудь, а в пределах храма, во время свершения обряда, нуждается в серьезных мерах. Я обычно не сторонник подобных мер, но поступки молодого синьора Вивальди вопиют о необходимости таковых. Что до меня, я готов терпеливо снести уничижение, которому он подверг меня, более того, приветствовать его как средство, помогающее очистить душу от гордыни, коей склонны неприметно подпадать даже лучшие, чистейшие из нас. Однако личным склонностям надлежит отступить перед соображениями, связанными с общественным благом, а последнее диктует - видит Бог, как горько мне, дочь моя, произносить эти слова, - чтобы ваш отпрыск, недостойный своей благородной родительницы, был примерно наказан за чудовищное кощунство, в коем он повинен.
Самый стиль этой речи свидетельствовал о том, что обида, возобладавшая над хитростью, заставила Скедони изменить обычной вкрадчивости его искусной дипломатии.
- О чем вы говорите, почтенный отец? - осведомилась пораженная маркиза. - О каком оскорблении вы говорите? Объяснитесь, и на смену снисходительности матери придет суровость судии.
- В том, что вы сказали, дочь моя, нашла выход всегдашняя ваша возвышенность чувств! Сильным умам свойственно отводить справедливости первое место в ряду моральных требований, в то время как слабые склонны тешить себя милосердием.
Изрекая эту похвалу, Скедони стремился не только утвердить маркизу в ее недовольстве сыном. Он рассчитывал также подготовить почву для будущего осуществления своих мстительных замыслов, и он знал, что скорее добьется успеха, льстя ее тщеславию. Он превозносил те самые качества своей духовной дочери, которые желал ей привить; побуждая маркизу идти вразрез с общепринятыми суждениями, он восхвалял как признак неординарного, высшего разумения свойственную ей гибкую мораль; безжалостность он именовал справедливостью, жестокое бессердечие - силой ума.
Затем монах описал сцену в церкви Спирито-Санто; преувеличив одно и домыслив другое, он выставил поведение Винченцио в качестве образца чудовищного святотатства и грубой бесчувственности.
По окончании рассказа, повергшего ее в изумление и негодование, маркиза выразила готовность во всем следовать советам своего исповедника, после чего тот удалился, воспрянувший духом и окрыленный надеждой.
Маркиз тем временем нимало не подозревал о предмете разговора своей жены и Скедони. Они еще раньше захотели узнать мнение маркиза и, выяснив его явное неодобрение задуманных супругой интриг, более не посвящали его в обстоятельства, имеющие отношение к судьбе сына. Затянувшееся отсутствие Винченцио обеспокоило не чуждого родительской привязанности маркиза. Сословная гордость не вытеснила из его груди отцовских чувств; хотя он никогда твердо не верил, что Винченцио решился связать себя священными узами брака с особой, значительно уступавшей ему по общественному положению, каковой он почитал Эл-лену, он все же испытывал серьезное беспокойство и сомнения. Долгое отсутствие Вивальди внушило маркизу новые тревоги. Что, если Винченцио обнаружит Эллену именно сейчас, когда он едва не потерял ее навеки и ожесточен воздвигаемыми на его пути препонами? Не поспешит ли неосмотрительный и обуреваемый страстями молодой человек связать себя нерасторжимым обетом? С другой стороны, маркиза страшили последствия отчаяния Винченцио, если поиски Эллены не увенчаются успехом; поминутно начиная опасаться того, чего только что желал сам, маркиз переживал почти такое же смятение чувств, как его сын.
Наконец старший Вивальди дал слугам поручение отыскать сына, но не сумел собраться с мыслями и дать разъяснения, необходимые для того, чтобы каждому из участников поисков стала понятна его миссия; а поскольку маркиза тщательно скрывала, что ей известно место заточения Эллены, то и о монастыре Сан-Стефано речь не заходила.
Меж тем как маркиз занимался всем этим, а Скедони измышлял новые козни против Эллены, Винченцио странствовал из селения в селение, из города в город в безуспешных попытках отыскать следы пропавшей возлюбленной. На почтовой станции в Брачелли ему удалось получить очень мало полезных сведений. Карета, уже знакомая Вивальди по описанию рыбака, побывала здесь в то утро, когда исчезла Эллена, и после смены лошадей укатила в направлении Морганьи.
В Морганьи же следы Эллены терялись, так как интересовавшие Вивальди путешественники ничем не запомнились местному почтмейстеру, да и мало было припомнить нужную карету; важнее всего было знать, в какую сторону она свернула на развилке, откуда расходилось несколько дорог. Вивальди поневоле пришлось выбрать наугад одну из них; кроме того, ему подумалось, что маркиза, скорее всего, попыталась скрыть Эллену в монастыре и посему следует неустанно справляться обо всех монастырях, расположенных вдоль дороги.
Путь Винченцио пролегал теперь через дикую местность в Апеннинских горах, заброшенную, казалось, всеми, кроме разбойников, скрывавшихся по глухим углам. Но даже здесь, в этой едва доступной для постороннего посетителя дали, там и сям были разбросаны монастыри с прилегавшими деревеньками, отрезанные от мира чащобами и горными грядами; эти уединенные обители являли нередко кое-какие приметы земной роскоши, а также потаенного изящества. Некоторые из них Вивальди в поисках Эллены посетил, и его приятно поразили изысканная любезность и радушие обитателей.
На седьмой день своих странствий, незадолго до заката, Винченцио заблудился в лесах Руджьери. В селении в нескольких лигах отсюда ему указали дорогу, которой он уверенно следовал, пока в разные стороны от нее не побежало, петляя меж деревьями, множество тропинок. День клонился к вечеру, и Вивальди совсем было пал духом, но неизменно веселый и неунывающий Пауло начал превозносить гостеприимную сень и усладительную прохладу окружавшего их леса, а в заключение заявил, что, если хозяин окончательно потерял дорогу и принужден остаться здесь на ночь, это будет лишь во благо, ибо ни одна гостиница не предложит им столь же опрятного и прохладного ложа, как тот каштан, что раскинул свои могучие ветви неподалеку.
Пока Пауло утешал таким образом своего господина, а заодно и самого себя, а Винченцио, забыв о том, где находится, погрузился в мечты, внезапно до слуха обоих донеслись звуки музыкальных инструментов и приглушенные расстоянием голоса. Сгустившаяся над деревьями тьма мешала различать отдаленные предметы, и взгляду путников не открылось ни единого признака человеческого присутствия. Они прислушались, надеясь уловить, откуда исходит музыка, и установили, что это хор в сопровождении немногих инструментов исполняет вечернюю молитву.
- Здесь поблизости монастырь, синьор, - произнес Пауло. - Слышите? Это идет служба.
- Да, так оно и есть, - отозвался Вивальди, - поспешим туда.
- О синьор! Если там окажется не хуже, чем давеча у капуцинов, то нам не придется пожалеть о ночлеге alfresco в ветвях каштана.
- Нет ли там, за деревьями, стен или шпилей? - спросил слугу Вивальди, шагавший впереди.
- Не видно, синьор, а вот звуки стали слышней. Ах, синьор! Что за мелодия! Как она тает в воздухе! А как согласно поют инструменты! Нет, это не деревенская музыка, где-то поблизости монастырь, хотя мы его пока и не видим.
Но стены по-прежнему не появлялись, а вскоре стихла и музыка; ее сменили другие звуки, которые и привели Вивальди к красивой поляне, где на траве расположилась группа пилигримов. Под несмолкавшие разговоры и смех каждый путник извлекал из котомки и раскладывал перед собой все потребное для ужина; тот же, в ком Вивальди признал отца предводителя паломников, с веселым лицом сидел в центре кружка и без устали сыпал прибаутками и забавными историями, за что все окружающие оделяли его толикой своих припасов. Бутылки с самыми различными винами выстроились перед шутником вереницей, и он отдавал каждой обильную дань; не обошел он вниманием и ни одно из протянутых благодарными слушателями лакомств.
Вивальди, убедившись, что опасаться нечего, остановился и принялся разглядывать веселую компанию. Косые закатные лучи, падавшие вдоль опушки, играли отблесками на жизнерадостных лицах паломников, более похожих на участников пикника. Что касается пастыря, то он, по-видимому, пребывал в полном согласии со своим стадом;
он по доброй воле скинул приличествующую его положению маску торжественной суровости и разрешил своим компаньонам веселиться от души в расчете вкусить от самых аппетитных кусков, припрятанных в их котомках; снизойдя с высот величия, он, однако, не забывал о своем достоинстве, благодаря чему даже шутки его воспринимались с немалой долей почтения; возможно, сопровождавший их дружный смех служил не столько наградой за остроумие, сколько благодарностью за милость.
Завершив свои наблюдения, Винченцио обратился к предводителю с вопросом, как найти дорогу. Тот, прежде чем ответить, вгляделся в юношу и оценил изящество его одежды и отпечаток изысканности во всем его облике; отметив про себя также, что молодой человек путешествует в сопровождении слуги, предводитель уверил Вивальди, что будет рад служить, а пока пригласил занять место по правую руку от себя и отужинать.
Понимая, что им с пилигримами по пути, Вивальди решил воспользоваться этим предложением. Пауло привязал лошадей к дереву и принялся готовиться к трапезе. Воспользовавшись тем, что отец предводитель занят был беседой с Винченцио, Пауло безраздельно завладел вниманием пилигримов; они объявили, что он самый умный и веселый малый на свете; многие паломники выражали желание, чтобы Пауло сопровождал их до самого конца странствования, а именно - гробницы в кармелитском монастыре. Узнав, что упомянутая святыня располагается по соседству с церковью, принадлежащей обители, которая частично заселена монахинями, и находится приблизительно в двух лигах отсюда, Вивальди решил сопровождать пилигримов, ибо местом заключения Эллены мог оказаться с равной вероятностью любой монастырь. А в том, что содержат девушку именно в монастыре, Винченцио, имевший возможность поразмыслить на досуге о нраве и житейских воззрениях своей матери, не сомневался. Итак, вместе с пилигримами он и отправился в дальнейший путь. Винченцио шел пешком, а лошадь свою уступил почтенному отцу, утомленному долгой дорогой.
Темнота застала странников вдали от той деревни, где они рассчитывали заночевать, но за песнями и рассказами пилигримы и не думали предаваться унынию. Время от времени, побуждаемые отцом предводителем, они останавливались, дабы сотворить краткую молитву или пропеть гимн. Когда же в виду показалась деревня, приютившаяся у подножия горы, на склоне своем таившей святыню, паломники замедлили шаг, чтобы выстроиться в процессию. Их пастырь, лишив Вивальди удовольствия дослушать до конца одну из самых изощренных своих острот, умолк, сошел с лошади и переместился во главу колонны, которая двинулась вперед, оглашая окрестность громким, печально-торжественным пением.
Селяне, привлеченные этим звонкоголосым хором, вышли навстречу и отвели паломников в свои хижины. Деревню уже успели заполонить богомольцы, но бедные крестьяне, преисполненные благоговения и почтительности, делали все мыслимое и немыслимое, чтобы с удобством разместить постояльцев; тем не менее Пауло, ворочавшемуся на подстилке из сена, пришлось неоднократно с тоской вспомнить о покинутом каштане.
Винченцио провел беспокойную ночь в нетерпеливом ожидании рассвета того дня, который мог подарить ему встречу с Элленой. Юноше пришла в голову мысль, что одеяние пилигрима не только охранит его от подозрений, но и позволит ему наблюдать за окружающим. Стараний Пауло вкупе с одним-единственным дукатом достало, чтобы обеспечить желаемое; Винченцио переоделся и с утра пораньше отправился на разведку.