- В твоих словах есть своя соль, - заметил аббат. - Но в данном случае ведь нет вопроса ни о продавцах, ни о свадьбе, чёрт побери!
- Если в вашей компании нет вопроса о свадьбе, так в чем же дело? - спросил Эль-Сафи. - Позвольте вам заметить, что для Старца из Муссы могут быть только эти два вопроса.
Жанна, стоявшая надувши губки и высоко подняв головку всё время, пока длились эти переговоры, не проронила ни словечка, но затем подчинилась требованиям проводника. Её переодели. На неё надели пурпуровую куртку, всю зашитую золотом и жемчугами, нижние шелковые пунцовые штаники, а сверху - газовые шаровары со множеством складок, как носят женщины на Востоке. Её волосы были заплетены в косы, а косы перевиты нитками жемчуга; стан опоясан широким шелковым кушаком. Поверх всего этого надели густое белое покрывало, обшитое внизу тяжелой золотой бахромой. У перехватов на ногах ей надели золотые обручи с бубенчиками, которые звенели на ходу; наконец, ноги обули в ярко-алые туфельки. Ей разрисовали бы, вдобавок, лицо и брови, но Эль-Сафи решил, что этого совсем не нужно.
Когда всё было кончено, она обернулась к одной из своих женщин и потребовала, чтобы ей подали её малютку. К великому удивлению аббата Милó, проводник не делал при этом никаких затруднений. Жанну посадили в золоченую клетку (на муле) и понесли вниз по крутой тропинке в область певчих птиц и цветущих деревьев.
Дорогой говорили мало, за исключением той минуты, когда аббат ушиб себе ногу об утес. Очутившись в долине, они пробрались сквозь чащу густолиственных кедров и подошли к одним из четырех ворот, ведущих в замок Муссы.
С десяток мальчиков-красавцев в очень коротких рубахах и на босу ногу повели их из залы в залу до самой крайней, где восседал Старец окруженный своими присными. Первая из этих зал была из кедрового дерева, окрашена в красную краску; вторая - зеленого цвета с водоемом посредине; третья - темно-синего; четвертая - чисто красная. Следующая же зала, длинная, очень высокая, была белая, как снег, с красным, как кровь, ковром по всему полу. В глубине её на белом троне восседал Старец из Муссы, белый сам как лебедь, в белой одежде и с белой бородой; а вокруг него стояли его ассасины, такие же бесцветные, как и он сам.
Все мальчики опустились на колени и скрестили руки на груди. Эль-Сафи упал ниц и, как червь, ползком добрался до ступенек трона. Старец оставил его лежать неподвижно, а сам смотрел прямо перед собой величавым взглядом. Сам папа, во всей его маститой святости (Милó раз видел его), и тот не имел более важного, недоступного вида, чем этот повелитель убийц - снежно-белая картина на кроваво-красном поле. Но что придавало всему ещё более таинственности, так это странный молочный свет, врывавшийся в агатовые окна, да голос Старца - сухой шепот, который, как и ропот леса, подходил ко всеобщему безмолвию.
Эль-Сафи поднялся и стал, как палка. Последовал бесстрастный обмен вопросов и ответов. Старец что-то бормотал в потолок, едва шевеля губами. Эль-Сафи отвечал ему как бы наизусть, не двигая ни единой мышцей, кроме челюстей. Что же касается ассасинов, они прижались к стене на корточках, словно мертвые, погребенные сидя.
По знаку Эль-Сафи аббат в сопровождении Жанны, окутанной покрывалом, прошел по зале и остановился перед белым призраком на троне. Жанна увидала, что это был настоящий мужчина.
Ноздри его были слегка тронуты кармином, глаза отливали желтизной и ярко светились, ногти были окрашены в красный цвет. Очертания головы напоминали старую птицу. Жанна подумала, что под его высоким колпаком скрывается лысина, зато его борода спускалась до половины груди. Когда он раскрыл рот и заговорил, она заметила, что белее всего были у него зубы, а губы имели сероватый оттенок. Он как будто не глядел на неё и только сказал аббату:
- Скажи мне, зачем ты пришел в мои владения? Ты ведь франк и христианская собака! Зачем ты привел с собой эту прекрасную женщину?
- Господин мой! - откашливаясь, начал аббат. - Мы с ней - любящие и преданные слуги великого короля, которого вы называете Мелек-Ричард. Этот лев, попирающий стопами своими пути мусульман, ведёт жестокую войну против вашего врага, султана. Так вот, мы явились к вам искать защиты против него: оказывается, один из слуг вашего величества по прозванию Джафар-ибн-Мульк находится теперь в Акре, добром граде короля Ричарда, и вместе с маркизом Монферратом злоумышляет против жизни нашего повелителя.
- В первый раз слышу! - проговорил Старец. - Он был послан для других целей, но в остальном рука его свободна. Что ещё имеешь ты сказать?
- А вот что, господин мой! - вымолвил аббат. - У нашего короля слишком много тайных врагов, которые злоумышляют против него за то, что он заботится об их душевном благополучии. Это так позорно, что верные слуги короля решили не дремать. Вот я, вместе с этой женщиной, которая дороже ему всего на свете (а он ей), и пришел предупредить ваше величество о гнусном замысле маркиза в твердой надежде, что вы не отнесётесь к нему благосклонно. Мы думаем, что теперь король Ричард осаждает Святой Град, а посему, без сомнения, ему помогает Всемогущий Бог. Но если дьявол, который любит маркиза и, наверно, завладеет им, переманит ваше величество на свою сторону, мы усомнимся в его одолении.
- Вы разве думаете, что Мелек-Ричард скажет вам спасибо за ваши заботы о нем? - спросил Старец едва слышным голосом.
- Господин мой! - возразил Милó. - Мы ищем не благодарности его, не его доброго мнения, а его спасения.
- Стремиться к спасению - одно, достигнуть и удержать его - Другое дело, - заметил Старец. - Ступайте назад, к выходу!
Они послушались, а хозяин дома долго сидел молча, не шевеля ни рукой, ни ногой. Случилось так, что в одну минуту проснулся ребёнок у Жанны на руках, он принялся вытягиваться, изгибаться и пищать, требуя пищи. Жанна пыталась успокоить его тем, что мило покачивалась на одной ноге. Аббат в ужасе хмурился и мотал головой, но Жанна, не признававшая никакого господина в отсутствие Ричарда, не обращала на него внимания. Но вот юный Фульк заревел так, что резко зазвенели тихие стены величавого жилища. Милó принялся молиться. Никто не шелохнулся, кроме Жанны, для которой было совершенно ясно, что ей надо делать.
Она откинула назад свое длинное покрывало и открыла свое прекрасное лицо. Она расстегнула свою куртку и оголила грудь, которую поднесла к жадно ищущему ротику малютки. Непринужденность движения, склоненная головка, бессознательность придавали такую же красоту её поступку, как и её прелестям. Фульк забурчал от удовольствия, а Жанна, подняв глаза, заметила, что Старец уставился на неё своими сверкающими глазами. Но это не особенно её смутило. Она подумала:
"Если про него говорят правду, так ему не раз приходилось видеть мать с малюткой".
Может, видел, а может, и нет: его поступок можно истолковать двояко.
Посмотрев минуты три, он приказал одному старому ассасину (не Эль-Сафи) пройти по зале к выходу.
Тот возвестил:
- Таково слово Старца из Муссы, Повелителя ассасинов. Скажи шейху назареян, что придет и уйдет маркиз де Монферрат, и как он уйдет, уж больше не возвратится! Пусть уйдет с миром и сам шейх, да поскорей, чтобы я не раскаялся и не приказал вдруг его казнить. Что же касается этой красавицы, пусть она остается здесь с моими женщинами и, в виде выкупа, будет мне послушной женой.
Аббат, как громом пораженный, воздел руки к небу, простонав:
- О, мешок грехов! О, плавильные огарки! О, несказанная жертва!
Но Жанна остановила его с грустной улыбкой.
- Полноте, господин аббат! Есть ли на свете жертва, которая была бы слишком велика для короля Ричарда? - тихонько упрекнула она его. - Ступайте, отец мой. Я справлюсь отлично, я ничего не боюсь. Только сделайте всё, что я вам скажу. Поцелуйте за меня руку моему повелителю Ричарду, когда увидите его, да попросите его вспомнить, какие клятвы мы дали друг другу в Фонтевро, когда он принял Крест, и ещё в Кагоре при вознесении святых Даров. А госпоже моей, королеве Беранжере, скажите так: "С этого дня Жанна - жена другого и больше не стоит между королем и её брачным ложем, как и никогда она не стояла, Бог свидетель!" Поцелуйте же меня, отец мой, и молитесь за меня усердно!
Аббат Милó пишет, что он так и сделал. Он прибавляет, что припомнил тот день, когда в часовне Темной Башни впервые поцеловал бедную девушку, думавшую, что она убедила своего возлюбленного растоптать ногами её сердце.
В эту минуту большой темнокожий мужчина, старшина евнухов, подошел к ней и рукой дотронулся до её плеча.
- Куда, друг мой? - спросила Жанна.
Он только показал ей дорогу: это был глухонемой.
- Веди меня, я пойду за тобой! - промолвила Жанна и вышла вслед за ним.
Вышла, не оглядываясь, не опуская головы, а, напротив, высоко держа её, словно шла на доброе дело. Шла она долго вслед за темнокожим по извилистым ходам и переходам, и вступила в сад, засаженный апельсинными деревьями; а за ним они остановились у больших бронзовых дверей. Там стояли ещё два темнокожих с саблями наголо. Евнух два раза ударил по притолоке. Дверь отворилась изнутри, и они вошли. Их встретила старушка вся в черном. Ей передал Жанну евнух и, почтительно поклонившись, вышел вон. Бронзовые двери закрылись за ним.
А потом… После ванны Жанну облекли в неслыханно пышные одежды. И невольники повели её в обитель Блаженства. Там, посреди женщин с отекшими глазами, Жанна уселась чинно и принялась кормить своего ребенка.
Глава VIII
ПРИХОД И УХОД МАРКИЗА
Маркиз Монферрат роскошнейшим образом обставил свое путешествие из Акры в Сидон, со свитой, на шести галерах. Впрочем, должно быть, и этого было ему мало: в Сидоне он взял с собой свою любимую жену с её женщинами, евнухами и янычарами. Его сопровождали в Триполи уже целых двенадцать кораблей. Оттуда он отправился по алепской дороге в Рыцарский Карак, а два дня спустя - дальше, к великому подъему на Мон-Ферран. С ним двигалась вся блестящая компания - все его эсквайры и рыцари в златотканых одеждах с алыми чепраками на мулах и носилками для женщин, с поэтами и скоморохами, со своим попом, турками и наложницами.
Целью маркиза было - произвести внушительное впечатление на Старца из Муссы, но вышло наоборот. Старца нелегко было тронуть: он привык ко всему такому. Пророку не напророчить, попа не удивить чудесами!
Поднявшись на вершину Мон-Феррана, он был встречен старым суровым шейхом, который преспокойно объявил ему, что он должен тут и остановиться. Маркиз разозлился, шейх держался степенно. Маркиз бушевал и поминал про свои рати.
- Смотрите-ка сюда, сударь мой! - проговорил шейх.
Горные зубцы были унизаны лучниками; в висячих лесах блистали копья; а между ними и небом угрюмо стояли ледяные вершины.
Маркиз почувствовал, что колени у него опускаются. Наутро он проснулся в целомудренном настроении, и переговоры были возобновлены на иную ногу. В заключение он просил, чтоб ему дозволили взять с собой хоть трех молодцов, без которых он не мог обойтись. Ему были необходимы: его духовник, его шут да цирюльник.
- Нет, это невозможно! - возразил шейх и прибавил: - Если они уж до такой степени нужны вам, можете покуда оставаться с ними на Мон-Ферране. Но в таком случае вы уж не можете рассчитывать на свидание с Повелителем ассасинов.
- Но, высокопочтенный господин мой, - возразил маркиз с дурно скрываемым нетерпением. - Ведь в этом вся цель моего путешествия.
- Так и было слышно, - заметил шейх. - Но это уж ваше дело. Я же могу со своей стороны сказать, что эти особы не могут быть необходимы при кратком свидании.
- Я могу уделить его величеству целую неделю, - проговорил маркие.
- Господин мой может уделить вам целый час, но считает, что и половины этого времени за глаза довольно.
- Друг мой! - сказал маркиз, широко раскрыв глаза. - Я избран в короли Иерусалима.
- Ничего про это дело мне не известно, - отвечал шейх. - Я думаю, нам лучше спуститься.
И они пошли только втроем: шейх, маркиз и Джафар-ибн-Мульк.
Когда они, наконец, достигли цветущей долины и вступили в третий из парадных покоев, их встретил глава евнухов и заявил, что его господин в гареме, а потому тревожить его невозможно. До сих пор маркиз всё расточал улыбки и восторги, но теперь его взяла страшная досада. Но делать было нечего. Поневоле пришлось ему ждать на голубом дворе часа три. Наконец его ввели в приемную залу, залитую молочным светом, и он чуть не упал в обморок от злости и смущения. Он был ослеплен; он, спотыкаясь, прошел по кроваво-красному ковру до трона и, едва держась на ногах, остановился с сомкнутым ртом, в то время как Повелитель ассасинов уставился на него до того прищуренными глазами, что трудно было даже поручиться, видит ли он его. Окружающие как колы, стояли на коленях.
- Что вам нужно от меня, маркиз Монсферрат? - Спросил старый владыка самым глухим голосом.
Маркиз набрался храбрости и сказал с достоинством:
- Прекрасный повелитель мой! Я хочу свести двух королей на дружественной почве, я ищу союза для общей доброй цели и ищу обмена выгодами и прочими подобными любезностями.
Все эти предложения были записаны на табличках и внимательно просмотрены Старцем из Муссы, который, наконец, сказал:
- Рассмотрим всё это по порядку. Каких же это королей вы хотите свести на дружественной почве?
- Вас, государь мой, и себя, - отвечал маркиз.
- Я не король, - отозвался Синан, - и не слыхал, чтобы вы были король.
- Меня избрали королем Иерусалима! - резко возразил маркиз.
Старец поднял свое морщинистое чело.
- Ну, дальше. Что это за общая добрая цель?
- Хе-хе! - просиял маркиз. - Это - справедливая кара. Я буду разить вашего врага, султана, через его друга, короля Ричарда.
Старец задумался.
- Ты сам нанесешь ему удар, маркиз? - спросил он наконец.
- Государь! Твой вопрос совершенно справедлив, - поспешил ответить Монферрат. Выходит так, что я не могу сам сразить короля Ричарда: мне до него не добраться. Я в этом сознаюсь - видишь, как я откровенен! Но вы, я уверен, можете сразить его. А этим, позвольте вам заметить, вы нанесёте смертельный удар Саладину, который его любит и заключает с ним договоры вам в ущерб и всему христианству на позор.
- Ты говоришь о позоре христианству? - переспросил Синан, заморгав глазками.
- Увы! Будешь поневоле говорить, - мрачно подтвердил маркиз.
- Я вижу, ты принимаешь близко к сердцу это дело.
- Да, очень близко! - отвечал маркиз. Старец опять пристально посмотрел на него, потом спросил, где можно найти Мелека.
- Мы думаем, что он теперь в Аскалоне и отделился от герцога Бургундского, - сказал маркиз.
- Джафар-ибн-Мульк и Коджа-Гассан! - сказал старец как бы во сне. - Подите сюда!
Молодые люди отошли от стены и упали ниц перед троном, а их господин обратился к ним таким голосом, словно заказывал обед:
- Возвращайтесь с маркизом на берег через Эмезу и Баалбек и, как завидите Сидон, наносите удар! Одного из вас сожгут живьем. Я думаю, пусть лучше это будет Джафар. Другой же пусть поспешит вернуться с доказательством. Прием окончен.
Старец сомкнул глаза. Лежавших ниц кто-то тронул легонько. Они подползли к своему повелителю и поцеловали его ногу. Затем стали поджидать маркиза. А тот, бледный, как смерть, ничего не видел и не слышал. При новом знаке один из ассасинов положил ему руку на плечо.
- О, Господи Иисусе! - пробормотал маркиз, обливаясь потом.
- Перестань блеять, глупый баран! Ты разбудишь господина, - торопливо прошептал Джафар.
Маркиза увели, а Старец спал себе преспокойно.
Никого из своих так больше и не видал маркиз: во-первых, их уже не было в Мон-Ферране, во-вторых, его повезли другой дорогой. Сперва ехали по угрюмому хребту Мазиафа, где крепость, словно повисшая в воздухе, как облачко, стережет долины, потом - по снежным полям, по террасам, вырубленным во льдах, где крутизна поднимается и падает на тысячу футов с обеих сторон. Так добрались до Эмезы - горного селения, окутанного вечными туманами; оттуда спустились к Баалбеку и через тернистые речные ущелья - к залитому солнцем морю. Вот по каким местам вели приговоренного к смерти итальянца! А он тем временем уж понял, что конец его близок, и старался закалить себя, чтобы мужественно встретить смерть.
Башни Сидона засверкали непорочной белизной над сизой пеленой туманов. Путники увидели золотистые пески, окаймленные морской пеной, увидели и корабли. Спускаясь по долине, роскошно усеянной цветами и душистыми кустами, там, где крепкие кактусовые изгороди замыкали вспаханные поля и оливковые сады, а кузнечики поднимали свою трескучую музыку, Джафар-ибн-Мульк прервал молчание, в которое были погружены все трое:
- Пора? - спросил он своего брата, не поворачивая головы.
- Нет ещё, - отозвался Коджа.
Маркиз принялся горячо молиться, но не раскрывая уст.
Они вступили в степь, среди которой торчали утесы, покрытые альпийскими розами и диким виноградом. Здесь воздух был мягкий, чистый, солнце нежно. Осел маркиза вдруг вздумал порезвиться, насторожил уши и заржал. Джафар-ибн-Мульк подошел вплотную к маркизу и обнял его за шею.
- Добрый знак! - сказал он. - Рази, Коджа!
Коджа всадил свой нож по рукоятку - маркиз только кхекнул. Джафар сиял его с осла - труп трупом.
- Ну, а теперь отправляйся обратно, Коджа, - проговорил он. - Я должен оставаться здесь: таково ясное желание Старца!
- И я тоже думаю, - сказал тот. - Дай мне доказательство!
Они отрубили маркизу правую руку. Коджа, встряхнув её, положил себе за пазуху. Когда он уж отъехал далеко по дороге в горы, Джафар сел на кучку фиалок, поел немножко хлеба и фиников и крепко уснул на солнышке. Там его и нашел объезд сидонских солдат, которые тут же поблизости нашли бренные останки своего повелителя за исключением правой руки. Солдаты забрали Джафара-ибн-Мулька и сожгли его живым.
Старец из Муссы был ласков с Жанной; он был до того доволен ею, что редко проводил время без неё. Он находил теперь, что Фульк - прекрасный мальчик, да иначе и быть не могло, принимая во внимание, какие у него родители. Жанне была дана самая полная свобода, какая только возможна для любимицы великого владыки. Однажды, недель шесть спустя после того, как она в первый раз явилась в долину, он послал за ней. Когда она пришла и низко поклонилась, он потянул её за руку, чтоб она стала рядом с троном, обнял её и поцеловал. С чувством самоудовлетворения заметил он, что у неё прекрасный вид.
- Дитя моё! - ласково начал он. - У меня есть для тебя новость, которая, наверное, будет тебе приятна. В настоящее время большая часть маркиза уже разложилась в склепе.
Зеленые глаза Жанны дрогнули на мгновенье; она молча всмотрелась в умное лицо старика.
- Государь! - спросила она по привычке. - Это правда?
- Сущая правда, - ответил он. - В доказательство взгляни на эту руку, которую один из моих ассасинов - тот, что остался жив - принес мне.
Он вынул из-за пазухи мертвую руку и положил бы её на колени Жанны, если б она не воспротивилась.
Он опустил её на пол рядом с собой. Потом Старец продолжал: