- Да ведь если б ты мне даровал свое прощенье, моя рыцарская честь потребовала бы, чтоб и я простил тебя. А этого я никогда не сделаю. Значит, я продолжал бы жить, но был бы осужден.
- Ну, будь что будет! - смеясь, проговорил Ричард и повернул прочь.
Сен-Поль мог бы наповал его убить, но он не пожелал воспользоваться случаем.
- Смотри-ка, Герден! - воскликнул он. - Вон едет наш король без лат. Хочешь прицелиться ему в спину и разом всё покончить?
- Богом клянусь, Евстахий, не хочу!
- Что так?
- Просто не смею! - отозвался Жиль. - Я боюсь его больше, когда он так поносит меня, чем когда смотрит прямо мне в лицо. Пусть он ведёт свои войска на приступ: я размозжу ему голову. Но нападать на него безоружного я больше и пробовать не стану.
- Фу! - проворчал Сен-Поль. Но в душе он был того же мнения.
* * *
Но вот настал день, когда де Бар объезжал соседние холмы для разведок вместе со своими рыцарями. Были слухи, что с юга, из Прованса и Русильона, движется неприятель, и что принц Джон, про которого было известно, что он находится в Гаскони, соединился с братом королевы наваррской. Наверно не было ещё ничего известно, но Ричард полагал, что Джона ещё можно будет соблазнить выйти из этого союза.
День был безоблачный, ясный, холодный, с жесточайшим северо-восточным ветром, свистевшим по отлогостям. Сидя на коне, на холме, де Бар дохнул на голую руку, потом похлопал ею по боку, чтобы вызвать в ней кровообращение. Окидывая поляну острым взглядом охотника, он заметил, что король Ричард выехал из ряда своих войск на караковом коне, а с ним Меркаде и Гастон Беарнец в зеленом плаще. На Ричарде был красный кафтан, над его шляпой развевалось красное перо. Он был без щита, а судя по легкости его движений, когда он поворачивался в седле, чтобы оглянуться назад, положив одну руку на спину лошади, де Бар убедился, что на нем не было лат.
- Дурак из дураков! - буркнул он своему соседу, Саварику де Дре. - Вон гарцует себе наш король, словно едет на охоту с соколами.
- Погоди! - остановил его Саварик. - Куда это он мчится?
- Краснобайничать с Сен-Полем, чёрт возьми! Куда же больше ему ехать в эту пору?
- Никогда Сен-Поль не позволят себе никакой подлости, - заметил Саварик.
- Нет, нет, конечно! Но там ведь Герден.
- Да погоди же! - опять остановил его Саварик. - Смотри, смотри! Кто это показался там из тучи дыма?
Им превосходно было видно осажденную башню, почерневшую и словно горевшую на солнце. Внизу, у подножия её, ещё дымилось селение Шалюз, как беспорядочная куча кирпичей и обломков. Из-под клубов дыма вдруг показалась тощая фигура в белом; она то двигалась, крадучись, то бежала, спотыкаясь и прячась, где только можно было, за развалинами стен. Ближе и ближе подбегала она к башне, всё спотыкаясь своими согнутыми коленками. Де Бар всё с большей тревогой следил за незнакомцем.
- Это улепетывает какой-нибудь лагерный воришка…
- Смотри, смотри! - воскликнул Саварик. Белый человек вышел из-под башни и в эту минуту стоял на коленях в открытом поле. В тот же миг кто-то бросил с башни веревку. Не успела она коснуться земли, как коленопреклоненный прицелился из лука и пустил стрелу. В то же мгновение человек спустился по веревке, проворно побежал вперед и, прыгнув на белого человека, повалил его. Видно было, как в воздухе сверкнуло лезвие ножа.
- Страшная война! - заметил де Бар, чрезвычайно занятый происшедшим.
- Война и в небесах. Взгляни на этих двух орлов! - перебил его Саварик.
В самом деле, в холодной лазури дрались две большие птицы. Как почерневшие хлопья снега, падали тихонько на землю их выдранные перья… Но вот один из орлов перекувыркнулся в воздухе и упал на землю.
Взглянув опять по направлению к башне, де Бар и его спутники увидали, что там всё пришло в сильное движение. Люди метались, лошади толпились в кучу; всадника в красном одеянии поддерживал всадник в зеленом. Затем караковый конь без седока принялся оглядываться вокруг и заржал.
- О, Боже! Короля Ричарда застрелили! Едем, Саварик! Скорей надо спуститься!
- Нет, постой! - опять перебил его тот. - Надо нагнать этих убийц, я вижу второго негодяя тоже в белом!
Де Бар также успел заметить его.
- Коней пришпорить! Живо! - крякнул он своим рыцарям. - Вперед, за мной!
Он первый тронулся в путь; за ним весь его отряд легким облачком помчался по склону холма. А игра продолжалась; они видели её, как на сцене.
На земле большим белым комком лежала одна из таинственных фигур, другая бежала к ней у стен, так же крадучись и сгибаясь, как первая. Третье действующее лицо, человек с башни, не слыхал приближения белого незнакомца и наклонился над тем, которого он только что убил, и, по-видимому, обшаривал его, чтоб забрать бумаги или деньги.
- Пришпоривайте, пришпоривайте! - крикнул де Бар.
С грохотом помчались его всадники туда. Но они не поспели.
Белый скороход бежал слишком скоро для того, кто убил его товарища. Положим, тот оглянулся вокруг, но белый насел на него прежде, чем он успел подняться. Произошла короткая стычка, оба покатились по земле. Зачем белый встал на ноги, поднял своего убитого товарища на плечи и поспешно скрылся в дыму Шалюза, Когда де Бар и его друзья очутились близ башни на расстоянии выстрела из лука, там оказался лишь один убитый, лежавший на том самом месте, где его настиг смертельный удар. Белые убийцы, живой и мертвый, оба исчезли в дыму. Король и весь его отряд тоже исчезли. Из башни вышел граф де Сен-Поль со своими людьми, безоружный, с непокрытой головой. Построившись в ряд, молча выжидали они, пока приблизится де Бар.
Тот подскакал галопом и воскликнул:
- Граф де Сен-Поль! Вы - мой пленник!
Он остановил своих спутников движением руки.
- Сэр Гильом, - угрюмо обратился к нему Сен-Поль. - Король застрелен, но не мной! Я - изменник короля. Ведите же меня к нему, чтоб он не умер, прежде чем я успею взглянуть ему в глаза.
- А кто такой вон тот убитый? Он один из ваших? - спросил де Бар.
- Имя его Жиль де Герден. Это - нормандец и враг короля, но он погиб (если он уже мертв) в защиту короля. Он убил убийцу.
- Мне это очень хорошо известно, - возразил де Бар. - Я был свидетелем его славного подвига. Но надо изловить этих белых людей. Кто бы такие они могли быть?
- Ничего про них не знаю: они не из моих людей. Платье на них всё белое, с головы до ног, а лица темные; бегают же они, как турки. Но какие дела могут здесь быть у турок?
- Надо их разыскать! - решил де Бар.
Он послал в погоню Саварика и половину своего отряда.
Между тем Жиля Гердена подняли и убедились, что его наповал прикончили две раны: одна в шею, у затылка, другая - под сердцем. Де Бар положил его тело поперек седла и повел пленников в свой лагерь.
Короля Ричарда отнесли в его собственный шатер и уложили в постель. При нем остались только его врачи и аббат Милó, потерявший всякое мужество. Гастон Беарнец за дверью рыдал, как девчонка. Граф Лейчестер поехал за королевой, а Ив Тибето - за графом де Мортеном. Де Бар узнал, что врачи вынули стрелу, обыкновенную, генуэзсскую, но они опасались, что она отравлена.
Они прострелили королю Ричарду правое легкое.
Глава XVII
ОСТРАЯ БОЛЬ
В последние часы, которые ему ещё оставалось провести на земле, явились к Ричарду, одна за другой, три женщины. Каждая из них сказала ему правду как умела.
Первою явилась Элоиза французская в серой одежде монахинь Фонтевро, с лицом, более мрачным, чем её капюшон, с волосами, висевшими, как мокрая трава; но в её впалых глазах горел таинственный огонь. Она сказала страже у дверей:
- Впустите меня: я - глас застарелого горя!
Перед ней раздвинулся занавес палатки. Она подошла, шаркая ногами, к постели, на которой было распростерто длинное тело. Король услышал шорох её платья и повернулся в её сторону своим изменившимся лицом, но тотчас же откинул голову назад, лицом к потемкам.
- Уберите её прочь! - прошептал он.
Де Бар стоял между ним и женщиной.
Но Элоиза протянула руки вперед, как слепец.
- Я принесла душе оздоровление: я очищаю старые грехи. Отойдите же вы все! - сказала она. - Оставьте меня с ним одну, только с его духовником. То, что мне сказать необходимо, должно быть сказано, как оно было и содеяно, - тайно.
Ричард вздохнул.
- Пусть она останется. И Милó также! - промолвил он.
Остальные на цыпочках вышли вон. Элоиза подошла и преклонила колени у изголовья короля.
- Слушай же, Ричард! - сказала она. - Ведь твой последний час близок, как и мой. Дважды порывалась я тебе сказать, и дважды ты отверг моё признанье. Оба раза оно могло оказать тебе услугу, ну, так теперь я сослужу тебе службу. Слушай: ты не виновен в смерти своего отца, он не виновен в моём горе.
Король не поворачивал своей головы, но взглянул в сторону; Элоизе было видно сбоку, что глаз его блестит. Губы его зашевелились и снова слиплись. Тогда Милó поднес к ним губку с вином, и Ричард шепнул:
- Скажи мне, Элоиза: кто виноват перед тобой?
- Твой брат, Джон Мортен! Он негодяй! - промолвила она.
Вздох, как стенанье, вырвался у короля Ричарда, глубокий, трепетный, жалобный вздох:
- О, Элоиза, Элоиза! Кто из нас четверых не был негодяем?
Но Элоиза возразила:
- Что было, то прошло. Я тебе всё сказала. Что будет, не могу тебе сказать: прошлое поглощает меня. А всё-таки я ещё раз скажу, что брат твой Джон - негодяй, скрытая зараза, вор!
- Помоги ему Бог! Суди его Бог! - опять вздохнул Ричард. - Я не могу и не хочу брать на себя ни того, ни другого!
Он снова застонал, но так беспомощно и безнадежно, как человек до того измученный, разбитый, что аббат Милó стал громко бормотать дрожащими губами. Элоиза подняла свое поникшее лицо и била себя в грудь, восклицая:
- О, Ричард! Отчего Богу не было угодно, чтобы я досталась тебе неоскверненной? Я тебя спасла бы от этой горькой кончины! Суди сам, до чего я тебя тогда любила, если так горячо люблю теперь?
Не открывая глаз, Ричард промолвил;
- Никто не мог долго меня любить, потому что никто не мог вполне положиться на меня, как я сам не полагался на себя.
Затем он беспокойно обратился к аббату:
- Уведи её. Милó, я устал.
Элоиза опустилась перед ним на колени и поцеловала его сухой лоб.
- Прости, король Ричард! - сказала она. - Ты более всего был королем, когда больше всего нес на себе оковы; ты более всего был милостив, когда больше всего нуждался в милости. Я свое дело сделала. Мне остается молиться и готовиться к концу.
Беззвучной поступью вышла она, как и пришла. И ни одна живая душа больше не видала её.
Следующей явилась королева Беранжера, под вечер. Она держалась чинно, как в цепях, весьма торжественно преклоняясь пред лицом смерти. Вся белая, как слоновая кость, она была в черном платье, в руках у неё было большое Распятие. У дверей она остановилась на одно мгновенье, а с ней и граф Лейчестер, сопровождавший её.
- Горе меня одолевает, Лейчестер! - проговорила она и обратилась к привратникам: - Он ещё жив? Узнает он меня? Он не спит? Не требует ли он меня со слезами?
- Мадам! Король уснул.
- Ну, так пойду молиться за него, - промолвила королева и вошла в шатер.
Чинно преклонила она колени и обеими руками подняла Распятие в уровень с лицом. Затем жалобно заговорила с Ним, понизив свой истомленный голос и словно призывая Христа оглянуться на её страдания:
- О, Христос, Христос! Оглянись на меня, на дочь царя земного, жестоко распятую, как Ты Сам! Этот умирающий - мой супруг и король, который от меня, как и от Тебя, Господи, отрекся. Он собирался совсем отстранить меня, а я всё-таки его люблю. Да, люблю его, Иисусе Христе, и я потрудилась ему на пользу вопреки моей чести, которую сама, как и он, ставила ни во что. Когда он был в заточении, я унижалась, чтобы только возвратить ему свободу. Когда он освободился, я все усилия употребляла для того, чтоб отстранить от него врагов, в то время как он сам отстранял меня. Я молилась за него, да и теперь молюсь, когда он, распростертый здесь, лежит, сраженный тайным ударом, и умирает, не заботясь даже спросить, жива ли я. О, Спаситель мира! Это ли ещё не страданья?
Ее говор разбудил больного. Он открыл глаза и пристально посмотрел вокруг себя. Он знаком показал Милó, чтобы тот наклонился. Старик, отпыхиваясь, подошел к нему.
- Кто тут? - шепотом спросил он. - Не…
- Нет, нет, дорогой государь мой! Это - королева.
- Ах, она бедная, несчастная! - со вздохом проговорил он. - Поверни меня, Милó!
Аббат повиновался; но это вызвало струю крови из уст короля. Её остановили и привели его в чувство с помощью водки.
Королева была страшно потрясена при виде его изможденного лица. Она, несомненно, любила его. Но ей нечего было сказать. Несколько времени их глаза смотрели друг в друга. Её глаза были отуманены слезами; его глаза, страшно пытливые, страшно смышленые, лихорадочно сверкали. Он читал у неё в душе.
- Мадам! - сказал он ей так, что она едва могла расслышать. - Я поступил с вами дурно, но ещё хуже - с другими. Я не могу умереть спокойно без вашего прощения. Но сам просить у вас прощенья не стану: ведь, живи я ещё целые годы, я поступил бы снова так же точно.
Королева задрожала от слез обиды.
- О, Ричард! Ричард! - застонала она. - Как я страдаю! Ведь моё сердце принадлежит вам, оно всегда принадлежало вам. Но что я получила от вас? Ничего! О, Боже! Ровно ничего.
- Мадам! - произнес он. - В том моя вина, что я дал вам право кое на что. Это - моя первая и величайшая несправедливость. Отдавая вам это право, я поступил, как тать; отнимая его от вас, я снова совершал грабеж. Богу известно…
Он сомкнул глаза и больше их не открывал. Королева ещё и ещё взывала настойчиво:
- О, Ричард! Ричард!
Но король не отозвался: он, по-видимому, погрузился в глубокий сон.
Королева дрожала, тяжело дышала, молилась, склоняясь перед своим распятым Христом. Так прошла ночь.
Последней пришла Жанна в своей белой одежде. Она явилась на заре, и румянец зари пылал у неё на щеках. Она спешила легкой поступью по росистой траве; губы её были раскрыты, волосы распущены.
Она вошла, до того возбужденная горем, что никакие привратники, никакие королевы, ни даже сонмы королев не могли бы её остановить. Ростом она была велика, как любой из присутствующих мужчин. Она прошла мимо часовых у входа, ни о чем не спрося, не проронив ни слова, и легкой, решительной походкой приблизилась к смертному одру. Там она остановилась, вся сияя и ширясь от внутреннего возбуждения: не оглядываясь на прошлое, на протекшую жизнь, она видела перед собой только славу смерти.
Королева знала, что Жанна здесь, но продолжала читать свои молитвы или, по крайней мере, делала вид, что читает.
Вдруг, неожиданно, Жанна опустилась на колени и, вытянув руки, обвила ими Ричарда и поцеловала его в щеку, потом подняла глаза и отчаянным, но победоносным взглядом смотрела на всех, уверенная, что никто не посмеет оспаривать её права.
Никто и не думал об этом. Беранжера продолжала молиться. Жанна задыхалась от волнения.
Наконец, у неё вырвались резкие слова:
- Неужели ты, Беранжера, можешь оспаривать моё право целовать мертвеца, любить его и с восторгом говорить о нем? Как ты думаешь, которая из нас, трех женщин, может отдать наилучший отчет об этом любимом человеке, - ты, Элоиза или я? Элоиза явилась и заговорила о старых грехах. Явилась ты и начала плакаться о новых. Что же мне остается делать здесь, раз я пришла? Уж не говорить ли о грехах будущих? А ты, мой дорогой рыцарь! - воскликнула она, прикасаясь рукой к его голове. - Увы! Здесь неуместно говорить о твоих великих прегрешениях; но, мне кажется, ты оставишь людям и искорку огня…
Туг Жанна взглянула на Беранжеру, и складка старого горделивого недовольства подернула ей губы, а её зеленые глаза сверкнули. Беранжера ни слова не сказала.
- Видишь ли, Беранжера, - продолжала Жанна. - Я говорю, как мать его сына, Фулька Анжуйского. Пусть мой сын Фульк лучше грешит, как грешили его предки, как грешил его отец, чем чахнуть, ища спасения в монастыре и посрамлять человека в нашем Спасителе за его выбор! Пусть лучше течет в нем дурная, но великая кровь, чем такая жидкая, как у тебя! Чего же тут бояться, девушка? Уж не меча ли? Вот уж восемь лет, как в моё сердце вонзен острый нож, но я не подаю ни звука. Пусть же и сын пронзит то сердце, которое пронзил отец! Я не из тех влюбленных, которые говорят своему возлюбленному: "Погладь меня по сердцу, милый!" Я из тех, которые говорят: "Если тебе угодно, мой король, пронзи мне сердце, дай пролить за тебя кровь мою!" Да, я проливала за него кровь и опять пролью, сладчайший мой Господь Иисус!
Жанна тихо склонилась над изголовьем короля и поцеловала его в голову, прибавив:
- Аминь! Пусть бедняги проливают кровь, если требует её король.
Королева продолжала молиться. Король открыл глаза, не проявив ни трепета, ни испуга, и улыбнулся, взглянув на Жанну, склонившуюся над ним.
- Хорошо, дитя моё! Хорошо, что ты поспела! - молвил он. - А что мальчик?
- Он здесь, Ричард.
- Приведи его ко мне, - проговорил король. Де Бар, тихо ступая, вышел к мусульманам, стоявшим у дверей, и вернулся, ведя за руку Фулька - стройного высокого белокурого мальчика с открытым лицом, с отцовским изящным очертанием рта и смелыми серыми глазами. Жанна обернулась, чтобы подвести его.
- Дитя моё! Вот отец твой!
- Я знаю, матушка, - проговорил ребёнок и опустился на колени у кровати.
Король Ричард положил ему на голову свою руку.
- Жесткая щетинка, Фульк! - заметил он. - Совсем отцовская! Но пошли тебе Боже иметь лучшую под ней подкладку, чем моя. Пусть Бог сделает тебя мужчиной!
- Но никогда не сделает Он меня великим королем, - сказал Фульк.
- Быть может. Он сделает тебя чем-нибудь лучшим, - заметил отец.
- Не думаю, - ответил мальчик. - Ты - величайший из царей земных. Так говорит Старец из Муссы.
- Поцелуй меня, Фульк! - вымолвил король. Мальчик поспешно поднял свое личико к его лицу и горячо поцеловал отца прямо в губы.
- Как влюбленный! - засмеялся король, а Жанна объяснила:
- Он всегда целует прямо в губы.
Ричард вдруг почувствовал сильную усталость и глухо вздохнул. Фульк оглянулся вокруг и, смущенный торжественностью обстановки, взял мать за руку. Она передала его де Бару, и тот увел ребенка прочь.
Король показал знаком Жанне, чтоб она к нему нагнулась. Она склонилась низко, но и то едва могла расслышать его. Все видели, что конец близок.
- Я должен отойти с миром, душа моя, если это возможно, - прошептал Ричард. - Скажи, что с тобой будет, когда я умру?
Жанна погладила его по щеке.
- Я вернусь к супругу моему и к детям, дорогой мой! Я оставила их там трех: все мальчики.
- И что ж, они добры к тебе? Ты счастлива?
- Я живу в мире со своей совестью; я - жена мудрого старца; я люблю детей своих; я вспоминаю про тебя, мой Ричард! Этого с меня довольно.
- Ещё есть кое-что такое, что ты могла бы мне отдать, моя Жанна!
Жалобная улыбка подернула её губы.
- Ну что же у меня "ещё" осталось, чтобы подарить тебе? - спросила она. Ричард на ухо шепнул ей: