Любимец матери-романки, питомец Аквитании и её трубадуров, живший по большей части во Франции, Ричард был южанин, а не норманн или англосаксонец. Англичане, гордясь таким славным королем, видели в нем, однако, какое-то чуждое, непостижимое существо; французы, несмотря на национальную борьбу с представителем прирожденного врага, считали его своим, понимали его сердцем. Но северная среда не могла иногда не отражаться на нем, хотя гораздо слабее, чем на Генрихе II. Отсюда вечные противоречия в этой богатой натуре. Сегодня это - один огонь, бушующая страсть, с её чудесами отваги, самозабвения, бескорыстия, отчаянных безумств, завтра - холодность полюса, расчетливость торгаша, насмешливость едкого рассудка, бесчувствие до жестокости. Вот перед нами рыцарь-бродяга, любящий войну и приключения ради них самих, ценящий в копейку жизнь, и свою, и чужую. Его идеал - всех вышибить из седла на турнире, быть первым в отчаянной схватке, спасти святую землю, ошеломить всех щедростью так же, как и чудесами дьявольской отваги. Он трубадур с романтическими мечтами, с высокопоэтическим настроением, очаровательно-любезный и красноречивый, глубоко религиозный, всенародный покаянник, с оголенной спиной, с пуком розог в руках. А рядом это - своенравный, хитрый, жадный деспот и грубиян, хладнокровный до окаменелости, стратег и правитель, который умеет отлично выбирать своих министров, горячо борется с папой, гонит от себя духовника, как собаку. В этих противоречиях отразилась и глухая борьба исторических сил, на которую мы указали с самого начала. "Ричард, - говорит Стёббс, - был творением и воплощением своего века"; а этот век, хотя полный своеобразия и приключений, был краток и преходящ по самому своему существу. И, по редкому роковому закону, жизнь людей переходного времени также была коротка и преходяща. Но тогда ещё преобладали силы средневековья. И даже современники, а тем более историки, всегда видели в Ричарде то, чем кажется он и своему биографу Джемсу: "Это - тип своего времени; его хорошие и дурные свойства верно представляют собой пороки и достоинства феодализма и рыцарства".
С этой точки зрения приобретает глубокое историческое значение вопрос: какие же свойства преобладали в Ричарде? Несмотря на все тяжкие грехи пред человечеством, которыми окружено мимолетное поприще этого представителя ужасной эпохи, его героическая личность подкупает историка так же, как она подкупила и память народов, и воображение нашего романиста. От него веет милым идеализмом молодости (к счастью для себя, он умер сорока двух лет). Трогательно встретить в такую жестокую пору такое детское сердце. Ричарда легко было растрогать до слез; он хватался за малейший предлог, чтобы простить врагу, забыть кровную обиду, и никогда не изменял друзьям; он был до того доверчив, что в отъявленном негодяе не предполагал зла; в минуты ярости он вдруг покорялся умному и особенно правдивому слову, кротко выслушивал советы, тихо и глубоко обдумывал их. Вникнув во все подробности жизни Ричарда, мы присоединимся к вдумчивым словам его биографа.
"Разница нашей и той поры несомненна, - говорит Джемс, - и она должна отвечать за многие деяния Ричарда, смягчать суд над многими его заблуждениями, удерживать нас от поспешного осуждения даже там, где мы не можем оправдать. Ричард был искренен, благороден, незлопамятен. Этого никто не отрицает. Не знаю, был ли он всегда справедлив, но во всей его жизни чувствуется вообще правдивость. Его нельзя обвинять в унижении своего народа. Его войны были или вынуждены, или вытекали из эпидемического бешенства, от которого не были свободны тогда ни монархи, ни народы. Никто не обвинял его в растрате собранных денег на собственные удовольствия. Одно темное, неизгладимое пятно омрачает его память - избиение гарнизона Акры. И тут был вызов, но он - не оправдание. Ричард был свиреп, страстен, необуздан, но храбр, честен, великодушен. Он обладал твердостью и храбростью, хладнокровием и отвагой, искусством и доблестью. У него не было крупных пороков, а были высокие качества. Самый ярый его враг (французский патриот) мог сказать про него только одно: "Из всех королей Англии Ричард был бы самым лучшим, если б только он сохранил верность королю, поставленному над ним законами (Филиппу)".
Ричард привлекает нас не только преобладанием лучших сторон сердца, но и своим талантом. Это - несомненно загубленный судьбой гений. Он напоминает Наполеона в юности, по своей могучей непосредственности, быстроте соображения, дьявольской стремительности в исполнении, а также по высокомерному сознанию своего величия: он презирал почти всех как "дураков" и пошляков. Он говорил о себе: "Во мне есть что-то особенное, не моё". В более творческую эпоху из Ричарда мог выйти и крупный государь. Он начал было продолжать великое дело отца внутри Англии. Он уже расправлялся с феодалами так, что сравнительно с мерами отца его затеи считались "скорпионами". При Ричарде Бекетам было бы ещё хуже, чем при Генрихе II: он уже боролся с папой, но без коварства отца, а открыто, мужественно, - и с него, который с детства ненавидел монахов, начинается падение политического значения церкви, особенно монашества в Англии.
Во внешней политике Ричард менее отца предвозвещал государя нового времени. Он не думал о кропотливом собирании земель, и тут особенно видную роль играло своенравие странствующего рыцаря. Но герой должен был отдать дань духу времени. Да и тут, если б не собственные враги хуже турок, только он мог утвердить Палестину за Европой (во всяком случае, не забудем, что он доставил Англии Кипр - эту первую опору её владычества на Средиземном море). А политика Ричарда относительно империи и папства, как увидим, соответствовала требованиям времени и не лишена глубокого смысла. И ему удалось посадить двух своих племянников на троны Готфрида Бульонского и Карла Великого. То же должно сказать о злополучном пленении героя: тут виноваты более обстоятельства, чем неверный расчет. И если этот плен, так же как и весь поход, довели Англию до анархии, то не должно забывать, что тут герой пострадал от излишней доверчивости. Отправляясь в Палестину, он обязал своих братьев не ездить в Англию три года, а они изменили ему и завели предательские козни в Лондоне; а этим воспользовался другой Иуда, Филипп Французский, также обещавший не нападать на англичан во время его служения "святому делу".
Нельзя отрицать одного: конец царствования Ричарда - явление тяжелое. Тут сосредоточиваются прискорбные пятна на памяти героя. Его финансы при сборе в поход, а потом при его выкупе из плена - работа разбойника и плута, хотя тут больше виноваты сборщики, поживившиеся безбожно. В Палестине поражает ряд жестоких безумств, венчавшихся бойней пленников в Акре, которую напрасно военные историки стараются оправдывать правом войны, как подобное же злодейство Наполеона там же. Недаром же с тех пор стали говорить: "Саладин был хорошим язычником, Ричард - плохим христианином".
Дышат правдой слова очевидца: "Под конец в короле развилась такая нестерпимая дикость, что все хорошие задатки начала правления отступали перед избытком жесткости. Всякого, кто имел с ним дело, он пронзал своим резким взором и прогонял с грубостями; в его движениях и ужимках сквозила лютость льва, если только не удавалось укрощать его деньгами или денежными обещаниями. Только за столом, в кругу близких, бывал он обходителен, мил, даже забывал на минуту свою резкую раздражительность за шуткой и шалостью. В особенности же алчность одолевала этого, прежде столь щедрого, владыку: ему просто хотелось у всех высосать соки. Можно сказать, что ни один состоятельный человек не мог добиться наследства, если не умел как бы выкупить его у короля".
Это уже что-то вроде конца Ивана Грозного. Да, то были последние года гения, сумерки богов. И какие годы! Истомленный телесно и душевно, герой изнывал в Палестине, зарождалось почти безумие, которое усилилось после плена. Но важно, что и это затмение не могло помрачить того яркого следа, который оставило за собой мимолетное светило.
Да, пусть это был метеор, у которого было много блеска, но мало осталось пользы. Но он навеки поразил воображение народов. В самом деле, какого захватывающего и мирового интереса была эта короткая жизнь! Ведь это был "король Англии, повелитель Ирландии, Шотландии и Уэльса, герцог Нормандии, Аквитании и Гаскони, граф Мэна, Анжу и Пуату, сюзерен Бретани, Оверна и Тулузы, король Арелата, завоеватель Кипра, правитель Иерусалимского королевства". Он был в родстве с властителями Франции и Германии, Италии, Сицилии и Испании. Оттого он и должен был вмешиваться всюду, бороться и с Филиппом Французским, и с Генрихом Германским, и с Танкредом Норманно-Сицилийским, и с Исааком Византийским. И историку приходится скитаться с этим героем чуть не по всему свету: внимательный читатель заметит, что в наших примечаниях нам пришлось коснуться географии почти всего Запада и части Азии, а также дать исторический очерк всех провинций средневековой Франции.
Летописец говорит: "Ричарду было мало всего мира для подарков, и вся земля была тесна для его подвигов. Нигде на земле не бывало такого". Сицилийцы, именовавшие Филиппа II "барашком", прозвали Ричарда Львиным Сердцем. Когда герой прибыл в Акру, христиане говорили: "Словно сам Спаситель пришел восстановить свое Царство!" А сарацинки долго потом стращали своих капризных детей словами: "Вот погоди, придет король Ричард!" Трубадуры возвели его в свой идеал рыцарства. На всех пробуждавшихся новых языках его славили, как Александра Македонского, Карла Великого, национального героя Англии. Ни о ком столько не писали летописцы всех стран. И везде видно, вопреки национальной ненависти, что им гордился век как воплощением своих заветных дум и благочестивых вожделений.
Это-то общее, мировое величие мы старались уловить в давно почившем неугомонном герое глубокого средневековья. Теперь мы не боимся спуститься в кропотливый мир мелочей, где душа человеческая нараспашку, то есть выставляет свои слабости, а у исторических лиц она особенно подвергается гнету обстоятельств, которые не щадят никакого величия. Мы остановимся особенно на третьем крестовом походе - как главном событии в жизни Ричарда, он наиболее важен и для уяснения нашего романа.
IV. Третий крестовый поход
Ричард развивался быстро. Уже шестнадцати лет (в 1173 г.) он прославился в рыцарских упражнениях, а также как любитель поэзии и музыки, превосходивший познаниями всех государей того времени. Тогда же он уже примкнул к своим старшим братьям в их восстании против отца. И их союзник, Людовик VII Французский, посвятил его в рыцари. Когда побитые братья покорились отцу, Ричард остался в Пуату. Но когда и Людовик замирился, он вдруг один, без войска и охранных листов, явился в лагерь Генриха II в Нормандию и со слезами пал на колена перед победителем. Отец простил его, но тотчас же помолвил с десятилетней Элоизой Французской, дочерью Людовика, которую взял к себе во дворец.
Теперь Ричард бросился усмирять своих мятежных вассалов в Пуату. Он сразу прославился необыкновенной быстротой, решимостью и отвагой. У него было вчетверо меньше войска, а он разрушил много замков, взял крепость Байону, даже смирил на границе разбойников басков и наварцев. Затем он воевал из-за земель со старшими братьями, а когда они умерли, с сыном Людовика VII, Филиппом II Августом, который требовал брака его с Элоизой, достигшей уже двадцатилетнего возраста. Но Генрих II не отпускал своей питомицы, да ещё тогда же удалил свою Элеонору. Подозрения в общей обиде примирили врагов: Ричард даже очаровал Филиппа, стал ему другом и захватил казну отца во Франции. Но Генрих II опять простил его, только заставил принять крест - чтобы отделаться от него. Ричарду было тогда уже тридцать лет (1187 г.).
Недолго мог праздновать наш неугомонный герой, да и тут он успел устроить поединок с Гильомом де Баром, воспетый поэтами и отмеченный летописцами. Брат Гюя Люзиньяна убил друга Ричарда и поднял баронов. Ричард начал расправляться с ними: одни были перевешаны, другие приняли крест, при котором не полагалось вести личные счеты. Тогда Филипп II стал за баронов, а Генрих II - за сына; и опять вспыхнула война между Францией и Англией. Вскоре Ричард оказался на стороне Филиппа: он прослышал, что отец хочет устранить его от престолонаследия в пользу своего Джона. Избитый Генрих замирился: он отпускал Элоизу во Францию под надзор избранных Ричардом лиц, платил 20 тысяч марок на крестовый поход и отдавал сыну несколько городов. В знак примирения Генрих попросил у Филиппа список своих врагов и во главе его увидал имя своего Вениамина. Он тут же умер, проклиная детей (в 1189 г.).
Ричард заливался слезами, хороня отца в Фонтевро. Предание гласит, что при приближении сына из ноздри трупа показалась "кровь ненависти".
Ричард-король сразу показал, что сердцем он был выше своего века. Он не только простил мятежных баронов, но обласкал своего незаконного брата Джеффри и даже дал удел Джону, которого называли Безземельным, так как отец не успел выделить ему владений. Когда при коронации англичане с радости начали избивать евреев и жечь их дома, Ричард вознегодовал и велел найти зачинщиков. Когда один еврей признался, что принял христианство со страху, он просил его возвратиться к вере отцов и приказал не трогать его. Обозленный архиепископ кентерберийский воскликнул: "Если жид не хочет быть христианином, то пусть убирается к чёрту!" Филипп II Французский во время подобных же сцен при своей коронации сам грабил евреев и выгонял их из своих владений.
Тотчас после коронации Ричард взялся за "святое дело". Начался самый величавый из крестовых походов. То было уже не церковное, а политическое дело. Шли главы трех великих держав; погиб император, попал в христианский плен важнейший король.
И было пора. Ужасная весть о Хиттине уже более двух лет волновала христианский мир. Святой Гроб прежде всего ждал своего спасения из Англии: уже двадцать три года тому назад, после убиения Бекета, Генрих II надел крест и поставил по церквам кружки для сбора денег на поход. Патриарх иерусалимский просил его хоть прислать сыновей, про которых сказал потом со зла: "От чёрта рождены, к чертям и пойдут". Уже старик Барбаросса сдержал слово. Он открыл третий крестовый поход в 1190 году, не дождавшись своих союзников, королей Франции и Англии. Но он погиб бесславно в Азии, преданный византийским императором Исааком Ангелом. В то же время ходили в святую землю отдельные нетерпеливые герои, особенно из Франции; ходили и эскадры из англичан, фризов и норвежцев.
Встрепенулся и Ричард, почуяв скипетр в своих руках. И дело закипело. Тут-то новый король показал себя финансистом-разбойником, который сразу произвел целый экономический переворот. Не довольствуясь "Саладиновой десятиной", которую платила в Англии и Франции даже церковь, привыкшая сама собирать десятины, он брал где ни попало. По словам изумленного летописца, Ричард "продавал всё - замки, хутора, всякие имения", даже должности, титулы, правосудие. "Продал бы Лондон, если б нашелся купец!" - восклицал он. Теперь уже не было пощады и евреям: они в отчаянии сами избивали свои семьи и бросались в огонь со своими сокровищами. Ричард хотел поразить мир пышностью своего снаряжения. "Он издерживал на свои рати в один день столько, сколько другие короли в месяц", - говорит современник. Это не мешало его воинству изображать собой сброд всяких проходимцев, полных разврата и не знавших никакой дисциплины; да ещё тянулся целый обоз "доброхотных богомольцев", этой голодной стаи хищников, готовых служить тому, кто больше даст, хоть Саладину или самому дьяволу.
В августе 1190 года Ричард прибыл в Мессину, чтобы дождаться там Филиппа II, шедшего сухим путем на Италию. И тут застрял до весны. Недаром сицилийцы прозвали Ричарда Львиным Сердцем. Он наставил виселиц, довел мессинцев до бунта, ратоборствовал со своими же и рассорился с союзниками. Однажды он со свитой возвращался с прогулки. Повстречался воз с палками. Рыцари давай фехтовать палками. Ричард сцепился с "Ахиллесом Франции" - де Баром, но не мог одолеть его и прогнал с глаз долой как "врага". С Филиппом у Ричарда чуть было не дошло до драки из-за Элоизы, но когда мать Элеонора привезла новую невесту, красивую и богатую Беранжеру Наваррскую, в которую Ричард влюбился ещё в Гаскони, Филипп отступился. Важнее были притязания Ричарда на нормандский престол. Тогда от норманнов Южной Италии оставалась только Констанца, бывшая замужем за императором Генрихом VI, да её племянник Вильгельм II Добрый Сицилийский, женатый на Жанне, сестре Ричарда. Вильгельм только что умер, и Сицилию захватил его незаконный племянник Танкред, державший Жанну в плену. За деньги и освобождение сестры Ричард признал Танкреда, то есть нарушил права императора.
Уехал Филипп, а Ричард всё собирался - и поразил мир небывалым флотом, до двухсот галер и даже дромонов. На чудесном корабле самого короля горел огромный фонарь. Но бури тотчас же разметали эту красу. Корабль принцесс Беранжеры и Жанны пропал: его прибило к Кипру, где греки, по обычному тогда "береговому праву", частью избили, частью пленили экипаж. Самого Ричарда занесло сначала к Криту, потом к Родосу, наконец, и он попал на Кипр. Островом владел Исаак Комнин, отложившийся от византийского императора того же имени. Он грозил пленом и Ричарду. Тогда наш герой вскочил в воду и бросился на берег. Исаак поскакал прочь, а Ричард кричал ему вдогонку: "Что ж, мой господин император, возвратись, покажи свою доблесть на поединке со мной!" Но Исаак бежал в леса. Ричард занял гавань Лимиссоль и оттуда устремился внутрь острова, к столице Никосии. Здесь он овладел казной Исаака. Исаак вышел из лесу с повинной. Ричард заковал его в серебряные цепи и отправил в Триполи, где тот вскоре умер. Затем он отпраздновал свадьбу с Беранжерой и обласкал прибывшего к нему "титулярного", безземельного иерусалимского короля Гюя Люзиньяна. Он назначил его даже по-наполеоновски королем Кипра. Следуя совету Гюя, он сделал большую ошибку - двинулся осаждать крепкую Акру, вместо того чтобы идти прямо на Иерусалим, ошеломив Саладина своим внезапным появлением. Ричард явился туда 1 июня 1191 года, почти через два месяца после отплытия из Мессины.