Во всех рассуждениях рассказчика и других действующих лиц о революции видна авторская позиция. Подобно Луи Блану, авторы в первую очередь интересуются социальной стороной революции, удовлетворением экономических интересов народа и, подобно ему же, многое истолковывают идеалистически. Это находит выражение и в культе Декларации прав человека и гражданина, и в преклонении перед лозунгом "свобода, равенство и братство", которое определяет весь тон романа. Авторы не понимают, что как ни велико значение лозунга "свобода, равенство и братство", он абстрактен, пока не поставлен вопрос об имущественном равенстве, об уничтожении частной собственности. Впрочем, этим абстрактным пониманием свобод и прав человека грешат даже самые демократические труды о революции того времени. В основе большинства идеалистических суждений авторов лежит социальная утопия: единство народа и буржуазии, по их мнению, не только возможно, но является залогом успеха революции и дальнейшего прогресса. Эта иллюзия исторически обусловлена действительно существовавшей во время революции общностью целей и задач, временно объединивших народ и буржуазию в борьбе против феодально-абсолютистского строя. С этой утопией связано часто встречающееся в романе противоречивое отношение к революционному террору: авторы то оправдывают террор, то говорят о нем как о ненужной крайности, губительной для революции. Когда рассказчик упоминает о гильотине, введенной во время революции вместо виселицы, то не может удержаться от горестного восклицания: "И это называете "прогрессом!" Ужас испытывает Мишель, слушая рассказ Мареско о сентябрьских расправах в парижских тюрьмах ("Палачи есть палачи!") или встречая конвой осужденных на гильотину в Париже во время якобинского террора 93-го года ("Я был уверен, - пишет Мишель, - что республика гибнет… Нельзя разъяснять народу его заблуждения, отрубая людям головы"). И хотя герой и авторы понимают, что жертвами террора чаще всего были предатели родины, что роялисты всегда были более жестоки, чем республиканцы, они не сознают, что революционный террор был требованием самого народа. "Весь французский терроризм, - говорит К. Маркс, - был не чем иным, как плебейским способом разделаться с врагами буржуазии, с абсолютизмом, феодализмом и мещанством". Авторы же обвиняют Конвент и Робеспьера в неразумной жестокости. В романе Дантон все время противопоставляется Робеспьеру. Дантон, которого история знает как сторонника компромисса с врагами революции и якобинцев - с жирондистами, в романе оценивается как действительный друг народа, свободолюбец, a Робеспьер как диктатор.
Это ошибочное представление о Робеспьере противоречит его подлинной роли в революции и в значительной мере объясняется устойчивым влиянием жирондистской клеветы на Робеспьера, в плену которой находилась большая часть буржуазных историков и романистов XIX века.
Идеалистическое толкование истории обнаруживается и в объяснении причин термидора, которые усматриваются не в борьбе общественных классов, а в отношениях Робеспьера и его противников. A торжество Бонапарта показано лишь как торжество честолюбца, который сумел "одурачить невежественный народ". В романе все это не выглядит нелепым даже для современного читателя, потому что воспринимается как вполне естественная наивность суждений рассказчика, простого крестьянина Мишеля Бастьена. В целом же авторская точка зрения - это сложное переплетение далеких от научного понимания утопических и идеалистических представлений с удивительно верным и трезвым народным взглядом на революцию. Поэтому в "Истории одного крестьянина" многое понято глубже, демократичнее, чем у историков того времени. Мишель Бастьен не только видит, что жирондисты предают интересы народа, а якобинцы их защищают, что конституция 1795 года антинародна, что термидорианский переворот - это конец революции, что в улучшении положения трудящихся масс революция выполнила свою задачу только наполовину, так как, разрешив вопрос с землей, она совершенно ничего не дала городским рабочим, а потому необходимо добиться, чтобы и рабочие "получили такую же долю, как и крестьяне". Обо всем этом говорилось и у Луи Блана. Но вопреки всем буржуазным историкам, даже самым прогрессивным и радикальным, в романе говорится, что истинным другом народа был Марат, что именно он был больше всего популярен в народе своей истинной преданностью революции. От солдат-парижан рассказчик узнает, как они чтут Марата - "Друга народа". "Пока есть Марат, - говорят они, - революция будет продолжаться, если же его не будет, то и остальные разбредутся, потеряют голову, поддадутся жирондистам". Никто из буржуазных историков этого не признавал, все они недооценивали Марата, этого непоколебимого и страстного борца революции, беспощадного к ее врагам.
Немалое достоинство романа в том, что логика описываемых событий опровергает идеи самих же авторов об утопическом братстве. Революция, которая объединила третье сословие в борьбе против общего врага - феодализма, одновременно открыла пропасть между богатыми и бедными, между буржуазией и народом. И это ощущение все растущего отчуждения буржуазии от народа в романе передается очень верно и тонко.
Как различна судьба и интересы дядюшки Жана и семьи Бастьенов! Один - богач, в годы революции стал владельцем большой фермы, которую купил во время распродажи церковного имущества. Бастьены же еле-еле вырвались из кабалы ростовщика, и у них нет денег на покупку даже маленького клочка земли. Поэтому отец Мишеля по-прежнему плетет корзины, а Мишель работает подручным в кузнице дядюшки Жана и его брат Клод и сестра Матюрина батрачат на ферме того же Жана Леру. Сам Мишель прекрасно понимает, что такие богачи, как дядюшка Жан, поддерживают революцию потому, что она ограждает его право на приобретенные им церковные земли. Когда в 1791 году жирондисты ведут пропаганду войны против контрреволюционной Европы, чтобы отвлечь народ от внутренних дел, а монтаньяры, видя ее несвоевременность, призывают в первую очередь к борьбе с внутренней контрреволюцией, авторы романа понимают, что за жирондистами стоят буржуа, а за монтаньярами - народ. Дядюшка Жан, естественно, был с жирондистами и подбивал патриотов на войну, ибо боялся опустошения своих земель в случае интервенции. Он был за войну, тем более что защищать его земли шли другие. С иронией Мишель вспоминает, как радостно дядюшка Жан провожал его в волонтеры: "Ведь он то понимал, что я по-настоящему буду защищать его ферму в Пикхольце… И он был прав: прежде чем тронуть хотя бы один волос на его голове, им пришлось бы изрубить меня в куски". Настоящий защитник народных интересов Шовель, выражая точку зрения авторов, говорит, что "единства нации быть не может, если у одних будет все, а у других - ничего". Это и показала дальнейшая судьба революции, приведшая к расколу ее сил. Богачам, вроде дядюшки Жана, не хотелось упускать своей добычи и делиться ею с другими. Поэтому-то такие, как он, отказались от революции и стали сторонниками конституции Бонапарта, которая сохраняла за ними награбленное добро. Приспосабливаясь к новому режиму, дядюшка Жан разглагольствует о необходимости "восстановить порядок после этой ужасной революции, а о правах человека можно будет поговорить потом". "Теперь, - добавляет рассказчик, - богачи грабили Францию… они приобрели все права, которые народ потерял".
Не укрывается от наблюдательного взгляда авторов и то, что революция, уничтожив привилегии знатности, узаконила привилегию богатства, сделав деньги всеобщим мерилом. Ему подчиняются законодательства времен революции: разделение граждан на "активных" и "пассивных" в конституции 1791 года, имущественный ценз в конституциях 1795 и 1799 годов. С горечью рассказчик говорит: "Деньги теперь заменили все - образование, ум, смелость, честность, все это отодвинулось теперь на второй план и стало необязательным". Авторы понимают, что борьба в Конвенте, разногласия монтаньяров и жирондистов непримиримы, потому что это противоречия между бедными и богатыми, между народом и буржуазной.
В романе нет никакого оправдания, никакого снисхождения к тем, кто был врагом революции, врагом народа и народной власти. И только вандейские крестьяне получают у авторов оправдание, так как их вина лишь в том, что они невежественны и не могут понять истинный смысл революции. Не случайно, что среди многих врагов революции для авторов ненавистнее всех Бонапарт, потому что в нем они видят предшественника Наполеона III. И как ни преувеличена в романе роль будущего императора в термидорианской реакции, в гибели революции, как ни наивно звучат порой некоторые обвинения Наполеону, во многом угадываются истинные причины, которые привели Францию к империи. Кто поддержал Бонапарта? Почему он смог восторжествовать? Какие обстоятельства помогли его возвышению? В романе много верных наблюдений и рассуждений о том. Что обуржуазивание нации создало почву для бонапартизма, для успеха его демагогии. Несколько раз повторяется в романе воззвание Наполеона 1791 года перед походом в Италию: "Солдаты, вас плохо кормят и плохо одевают… Я поведу вас в самые плодоносные в мире земли; там вы найдете почести, славу, богатство…" Богатство. "Но ни о свободе, ни о равенстве Наполеон ни разу не обмолвился в своих прокламациях", - говорит Шовель. Он сравнивает его политику с политикой разбойничьих атаманов, которые привлекают к себе сторонников, соблазняя их грабежом и наживой. Даже некоторые бедняки, некогда преданные революции, заражаются этим духом. Сестра Мишеля и ее муж Мареско из санкюлотов превращаются в нуворишей, составивших опору бонапартистской Франции. Во время итальянских походов они забывают о республике и думают только о своем обогащении.
Роман разоблачает весь демагогический арсенал бонапартизма. Авторы с иронией описывают славословия прессы по адресу Бонапарта, всю эту газетную шумиху, которая дурачила народ. Не менее иронически говорят они и о появившемся у Бонапарта стремлении подражать пышности королевского двора. А "народ существовал только для того, чтобы доставлять Бонапарту деньги и солдат. Ни одна страна никогда не падала так низко".
Все, что говорится о Наполеоне, звучит как страстная полемика и с буржуазными историками, возвеличившими Первую империю, и как злободневный памфлет против духа бонапартизма, царившего при Второй империи.
"Я знавал писателей, - говорит Мишель Бастьен, - впоследствии прославивших этот образ действий… Я с горечью отворачиваюсь от человека, который ради своей выгоды убивает великие идеи свободы, равенства, человечности, который проливает кровь своих сограждан, чтобы возвеличить себя и свою семью, и воздвигает себе пьедестал из костей двух миллионов пятисот тысяч французов".
Антинародность империи Наполеона разоблачается еще более ярко в других романах Эркман-Шатриана, посвященных тому же времени в "Воспоминаниях рекрута 1813 года" и в "Ватерлоо".
Что же противостоит бонапартистской реакции в романе? Идея справедливости, которая всеми забыта и которую надо воскресить. Вера в неизбежность падения несправедливого режима новой империи, неистребимый исторический оптимизм, основанный на вере в народ, делает такими пылкими, такими призывными слова Шовеля, которые он произносит перед избирателями в Лютцельбурге: "Только мы, лесорубы, крестьяне, рабочие и ремесленники, - настоящие суверенные граждане; мы - народ, а ведь правительство должно служить народу, ибо… только народ даст возможность существовать остальным…"
Вся "История одного крестьянина" читается как гимн героической революционности французского народа, противостоящей эгоизму и деспотизму империи. Книга исполнена высокого гражданского пафоса, патриотической гордости и глубокой веры в народ. Пробуждение народа, начавшееся во время выборов в Генеральные штаты, огромный патриотический порыв, охвативший всю Францию в 1792 году, когда по всей стране, в клубах, на собраниях, гремело: "Жить свободными или умереть!", "Отечество в опасности!" - и когда в отряды волонтеров шли все патриоты, описаны с большим волнением. "Какой героизм, какой патриотизм, какое могучее дыхание!" Эти слова Э. Золя, сказанные о романе "Тереза", могут быть справедливо отнесены и к "Истории одного крестьянина".
"История одного крестьянина", как и другие исторические романы Эркмана-Шатриана, представляет собой новую ступень в развитии жанра исторического романа второй половины XIX века. Его основная особенность - дальнейшая демократизация жанра: история революции рассказывается самим народом.
Еще до Эркмана-Шатриана в исторических романах авторы отказываются от того, что Пушкин называет "холопским пристрастием к королям и героям". В романе Эркмана-Шатриана все действующие лица - самые простые люди, самые обыкновенные деревенские жители, каких было миллионы. Простые крестьяне, ремесленники, солдаты становятся участниками великих исторических событий. Демократизация героя была тенденцией всей передовой литературы 50–60-х годов. Братья Гонкуры в своем "Дневнике", этом барометре литературной жизни, записывают в 1858 году: "Все идет к народу и уходит от королей: в романах интерес перешел от королевских злоключений к злоключениям простых смертных…". В "Истории одного крестьянина" вся далекая эпоха революции входит в сознание читателя через судьбу крестьянском парня и его близких. О взятии Бастилии читатель узнает вместе с жителями Лачуг из письма их односельчанина, депутата Генеральных штатов Шовеля. Письмо это читают, собравшись в деревенском трактире дядюшки Жана. Здесь же в компании друзей читаются и газетные сообщения о казни короля, о деятелях Конвента и т. д. Эта "домашняя" обстановка делает все происходящее таким близким, знакомым, что читатель становится соучастником всего происходящего.
Необычен роман Эркмана-Шатриана и тем, что авторы не только начисто отказываются от традиционной для исторического романа авантюрной фабулы с необыкновенными приключениями героя, но, по сути дела, вообще от вымышленного сюжета. В истории Мишеля Бастьена в конце концов нет ничего выдуманного: был бедным пастушонком, посчастливилось выучиться грамоте у сельского священника, подрос, стал подмастерьем деревенского кузнеца, потом солдатом республики, воевал, был ранен, вернулся домой, полюбил бедную, но умную и красивую девушку, женился, обзавелся семьей, домом… Но так в то время могло быть почти с каждым деревенским парнем. Это история самой обычной жизни простого человека, которая проходит на фоне исторических событий. Элемент приключенчества у Эркмана-Шатриана настолько незначителен, что даже не воспринимается как таковой (неожиданная встреча Мишеля с Никола в Нанси, с сестрой Лизбетой и ее мужем в Пруссии и в Вандее). Авторы отказываются от всякой искусственности в построения сюжета, обычно используемой в исторических романах ради того, чтобы сделать героя свидетелем всех главных событий, собеседником исторических деятелей. "В романах господ Эркмана и Шатриана, - говорит Писарев, - великие исторические деятели вовсе не выступают на сцену. В их романах… читатель не встречается ни с Робеспьером, ни с Дантоном, ни с королем Людовиком XVI и вообще ни с одним из тех лиц, которых имя сколько-нибудь известно образованному человеку. В романах из времен Первой империи мы не видим ни Наполеона, ни его маршалов, ни его врагов… Эркман и Шатриан не пробуют вводить читателя в такие кабинеты, в которые никто из простых смертных не входил, подслушивать такие речи, которых в свое время никто не мог слышать и записать, угадывать такие мысли, желания и душевные движения, которые остались для всего мира глубочайшею тайною".
Идя в ногу с реализмом своего времени, принимавшим только искусство, основанное на наблюдении, на документе, на достоверном воспроизведении жизни, авторы "Истории одного крестьянина" рассказывают лишь о тех исторических событиях, которые действительно были известны всем и действительно могли войти в жизнь героя самым естественным образом. Судьба Мишели переплетается со многими событиями революционной эпохи, так как в 1792 году он становится волонтером и с армией Кюстина доходит до Рейна, а потом воюет в Вандее - в армии Клебера. Роман Эркмана-Шатриана особенно интересен благодаря широте хронологического охвата. Великая французская революция изображена в романе во всей своей последовательности - с момента ее созревания до наступления реакции, прихода к власти Наполеона.
Рассказ Мишеля о виденном и пережитом дополняется рассказами и письмами других действующих лиц: письма Шовеля и Маргариты, письма Никола, Лизбеты и Мареско, рассказы Элофа Коллена и т. д. Некоторые событии становятся известны по газетам и листовкам, которые читались в харчевне "Три голубя", а иногда - по толкам и слухам которые доходили до крестьян Эльзаса или солдат революционной армии (о казни короля и королевы, о сентябрьской расправе в парижских тюрьмах).
В романе широко используются подлинные материалы эпохи (королевские указы, декреты, воззвания, конституция 1791 года), и эта документальность романа, сочетаясь с живым и ярким повествованием, составляет одну из особенностей исторического романа Эркмана-Шатриана.
В "Истории одного крестьянина" мало вымышленных событий. "Все мои романы, - пишет Эркман, - состоят из личных воспоминаний и воспоминаний, услышанных от отца, родственников, друзей, знакомых. Я немного идеализировал их, но ничего не придумал". Зато авторам в детстве и в юности приходилось слушать рассказы старых солдат революции и империи. Отец Эркмана, бывший солдат республиканской армии, любил вместе с друзьями в долгие зимние вечера вспоминать о былых походах. Этими рассказами заслушивался будущий писатель. И многое из услышанного им воскресло потом в его произведениях. Сама форма повествовании (рассказ очевидца, который восьмидесятипятилетним стариком вспоминает революцию и приход Бонапарта к власти) придает событиям характер достоверности и живо воскрешает минувшие времена. Рассказчик все время повторяет, что говорит только о том, "что сам видел", о чем помнит так, "как если бы это было вчера".
Атмосфера эпохи передается зарисовками знакомого авторам деревенского быта родного Эльзаса. Песни революции, которые пелись во всей Франции в те времена - "Мадам Вето" и "Карманьолу", - в романе поют и танцуют на свадьбе Кристины Летюмье в деревенском трактире. Пфальцбург и его окрестности, вогезский пейзаж; - вот обычный фон романа. Нарочито яркому колориту прежних исторических романов Эркман и Шатриан противопоставляют простоту деревенской повседневной жизни.