Поздний вечер этого же дня. Дача Кати.
Катя причёсывалась перед сном, Александр ходил по комнате. Она следила за ним в зеркале.
- Нет, ты знаешь, в чём счастье, оказывается, проявляется? Ярче всего, более всего? - Он поглядел на её отражение. - В мелочах. Я сел по привычке писать тебе письмо, а потом вдруг спохватился: да зачем же писать, когда можно пойти и всё сказать самому. И пошёл...
- Но всё равно тайком, как и раньше.
- Ах, Катя, ну что тебе всё испортить хочется. У меня такое настроение, словно мне снова двадцать лет, и всё впереди, а ты... Вот, сбила... Я же что-то сказать хотел...
- Ты говорил, что можно и не писать, а прийти да сказать. Так о чём же?
- Ах, да. Я пришёл поздравить тебя, княгиня Юрьевская.
Она обернулась:
- В самом деле?
- Да, ваша светлость. Я только что продиктовал указ. И теперь всё, что я обещал тебе тогда, в Бабигоне, всё исполнил. Успел. Ровно четырнадцать лет и пять дней назад. Помнишь тот день? - Она вместо ответа прильнула к нему. - А вот скажи честно, но только честно, ведь, наверное, ты тогда не поверила мне?
- Тогда?
- Тогда, потом.
- Тогда поверила, потом - нет. А ещё потом снова поверила.
- А коль не поверила, что ж не бросила?
- Кто ж бросает монарха? Разбросался... Властелин всея Руси и мой.
- Твой и всея Руси.
Она повернула его к зеркалу лицом и встала рядом.
- Император с супругой... Император с княгиней Юрьевской. С княгиней? Мезальянс, Ваше величество.
- Что поделать, Катенька. Таковы законы. Но вот что я хочу тебе сказать. Есть и другой способ нам сравняться.
- Да? Какой же? - Он ответил не сразу.
- Мне - отречься от престола. - Катя нагибалась в это время за упавшей заколкой, да так и замерла от изумления.
- Как отречься?
- Саша уже вполне созрел для престола. Я свою миссию, сколько мог, выполнил. В феврале двадцать шесть лет будет царствованию. Я устал, скажу тебе честно, устал. Я сделал не менее, чем многие до меня, а может, и поболе. Но ничего кроме недовольства не получил взамен. Я хочу оставить трон Саше и уехать с тобою и детьми куда-нибудь в тёплые края и жить как все люди, обычными человеческими радостями. Любить тебя, жаловать тебя, уделять тебе внимание, которого не мог в полной мере уделять предыдущие четырнадцать лет.
- И шесть дней.
- И шесть дней. Я хочу следующие четырнадцать лет и шесть дней жить только для тебя. Как тебе моя идея?
- Я не знаю, Сашенька. Это так неожиданно.
- Я понимаю тебя. Столько ждать, стать женой императора, первой дамой на Руси, не коронованной, но всё равно - первой...
- Как же первой, - перебила его Катя, - когда за столом всё равно в конце должна сидеть, как дальняя родственница какая.
- Откуда ты знаешь?
- Знаю. Разве не так?
- Так, но...
- Что - но?
- Ладно, не важно. Да, это так, дорогая, но влияние персоны определяется не тем, где она сидит, а... - он чуть замялся, а потом, усмехнувшись, закончил: - где она лежит. Прости мне эту вольность. И в этом смысле твоё влияние ни с кем другим сравнимо быть не может. И пока я жив, и не будет. - Он поднялся. - Ну ладно, я пошёл.
- Ну вот, а сам себе противоречишь.
- Ты о чём? А-а... - он засмеялся. - Поймала на слове? Но я просто устал сегодня, мой ангел. Такой день. Да и не стоит пока менять ничего. Пока не приедет Саша, и я не объяснюсь с ним.
- А я думала... - она отстранилась от него, - первая брачная ночь... После венчания... Не полюбовница, а жена... - Она начала всхлипывать. - Законная... Перед Богом... А опять тайком...
- Катенька, солнышко моё, ну что ты... Ну зачем ты придаёшь значение таким внешним обстоятельствам... Ну хорошо, если ты так хочешь, я останусь. Только скажу кучеру, чтоб не ждал.
- Нет, нет, езжай. Мне не нужно - из жалости...
- Это не жалость вовсе. Я, верно, устал и думал, что ты тем более, и, желая поберечь тебя...
- Езжай, езжай, - она ещё всхлипывала.
- Нет, ну теперь что за отъезд. Конечно же останусь.
- Я не хочу.
- Не хочешь? Ты же только что сказала...
- Я не то сказала, зачем ты переворачиваешь.
- Ну как не то, коль совершенно то.
- Нет, не то. Я сказала, что не хочу больше играть роль, что четырнадцать лет играла, что теперь эта роль жалка и нелепа, и я не понимаю, как ты это сам не понимаешь, коль говоришь, что я так близка тебе. Как же ты к своей законной жене относишься, что держишь её как тайную заложницу... Или ты так привык, что уже по-иному не можешь?
- Катя! - изумился Александр. - Что ты говоришь?
- Что я говорю, Саша? Что такого особенного я говорю? То, что думаю - вот что говорю. А думать по-своему ты мне не запретишь, даже высочайшим указом.
- Катенька, да что с тобой сегодня? - Он погладил её но голове как маленькую. - Ангел мой, любовь моя... Ты как пружина - четырнадцать лет сжатой жила, а освободилась - всё крушишь вокруг. Ну, успокойся, прошу тебя. Ну... Ну, всё. Всё. Мы сделаем всё, как ты хочешь...
7 июля 1880 года. Дача Кати.
У зеркала в Катиной спальне сидела Варя и примеряла её драгоценности. Заслышав шум подъехавшей кареты, а потом и шаги, поспешила положить их на место. Вошла Катя.
- А, ты... Доброе утро. Давно ждёшь?
- Не очень. Ну как первая брачная ночь?
- Ах, оставь, что за неуместные шутки.
- Смотри-ка какие строгости. Что значит - законная.
- Варя, прошу тебя, перестань.
- Может, прикажешь теперь тебя на "вы" называть и вообще - Ваша светлость?
- Да что ты сегодня, право же.
- Я? Я что? У меня ничего не изменилось. Это ты... Вчера утром ещё княжна-любовница, а сегодня утром - княгиня-жена.
- Да только ничего не изменилось. Как тайком ездил сюда, так и ездит. Как была врагом им всем, так и осталась, даже больше стала. Как презирали они меня все, так и будут, разве что не так открыто.
- Но это пока Государь не объявит. А коль объявит, так изволь и знаки уважения выказывать, и принимать, как положено. А уж когда он тебе корону на голову наденет...
- Да что ты, это вовсе невозможно. По закону нельзя.
- Да? А Екатерину Первую Пётр короновал? И даже при живой жене. А тут он и вовсе свободен.
- Тогда не было таких строгих законов на этот счёт.
- Да что Государю закон. Взял да новый принял - вот и Ваше императорское величество Екатерина Третья...
- Нет, Варя, это всё теперь химерические мечты. Тут совсем другой поворот намечается. Саша хочет вовсе отречься от престола и чтоб мы уехали отсюда.
- Как отречься? Зачем?
- Не хочет больше государственными обязанностями отвлекать себя от личных. Хочет посвятить себя целиком мне и детям. И в климате этом гадком жить больше не хочет - в тепле где-нибудь. В Каире или Ницце.
- Что за вздор ты говоришь, милая.
- Да это не я говорю.
- Ну повторяешь. Зачем даёшь даже мысли его развиваться в этом направлении. Он столько лет держал тебя в унизительном положении, что теперь, когда...
- Но он же женился, как обещал, что ты, право.
- Да разве этого достаточно, чтобы изгладить обиды всех этих лет? Я не понимаю тебя. Он просто обязан сделать следующий шаг. Только тогда он долг свой вполне исполнит. Вот тогда уж, коли захотите частной жизни - пожалуйста. Тогда уж пожизненно - Ваше императорское величество, что здесь, что в Каире твоём.
- Да разве ты не видишь, что за обстановка тут, какая опасность ему, а теперь ещё и детям. Уж действительно по поговорке: не до жиру, быть бы живу.
- Но это смешно, это нелепо: из-за кучки преступников менять свою судьбу. Да неужели нельзя справиться с ними?
- Да вот ведь - не справились пока.
- Не хотели как следует, вот и не справлялись. Все парализованы были от страха. А ты - захоти. Ты - захоти. Ты теперь... И имеешь право думать о защите своего мужа. Заставь Лорис-Меликова принять более энергические меры. Они хоть и затихли последнее время, но кто их знает, что они готовят. Поговори с ним.
- Так Лорис пока и не знает ни о чём.
- Ну так пусть Александр Николаевич скажет ему.
16 июля 1880 года. Царское Село.
Александр и Лорис-Меликов гуляли вокруг дворца.
- Я позвал тебя, Михаил Тариелович, чтобы поговорить об одном важном деле.
- Я весь внимание, Государь.
- Но прежде я хочу попросить тебя пообещать, что то, о чём я скажу тебе, ты будешь хранить как важную государственную тайну.
- Ваше величество, могли бы и не предупреждать меня об этом. Всё, что Ваше величество соблаговолит сообщить мне, умрёт вместе со мной.
- Бог с тобой, Михаил Тариелович, что за резон поминать её всуе. Я верю тебе. И всё же прошу: поклянись мне в этом.
Лорис-Меликов остановился, прижал руку к груди.
- Я клянусь соблюдать в великой тайне всё, что Ваше императорское величество соблаговолит мне сообщить.
- Ну и хорошо, спасибо тебе. Так вот это дело. Я шестого вступил во второй брак.
Лорис-Меликов остановился поражённый. Александр взял его под руку и повёл дальше.
- Ты, может, слышал молву о том, что я был связан с княжной Долгоруковой. Слышал ведь?
- Нет, Ваше величество, - не сразу ответил Лорис-Меликов.
- Ну слышал, слышал, не лукавь, кто ж об этом не слышал и не говорил. А коль не слышал, так, значит, я зря передал тебе в управление Третье отделение. Что ж ты за шеф жандармов, коль не знаешь, что у тебя под носом происходит. Ну да ладно. Так вот, это и в самом деле было так, и долгие годы, теперь могу сказать тебе - четырнадцать лет. Я любил эту женщину, и она меня любила и посвятила мне всю жизнь. И когда не стало Марии Александровны, я просто обязан был выполнить свой долг перед ней, да и перед Богом. В иных обстоятельствах я, быть может, и не поспешил бы с этим так, да ты ведь лучше других знаешь, как охотятся за мной, и я просто не знаю, сколько у меня времени в запасе, есть ли у меня год...
- Ваше величество...
- ...чтобы выдержать положенный траур. Сказал я тебе об этом потому, что в твоей преданности ко мне я уверен, но хотел бы, чтобы ты также был предан моей жене и детям. И коль, паче чаяния, меня не станет...
- Ваше величество...
- ...ты бы не покинул их. Помни, что они самые дорогие для меня существа. Старшие мои дети великие князья и княгини уже на ногах, да их и положение защищает, а Екатерина Михайловна и наши дети будут без меня совсем беззащитны. Так что я надеюсь на тебя, Михаил Тариелович.
- Ваше величество...
- Хорошо, хорошо, я верю тебе. А теперь скажи мне вот что... Что там с проектом реформ? Мне Константин Николаевич говорил, ты высказывал любопытные суждения. Через три дня возвращается наследник, я хочу, чтоб мы все сошлись и ты рассказал бы о них.
- Позволено мне спросить Ваше величество, знает ли уже Его императорское высочество о той тайне, которую Ваше величество соблагоизволили доверить мне?
- Ещё нет. Но как только он приедет из Хаапсала...
13 августа 1880 года. Кабинет Александра в Царскосельском дворце.
Наследник стоял у окна, спиной к нему. Вид у него был ошеломлённый. Он смотрел на отца и молчал.
- Почему ты молчишь, Саша?
- Я слушаю, па.
- Я тебе всё сказал.
- Хорошо, па.
- Это всё, что ты можешь мне сказать?
- Я хотел бы поздравить тебя, но... - опять возникла напряжённая пауза. - И я с радостью это сделаю, как только кончится траур. Сделай я это сейчас, когда любое проявление радости неприлично, ты бы сам осудил меня.
- Да, да, конечно, - поспешил сказать Александр. - Я и не ждал этого, я хотел одного - чтобы ты понял меня вполне.
- Я понял, па.
- Ты первый из детей, кому я это сказал. Ты старший, ты мой наследник, и все, естественно, будут равняться на твою позицию. Вот почему... - он не договорил.
- Я понимаю, па.
- Я хочу, чтоб вы приняли Катю в нашу семью. Нет, не сейчас, конечно, - позже. Но когда станет возможным, я хочу, чтоб ты знал, что любой выпад против моей жены будет выпад против меня. И скажи это Минни. Я надеюсь, она тоже поймёт меня, и я бы даже хотел, чтобы наши жёны со временем подружились. Они же ровесницы...
В этот же день позже. В апартаментах наследника.
Минни металась по комнате и кричала:
- Нет, нет, никогда, я умру лучше... Нет, нет, это невозможно! После твоей матушки, которая была так добра ко мне... Как же можно подумать, что я смогу принять к сердцу эту... Зачем ты не сказал отцу, что это невозможно?! Зачем дал ему надежду?
- Минни, Минни, успокойся.
- Я никогда не подойду к ней, не подам руки, не приму её, не позволю моим детям видеться с ней...
- Минни, да перестань же... Ну что мне всё это говоришь, словно я её лучший друг. Мне также трудно будет видеть её, говорить с ней, помня, что она столько лет вытесняла мама... Это ужасно. Я когда думаю об этом, о том, как это противно Богу, я не понимаю, как па мог делать это, и не год, не два - много лет, изо дня в день, у меня в голове это не укладывается и в сердце, и всё протестует внутри, но, Минни, это мой отец и это Государь, а я всего лишь его сын, и не забудь - который должен наследовать. И если я пойду против его воли...
- Этого не может быть!
- Так бывало. Вспомни моего дедушку. Он был ведь не старшим сыном.
- То, что ты говоришь, это ужасно.
- Минни, мы не частные люди, и наши поступки мы обязаны соизмерять не с личными чувствами, но с интересами династии. Я говорю не только о нас, но и о наших детях. Поэтому я прошу тебя: здесь, со мной, ты можешь говорить, что угодно, и я пойму тебя вполне, но там, при па или при ней...
- Я не смогу, я не хочу...
- А императрицей быть - хочешь?
30 июля 1880 года. Набережная Фонтанки.
У парапета, глядя на воду, стояли двое - генерал и штатский. Со спины они походили на двух беспечных гуляк.
- А где наш маленький друг? - спросил штатский. - Он по-прежнему под чужим паспортом живёт?
- Естественно, - ответил генерал.
- А он догадывается, что мы знаем об этом?
- Думаю, что нет. Мы не давали повода.
- И он по-прежнему играет?
- Да.
- И проигрывает?
- Увы. Или, может, к счастью - для нас.
- Долги отдаёт?
- Иногда.
- Откуда у него средства?
- Возможно, ему раньше помогала Варвара Игнатьевна.
- Так их роман прервался?
- Во всяком случае, он там теперь не бывает.
- Может, они встречаются где-то в ином месте?
- Мы знаем все перемещения мадемуазель Шебеко. К брату. К сестре Екатерины Михайловны. И всё. Так что... А в какой связи, позвольте спросить, граф, вы снова заинтересовались нашим маленьким другом, как вы его изволили назвать?
- В той связи, генерал, что он теперь может стать весьма перспективной фигурой в нашей игре.
- А что изменилось?
- Что изменилось? Многое изменилось, генерал. И ещё больше изменится.
- В его судьбе или...
- В его - возможно. А в нашей с вами - определённо.
- Вы говорите загадками, граф.
- Из вашего поведения я делаю вывод, что вы ещё не осведомлены о последнем событии.
- Каком?
- Я всегда говорил, что пользующееся вашим доверием ведомство столь же мало эффективно, как и преувеличенно скандализировано. Оно больше напускает страху, чем делает дела. Хотя в этом тоже есть известная польза. Оно ещё ни разу ничего не узнало первым. Такое впечатление, что оно черпает сведения не из агентурных данных, а из европейских газет.
- Вы положительно заинтриговали меня, граф. И я был бы весьма обязан вам, если бы вы дали разгадку вашим ребусам.
- Я уж даже и не знаю, что делать. Я встретился с вами, полагая, что вы приобщены к тайне, но коль нет...
- Что за манера у вас - вечно всех поддразнивать! Уж не в Лицее, а всё мальчишествуете.
- Ну, ну, генерал, не сердитесь. Что вы право... То, что я вам скажу, и в самом деле пока великая тайна, хотя потом, когда об этом станет известно официально, многие скажут: мы так и думали. И тайна здесь конечно же не то, что произошло, а то, когда произошло.
Погодите, погодите... Вы хотите сказать, что... Не может быть! Ведь ещё траур не кончился.
- Это вам год положен, мне, а августейшему законы не писаны.
- Вот, значит, что... Да-а, я вам скажу... Тогда и впрямь наш маленький друг выдвигается на передовые позиции. И если б он не расстался со своей мадемуазелью...
- Вот об этом я и хотел поговорить с вами...