- Эта женщина несёт тебе погибель. Когда в тебя стрелял Каракозов, ты спрашивал: за что? Теперь ты знаешь, за что. И я знаю. Это было в тот год и месяц. Когда в тебя стрелял Березовский в Париже, ты снова спрашивал: за что? Теперь ты знаешь, за что. И я знаю. Неужели ты не видишь в этом знак тебе, предупреждение? Это тебе говорит не обманутая ревнующая жена, это говорю я - та, прежняя, любящая и слепо верящая. Отступись, эта дорога ведёт к гибели...
Он медленно повернулся к ней.
- Я не могу теперь, - сказал он тихо. - Я теперь связан.
- О, Боже... - выдохнула она и отвернулась. В наступившей тишине было слышно, как тяжело ей дышать. Потом она спросила одними губами: - Кто?
Александр не услышал вопроса, он догадался.
- Мальчик.
- Дети знают?
- Надеюсь, нет.
- Сделай всё, чтоб они не знали, - сказала она вполне твёрдым голосом. - Они не я, они не простят...
12 мая 1872 года. Особняк Долгоруковых.
- Неужели ты не понимаешь, что это скандал! - кричал Михаил Кате. Сидящие здесь же Сильвия и Варя молчали, отвернувшись. - Весь Петербург только об этом и говорит. Мы с Сильвией показаться нигде не можем - все сразу замолкают при нашем появлении, словно мы прокажённые какие.
- Я уеду, - сказала Сильвия. - Хватит с меня.
- Вот видишь, - сказал Михаил Кате, - а ты говоришь, это только твоё дело. А оно уже не твоё, оно уже вон скольких дело. Государь - он где, он там, - он посмотрел наверх, - до него этот шквал не достаёт, а нас может смести.
- Да что же мне теперь делать, Миша. Ведь Гошенька уже есть.
- Есть, есть... И я последний об этом узнаю. И выгляжу как последний идиот.
- Ну, а если б ты знал... что, что?
- Не знаю. Но было бы хоть время подумать, как себя вести. А тут - как снег на голову. Совсем зазналась. То - Мишенька, Мишенька, а как приблизилась к августейшему - стойте там, - он указал пальцем в угол комнаты. - Шесть лет мы с Сильвией как в витрине, все глазеют, за спиной шепчутся, улыбаются фальшиво. Но хоть раньше в лицо не плевали, а теперь - вот - я уже платок приготовил.
- Завтра же уеду, - сказала Сильвия. - Мой отец всегда говорил: подальше от трона, раздавят, не заметят.
- Да ладно, ты ещё на мою голову, - сердито посмотрел на неё Михаил. - Разъездилась.
- Ты думаешь, я шучу? С тобой или без тебя - уеду.
- Что значит - без меня? Как это без меня?
- Тогда вместе уедем. Пусть они тут сами разбираются в своих делах.
- Куда это я поеду теперь? Когда с железной дорогой ещё не всё определилось. И я ещё не получил всех своих денег. Получу, тогда видно будет.
- Тогда, может, уже ничего не будет видно, - возразила Сильвия. - В том числе и денег. И если ты думаешь, что Государь сможет заступиться за тебя, то ты ошибаешься. Ему за себя придётся заступаться.
- Как ты говоришь о нашем императоре?
- Так же, как и о своём короле. Чем ваш лучше?
- Что ты сравниваешь! - возмутился Михаил. - Вашего, который... Смешно даже. И - всея Руси.
- Смотри, патриот, какой вдруг стал.
- Что значит - вдруг? Что ты такое говоришь?
- Ладно, ты не в присутствии, что ты пыжишься. Я надеюсь, Варвара Игнатьевна не побежит доносить на тебя.
- Как вы можете, Сильвия! - возмутилась Варя.
- А почему нет? У вас все друг на друга доносят, и это не считается предосудительным. Напротив, благонравно и поощряется.
- Откуда ты знаешь? - сердито спросил Михаил.
- Отовсюду. Да и ко мне, ты думаешь, не подкатывались с этим?
- К тебе?
- Ко мне. Чтоб я осведомляла о твоей сестре.
- Господи, свят... А ты что?
- А ты как думаешь?
- Я надеюсь, ты поставила их на место. С таким - к Долгоруковым. - Он повернулся к Кате. - Ты слышишь? Ты скажи Его величеству. - Сильвия усмехнулась:
- Что же он, не знает? Может, он сам и поручил это.
- Сильвия, - сказала Катя, - ты жена моего брата и мне была как сестра. И всё равно ты не имеешь права так отзываться - не о Государе даже, нет, о человеке, которого я люблю. Об отце моего ребёнка. И, кстати, о человеке, благодаря которому ты живёшь в этом доме. Да, да, а ты думаешь, кто купил его нам? Миша на своё жалованье? А его должность - через три разряда сразу - за его красивые глаза?
- А за чьи - за твои? - с вызовом ответила Сильвия.
Варя попыталась перевести разговор.
- Вы извините, вы скажете, наверное, это не моё дело, это дело вашей семьи, но... я тоже теперь как бы часть её, и если что, мы все внакладе останемся, все вместе. Поэтому я вот что хочу сказать... Вы зря так обеспокоились. Вы в том, что случилось, только плохое видите, - она обращалась главным образом к Михаилу, - только опасения за своё положение в свете, а не видите пользы.
- Пользы? - удивился Михаил. - Что же за польза может быть в этом двусмысленном положении?
- А та, Михаил Михайлович, что Государь теперь будет привязан к Кате не только чувством, но и долгом. Чувство сегодня есть, завтра нет, а долг перед сыном и его матерью останется и будет расти вместе с Георгием. И если Катя перестанет валять дурака, уверяя Государя, что ей ничего от него не нужно кроме его любви, а потребует теперь обеспечить будущее её самой и ребёнка...
- Варя! - одёрнула её Катя.
- Помолчи, Катя, здесь все свои, все тебя любят, и все хотят тебе добра.
- Мне? - усмехнулась Катя.
- Ну и себе тоже, а что тут такого зазорного. Мы можем оказаться ущемлены не меньше, чем ты, может, даже больше, тебя Государь защитит, а нас - некому. Поэтому мы вполне имеем право подумать и о своей выгоде. Но теперь я говорю не о нас, а о тебе. Ты должна потребовать от Государя, чтобы он официально признал Георгия своим сыном.
- Ты с ума сошла, Варвара.
- Нет, с ума сошла ты, если не сделаешь этого. Не хочешь думать о своём будущем, подумай о его - кем он вырастет.
- Варя, я прошу оставить эту тему. Мои отношения с Александром Николаевичем я ни с кем обсуждать не желаю. Даже с вами.
- Вольно тебе, Катя. Но только, согласись, это не очень-то справедливо: когда нужно было помогать вам встречаться, охранять ваш покой, беречь вашу тайну, тут мы нужны были, а теперь наше дело сторона, так что ли?
13 мая 1872 года. Аничков дворец.
Наследник принимал в своём кабинете графа Шувалова.
- Ваше императорское высочество, - почтительно, даже вкрадчиво докладывал Шувалов, - я посчитал своим долгом - и вашего верного слуги и по обязанности служебной - затронуть вопрос столь деликатный, что я даже не знаю, как к нему подступиться, чтобы не задеть чувств Вашего высочества.
- Вы, о папа, хотите говорить?
- Да, Ваше высочество.
- Но я знаю о предмете вашей озабоченности и полагаю, не мне и не вам судить о поступках Государя. Над ним есть только один судья.
- Это верно, Ваше высочество. И заметьте, я до сих пор и не сомневался касаться этой темы не только с Вашим высочеством, но и ни с кем другим, и более того, всячески пресекал подобные попытки сделать эту тему предметом досужих обсуждений. Но... - он вздохнул, - обстоятельства изменились, Ваше высочество, и...
- Изменились? - удивился наследник. - Они расстались?
- Напротив.
- Что же может быть напротив?
- Их стало трое.
Наследник помолчал, потом, как бы нехотя, спросил:
- Вы хотите сказать, что она родила?
- Да, Ваше высочество.
- Когда?
- Тридцатого апреля, Ваше высочество. Притом - мальчика.
Наследник поморщился:
- Что за разница - кого?
- Она существенная, Ваше высочество. И это и есть предмет моего разговора, если Ваше высочество соблаговолит меня выслушать.
- Хорошо, граф, говорите.
- Вы, верно, знаете, Ваше высочество, в каких обстоятельствах Его величество призвал меня возглавить Третье отделение Его собственной канцелярии и корпус жандармов. И я обещал Его величеству сделать всё, чтобы уберечь его особу не только от новых покушений на жизнь, но и на репутацию. Я по мере своих скромных сил боролся со всеми этими нигилистами, революционерами, которые забыли свой долг христианина и подданного Его величества. Но я не думал, что когда-нибудь мне придётся защищать Государя от него самого и от близких ему людей. И тут, Ваше высочество, признаюсь, я потерпел поражение. Потому что не в моей власти давать Его величеству советы, идущие вразрез с его желаниями, и воздействовать на особ, пользующихся защитой Его величества. Вместе с тем, я понимаю, что последние события делают крайне необходимыми такие воздействия. В ситуации, когда известная вам особа, пользуясь чувствительностью Его величества, его добротой, пытается отвернуть его от государственных дел и направить его энергию на пользу себе одной и своим корыстным интересам, в этой ситуации слуги Его величества, верные интересам империи, не могут молчать. И они ропщут. Пока шёпотом, в салонах, но шёпот этот слышен уже и в Европе. А теперь, когда особа эта решила и вовсе привязать к себе Государя, зная его любовь к детям, она поставила его в положение не только тяжёлое для его лет, но и, как злословят уже некоторые, смешное: Его величество, будучи дедом, становится отцом, причём его сын моложе его внука.
Наследник побарабанил пальцами, переставил на столе фотографии и, наконец, спросил:
- И что же, вы полагаете, можно тут сделать?
Шувалов ответил тоже не сразу.
- Я бы полагал полезным обрисовать эту картину Его величеству, будучи уверен, что он плохо себе её представляет, смотря на всё вокруг глазами этой особы. И мне кажется, что никто не сможет сделать это деликатнее, чем Ваше императорское высочество... - Увидев, что наследник удивлённо поднял брови, Шувалов поспешил добавить: - Меня, Ваше высочество, Государь просто не станет слушать. Когда я как-то попытался коснуться этой темы, Его величество сказали, что я главноуправляющий Третьим отделением Его личной канцелярии, но не его личной жизни.
Наследник подумал, вертя пуговицу мундира, потом сказал:
- Знаете, граф Пётр Андреевич, я не смогу быть полезным в этом деле. Во-первых, я никогда не вмешиваюсь в дела папа, если он сам меня об этом не просит, а во-вторых... он может это расценить как моё опасение за наследование престола.
- Но эта опасность и в самом деле существует, - оживился Шувалов.
Но наследник ледяным тоном возразил:
- Это клевета, граф, клевета на моего отца и нашего Государя, и я прошу вас всеми средствами пресекать её. Тот, кто так думает, плохо его знает. Он может заблуждаться в своих чувствах, но он имеет прочные убеждения о долге Государя. Поэтому я никак не разделяю ваших опасений о моём будущем, а что касается настоящих дел, говорите с папа сами, в конце концов, это ваш служебный долг.
- Как прикажете, Ваше императорское высочество. Я постараюсь найти для этого подходящий повод.
10 февраля 1874 года. Зимний дворец.
Александр в сопровождении Рылеева поднимался по лестнице.
- Шувалов? О Кате? - Александр даже остановился. - Где?
- У князя Щербатого, Ваше величество. Граф говорил, как мне сказывали, что Ваше величество находится всецело под властью Екатерины Михайловны и, чтобы доказать ей свою любовь, способен... - Рылеев замялся, потом извиняющимся тоном пояснил: - Я лишь передаю чужие слова, - он прокашлялся, - на любые безумства.
- Безумства? Какие безумства?
- Они говорили, что в вашем возрасте и положении завести двух незаконных детей и тем самым дать их матери козырь против вас, - это безумство.
- Он так сказал?
- Мне точно передавали.
- А кто?
- Позвольте умолчать, Ваше величество. Ваш верный слуга.
- Что он ещё говорил?
- Под конец Пётр Андреевич так разошёлся, что сказал, что он сумеет справиться... простите, Государь... с этой девчонкой.
- Так... Как же он собирается это сделать? И в каком смысле?
- Не знаю, Государь.
- Ну ладно, спасибо, Александр Михайлович. Посмотрим, кто с кем справится раньше...
5 мая 1874 года. Зимний дворец. Апартаменты Александра.
Александр подошёл к своему кабинету. Навстречу ему поднялся ожидавший его Шувалов.
- Доброе утро, Ваше императорское величество.
- Здравствуй, Пётр Андреевич. - Он прошёл в кабинет, за ним вошёл Шувалов. - Что у тебя? - Шувалов открыл папку.
- Хотел бы почтительнейше доложить Вашему величеству о настроениях в нашем обществе, особенно в связи...
- Хорошо, хорошо, - перебил его Александр. - Это ладно, но сперва я хотел бы поздравить тебя, Пётр Андреевич.
- Смею ли я просить, чем вызваны поздравления Вашего величества?
- Я вчера назначил тебя своим послом в Лондоне.
- Послом?.. Но... - Шувалов растерялся, закрыл папку, снова её открыл, но всё же справился с собой и заставил себя улыбнуться. - Не могу даже сказать, как я благодарен Вашему величеству за столь высокую честь - защищать интересы Вашего величества за рубежами России. После того, как восемь лет я делал это от внутренних врагов, я расцениваю как особую милость Вашего величества распространить моё усердие за пределы России.
- Но полно, полно благодарить, - чуть усмехнулся Александр, - ты заслужил это. Ну так что там доклад, - он взглянул на папку, которую Шувалов всё ещё держал перед собой. Тот закрыл её.
- Если Ваше величество позволит, я бы сделал это в другой раз. Волнение, вызванное милостью Вашего величества, столь велико, что я опасаюсь быть неточным.
- Ну что ж, и в самом деле. Тебе в дорогу теперь надо собираться. А доклад пусть сделает Потапов - я его назначил вместо тебя.
- Александр Львович? - Шувалов даже переменился в лице. - Но... Осмелюсь заметить Вашему величеству, что он ведь обычный генерал и мало известен в наших высших кругах. А эта должность...
- Вот и хорошо, - не дал ему договорить Александр. - Может, это и на пользу дела, меньше кругов будет в этих кругах, - и Александр в упор взглянул на Шувалова. Тот всё понял и, поклонившись, вышел.
11 июля 1874 года. Окрестности Царского Села.
Александр ехал на прогулку с детьми, великими князьями Павлом и Сергеем. У рощи он велел кучеру остановиться.
- Дальше вы поезжайте сами, - сказал он детям, - а я пойду прогуляюсь.
- Па, а можно я с тобой, - Павел хотел было тоже выйти из коляски.
- И я, - встал Сергей.
- Нет, нет, мои дорогие, - Александр усадил их на место. - Вы езжайте, я должен обдумать одно важное дело. Мы скоро увидимся. - И он махнул кучеру, чтоб трогал.
Когда коляска скрылась за поворотом, Александр вошёл в рощу, прошёл чуть вглубь её и подошёл к привязанному к дереву своему коню.
- Ну что, - потрепал он его по холке, - заждался? - Он легко вскочил в седло и поскакал по лесной дороге.
Вскоре дорога вывела к полю. Там, на его краю около коляски гуляла с Георгием Катя. На руках она держала полугодовалую Ольгу. Рядом резвились две собаки. Катя была одета не так тщательно, как обычно, да и видно было, что она уже не следит, как раньше, за своим лицом и причёской.
Увидев Александра, Георгий побежал навстречу, но тут же упал. Александр, спешившись, подхватил его на руки.
- Вы давно ждёте? - спросил он подошедшую Катю.
- Я уж стала беспокоиться.
- Я задержался, составлял вот это... - Он вынул из кармана бумагу, развернул её. Оля тут же схватила её руками.
- Эй, эй, - засмеялся Александр, - ты испортишь своё будущее.
- Прочти сам, - сказала Катя. - Она не даст.
Александр отошёл чуть, чтоб Оля не дотянулась до бумаги, и прочёл:
- Указ Правительствующему сенату. Малолетним Георгию Александровичу и Ольге Александровне... - он сделал многозначительную паузу, посмотрев на Катю, потом продолжил: - ...даруем мы права, присущие дворянству, и возводим в княжеское достоинство с титулом светлейших. Александр. Царское Село. 11 июля 1874 года. - Он опустил бумагу и взглянул на Катю.
Она бросилась ему на шею.
- Сашенька, Сашенька...
- Ты довольна?
- Ольга Александровна, - спросила она дочку, - ты довольна?
Оля заулыбалась беззубым ртом.
- Довольна, - засмеялась Катя.
- Но ты заметила тут пропуск? Там должна быть внесена их фамилия. Я хотел, чтобы мы вместе решили - какая?
- Как какая? Долгоруковы.
- А почему не Романовы?
- Почему? Ты же не один Романов, вас вон сколько. А вдруг твои дети и братья не захотят их признать. И отрекутся от них, когда нас уже не будет и некому будет их защитить...
- Ты права, я исходил из этого же. Но и Долгоруковыми мне не хотелось бы их называть из этих же соображений - у тебя тоже братья и сёстры. И я решил, что лучше будет дать им новое имя, не твоё и не моё.
- Но тогда получится, что я как бы отказываюсь от них.
- Смотря какое имя. Ты говорила, что твой род по мужской линии идёт от Рюрика и Владимира Мономаха.
- Мне папа так сказывал.
- И так и есть, я проверил. А кто из тех Долгоруковых был самым знаменитым?
- Кто?
- Юрий, восьмой сын Мономаха.
- Который Москву основал?
- Да. И вот я решил, что мы дадим им имя "Юрьевских". Светлейшие князья Юрьевские - Георгий Александрович и Ольга Александровна. Фамилия от тебя, отчество от меня. И никто теперь не скажет, что у них нет отца.
- Сашенька... - Катя обвила его шею свободной рукой.
- Ну раз ты согласна, сегодня же впишу фамилию и отдам Рылееву на хранение.
- А публиковать ты его не хочешь?
- Пока нет. Когда придёт время... Но это и не имеет значения. Мне, а не Сенату дано право решать - публиковать указ или нет. Ты помнишь, что я обещал тебе в Бабигоне? - Катя кивнула. - Так вот это, - он сложил бумагу и убрал её в карман, - доказательство, что так оно и будет. А до тех пор молю Бога об одном: не разлучать нас всех ни на день...