Все произошло в считанные мгновения, словно врата ада вдруг отверзлись, и преисподняя на миг опустела, изрыгнув сразу мириады чудовищ, так что Томазо делла Кроче не успел выделить магистра или меня как особую цель своей ярости, да и сомневаюсь, что у него было такое намерение: вот – мы, мы – еретики, этого достаточно. Как только нам вдвоем удалось пробраться к двери, за спиной я услышал вопль отчаяния и ненависти. И если бы не молодой человек, который геройски бросился на инквизитора сзади, нам бы не удалось бежать. Богу лишь известно, что с ним стало. В прихожей магистр опустил меня на пол и запер дверь за нами на засов.
– Быстрее! – сказал он, задыхаясь. – У меня есть лошади. Надо спешить!
– Ему нужны были мы? – прокричал я. – Он из-за нас устроил эту резню?
– Не знаю… ему нужны все мы, Пеппе!.. Давай скорее!
И вот я прижался к спине магистра, обхватив его шею руками, и мы поскакали сквозь темноту, а за спиной осталась ночь ужаса и отчаяния, еще более непроглядная и жуткая, чем сама вечная ночь ада, обещанная нам Томазо делла Кроче.
1509 и далее
Comrnendo te omnipotenti Deo, carissima soror
Двадцать третьего апреля 1509 года в доме Андреа де Коллини за ужином сидели трое: сам Андреа де Коллини, горбун-гностик Пеппе, чьи мемуары вы сейчас читаете, и молодой неофит по имени Витторино, который принял гностическое крещение всего на несколько дней раньше, чем я и Барбара. Витторино удалось бежать из дома магистра во Флоренции, отделавшись лишь переломом руки, но он рыдал, когда рассказывал подробности той резни в часовне. Его слова заставили второй раз пережить виденный нами ужас, мы узнали, что произошло после нашего побега.
Шесть человек погибло, включая бедную Барбару, и шестерых забрала Инквизиция. Насколько ему было известно, только еще одному, кроме него, Витторино, и нас, удалось бежать.
– Это было ужасно, – сказал Витторино, делая большой глоток вина, которое мы ему подали, и вытирая слезы тыльной стороной ладони. – Женщины были в истерике. Я видел, как одна из них, обезумев, металась по часовне, словно курица без головы, а правая рука у нее была отрублена по локоть. О Боже! А один… молодой человек, кажется, это был Лоренцо Кальди… бросился на спину инквизитору, прямо голый, и хотел его задушить, но, конечно, это было невозможно! Его просто оторвали, как пиявку, и порубили на куски.
– Мы видели его! – воскликнул я.
– Он нас спас, – тихо произнес магистр.
– Двое людей делла Кроче затащили бледную от страха женщину на алтарь – прямо на священный алтарь! – один придавил ее и раздвинул ягодицы огромными, окровавленными руками, и другой с силой вошел в нее сзади. "Что случилось, ты, сучка еретическая? – закричал он, когда она начала вопить и биться. – Тебя что, никогда не имел настоящий мужчина?" Это было ужасно… было ужасно. Другая женщина лежала растянувшись на полу, и я надеюсь, что она уже была мертва, так как один из наемников инквизитора вставил ей в анус шпагу и с силой вращал ее там. Он смеялся, глаза его горели от удовольствия – Боже, он тер себя между ног – член его стоял, он тер его, смеялся и всовывал шпагу все глубже…
– Витторино, не надо…
– И они сорвали у Барбары серьги прямо с мясом… но, спасибо Господу, она-то точно была уже мертва. Часовня превратилась в скотобойню, все скользили и падали в собственной крови, пол был мокрым от крови и спермы, люди орали, царапались и били кулаками. Не знаю, как я выбрался из того месива окровавленных тел… просто не знаю… даже не могу…
Магистр обнял рыдающего Витторино за плечи.
– Хватит. Больше не надо, – сказал он. Но Витторино продолжал:
– Он узнал, что вы там, вы оба. Но было уже поздно…
– Думаю, в тот момент ему не были нужны именно мы, – сказал магистр. – Скорее всего, он даже не ожидал нас там увидеть. Это была еретическая литургия, больше его ничего не интересовало. Ему нужны были жертвы, и он их получил.
– Но теперь вы ему точно будете нужны, – сказал Витторино, вращая дрожащими пальцами за ножку бокал из дымчатого стекла.
– Да, – произнес задумчиво магистр. Затем после недолгой паузы добавил: – Скорее всего, будем.
– Я точно буду, – сказал я. – Однажды ведь он меня уже поймал и отпустил.
– Он не отпустил тебя, Пеппе. Он тебя продал.
– Он продал меня маэстро Антонио, так как у него не было никаких улик против меня. Теперь они у него есть. Теперь улик с избытком.
– Вы должны спрятать меня! – закричал Витторино. – Он за мной тоже придет!
– Он придет за всеми нами, в свое время, – сказал я.
Магистр бросил на меня странный взгляд, в нем было что-то вроде смеси удивления и тревоги.
– Да, Пеппе, – проговорил он, – ты, без сомнения, прав.
С тех пор я все время мучаюсь, размышляя, не заронил ли я тогда невольно в его душу семя безумия той своей фразой. Хотя такие размышления, эти мрачные рассуждения уже и сами могут привести к безумию, и я боюсь откровенно их обсуждать, даже с тобой, неизвестный читатель. Такого рода анализ я оставляю для бессонных часов между полуночью и рассветом.
Магистр отвел Витторино, заботливо, словно мать больного ребенка, в приготовленную для него комнату. С тех пор я больше не видел Витторино, но позднее слышал о нем время от времени и узнал, что Андреа де Коллини из своих денег выделил ему средства для того, чтобы Витторино жил безбедно и в безопасности. Я всем сердцем сожалел о том, что мне пришлось получить эти тяжелые известия, принесенные Витторино, так как образы кровавых сцен убийства, которые они во мне вызвали, останутся со мной – я точно это знаю – на долгие годы; но я должен был об этом узнать. И магистр, и я должны были узнать, так как, кроме чисто практических соображений, согласно нашей гностической философии, величайшая трагедия (вторая, первая – это вообще родиться в этом мире) – это жить в неведении, ибо неведение – оружие Сатаны. Неведение трояко: неведение Бога, неведение этого мира, неведение себя. В данном случае отказ от знания того, что произошло в часовне, – каким бы мучительным это знание ни было – означал бы все три стороны неведения. Во-первых, неведение Бога, так как происшедшее с бедной Барбарой и другими раскрывает направление его святой воли; во-вторых, неведение этого мира, так как извращенная воля Томазо делла Кроче проявила себя в кровавых деяниях; и в-третьих, неведение себя, так как, выдерживая ужасные известия, принесенные Витторино, мы измеряем глубину своего мужества. Нет, я не хотел выслушивать это, но понимал, что должен.
Магистр Андреа и я вернулись в Рим, как солома, несомая ветром, без всякой цели, кроме самой простой. Мы надеялись хоть что-нибудь узнать о госпоже Лауре. Кроме того, мне стало казаться, что, послушав рассказ Витторино, магистр начал намеренно искать столкновения с доминиканцем.
– Он придет за нами в свое время, – произнес он мрачно, и я похолодел, понимая, что он употребил мои собственные слова.
– Может быть, нам следует сделать все возможное для госпожи Лауры, а потом вместе уехать из города?
– Нет. Если мы хотим помочь моей дочери, то никто не должен видеть, как мы носимся по Риму именно с таким намерением. Мы должны быть более осмотрительны. Мы наведем справки. У меня еще есть люди, которые нам помогут. Нам неизвестно даже, где ее содержат, вначале надо узнать это. Терпение, Пеппе, даже в такие трудные времена.
Я разозлился и ничего не понимал.
– Терпение? – воскликнул я. – Вам совсем нет до нее дела!
– Никогда не говори мне этого! Никогда! – резко произнес он дрожащим от чувства голосом, и меня поразила его горячность. – Что ты знаешь об отеческой любви?! Как ты можешь представить себе муку, которая терзает мое сердце день и ночь, сны, полные кошмаров! Меня постоянно сжигает боль от того, что я ее потерял…
Я открыл рот, но сказать ничего не мог.
– Мне так не говори, Пеппе. Поверь, я знаю, как ты ее любишь, но не думай, что моя любовь слабее. На самом деле она бесконечно сильнее.
– Магистр, я… я прошу прощения…
– Ты прощен, Пеппе, – сказал он, уже спокойнее. – Я понимаю, что ты сказал так от отчаяния, а не от злобы. Никого из нас нельзя обвинить. Обещаю, что скоро мы начнем ее искать.
Он положил свою руку поверх моей и поцеловал меня в лоб.
– Даю слово, – сказал он.
Так что мы вернулись в дом, в котором не были столько лет, и стали жить, каждый день ожидая, что в дверь забарабанит кулаком Томазо делла Кроче.
– Вы ведь хотите, чтобы он пришел, правда? спросил я тихо.
– Да, хочу. В конце концов нам придется свести счеты. Чем скорее настанет окончательное столкновение, тем лучше для всех нас. Я говорил тебе уже однажды, что он меня ненавидит лично. Пусть так и будет. Так или иначе, но я с этим покончу.
И от его слов я снова весь похолодел.
Следующим вечером случилось то, что оказалось для меня странным и отнюдь не приятным сюрпризом, точнее, это было просто потрясение. Проходя мимо неплотно притворенной двери кабинета Андреа де Коллини, я услышал спор: слышны были повышенные голоса двоих, один голос принадлежал магистру, кому принадлежал второй, я пока не знал, но этот голос сразу показался мне очень знакомым.
– Я просил вас только выполнить поручение, – говорил магистр.
– Я это и сделал.
– В таком случае, контракт между нами закончен, друг мой.
– Нет! – воскликнул другой голос, и я сразу понял, кто там вместе с магистром. Это казалось невозможным – какая между ними может быть связь? И все же я знал, что так и было.
Я распахнул дверь и вошел в кабинет.
– Пеппе… – сказал магистр, сделав шаг вперед, словно пытаясь не дать мне войти, но тут же поняв, что уже слишком поздно. – У меня… у меня тут гость.
– Да, – холодным тоном ответил я, – вижу. И я взглянул прямо в глаза человеку, которого мы, уроды, звали Череп.
– А, Пеппе, – сказал он тоном, который мне со всем не понравился, – мы снова встретились! Кто бы мог подумать?!
– Дон Джузеппе. Действительно, кто бы мог подумать?
– Вероятно, нас обоих можно простить за то, что мы надеялись, что больше не увидим друг друга.
Магистр Андреа явно почувствовал себя неловко.
– Слушай, Пеппе… я потом тебе объясню… все, что ты должен знать…
– Не надо никаких объяснений! Я не вправе знать ни кто ваши друзья, ни чем они занимаются. Это ведь ваш дом. Я здесь гость.
– Пеппе… не сердись на меня…
– Но я требую для себя лишь одного права, а именно, права знать обо всем, что касается госпожи Лауры. В этом вы не можете мне отказать. Ведь вы говорили о ней?
Магистр устало вздохнул и сел за письменный стол. Череп, с пародией на улыбку на своем залатанном лице, повернулся ко мне и сказал:
– Полагаю, немного удивительно, что этот благородный господин и такой, как я, оказались знакомы. Не старайся это отрицать, Пеппе! Мы же несколько лет вместе влачили существование в том кочевом аду…
– Неужели ты думаешь, что я могу хоть на миг забыть о тех годах? На одну секунду?
Дон Джузеппе помотал головой.
– Нет, – тихо ответил он, – не думаю.
– Ты покинул маэстро Антонио, как я понимаю?
– Не совсем, дружок. Он покинул меня. Держать меня стало небезопасно.
– Да ну?
– Однажды вечером я слишком много и слишком громко говорил в одной таверне. Кто-то подслушивал. Кто-то слышал меня, и сведения были переданы Инквизиции. За неплохую сумму, не сомневаюсь. Не забывай, меня ведь все еще разыскивают.
– Нас всех разыскивают.
– У Инквизиции долгая память и еще более длинные руки. Антонио Донато предал меня. Он меня продал.
– Что?
– Инквизиция схватила меня… снова.
Я слышал тяжелое дыхание – скорее даже тихие всхлипы – магистра Андреа, склонившегося над письменным столом.
– Они посадили меня в Сан-Анджело.
– Но как… то есть… почему ты здесь? Ты что, бежал? – удивленно спросил я.
– Если только я не нахожусь в двух местах одновременно, – сказал он с сарказмом.
– Так ты сбежал оттуда?
– Да. Но… только после того, как…
– Джузеппе! Нет! – воскликнул магистр, подняв вдруг руку.
Дон Джузеппе пожал плечами.
– Какой смысл? – произнес он усталым голосом. – В конце концов он и так узнает.
– Узнает? Что узнает? – закричал я, не в состоянии сдерживать все возрастающее волнение.
– Кроме того, как он сам сказал, у него есть определенное право.
Магистр тихо проговорил:
– О, во имя любви Господа.
– Там я видел ее, – сказал Череп.
Ее! Лауру! Сердце мое замерло и до боли сжалось и тотчас заколотилось так, что отдельные удары слились в единый бесконечный грохот.
– Ты видел Лауру! – взволнованно воскликнул я. – Ты видел ее!
– Да. Наши с ней камеры были рядом. Я слышал, как по ночам она плачет, очень горько плачет…
– Во имя Господа, прекрати! – закричал магистр Андреа. – Я не могу этого вынести!
– Продолжай, – сказал я, застыв в ледяном спокойствии, но только не оттого, что овладел собой, во мне бушевали страх и злость.
Дон Джузеппе сказал:
– Я понял, кто она. Она постоянно поминала имя отца… и… твое имя, дружок.
– Нет…
– Да! Понимаешь ли, я ведь уже долго знаю Андреа де Коллини. Когда я услышал, что измученное создание в глубине ночи кричит его имя – хотя, кто знает, где день, а где ночь, там, где вечная ночь? – тогда я понял. Я понял, кто она, а поняв, кто она, не мог не понять, что держать ее в заключении могут по единственной причине.
Вдруг совершенно неожиданно, так быстро, что я испугался, Череп развернулся на месте, вскинул обе руки высоко вверх и ударил по плечам Андреа де Коллини. Он приблизил свое уродливое лицо к уху магистра и зашипел:
– Это ведь для тебя вполне обычно, магистр? Что твоих друзей и членов семьи забирает Святая Инквизиция?!
– Ты что, не видишь, что я и так страдаю…
– Страдаешь? Ты? Ты даже не знаешь, что значит это слово! Разве тебе сожгли все лицо до кости? Разве тебя каждый день выставляли напоказ толпе, которая ржала и оплевывала тебя? Разве ты гнил в вонючих подземельях Сан-Анджело? Нет! Нет, нет и нет! С тобой этого никогда не происходило. Все это происходило со мной, со мной и с твоей драгоценной дочерью!
Сейчас магистр уже безудержно рыдал.
– Прекрати! – закричал я, отнимая руки Дона Джузеппе с плеч Андреа де Коллини. – Откуда вы друг друга знаете? Что ты хочешь сказать этим обвинением?
Дон Джузеппе посмотрел на меня диким взглядом. Челюсть его отвисла, на губах была слюна, и я действительно увидел, как на полусожженном лице просвечивает кость.
– Когда-то я был учеником магистра, – сказал он дрожащим голосом. – Да! Я сидел у его ног и впитывал его великое и прекрасное гностическое учение! Я был настолько уверен, что Андреа де Коллини обладает истиной, истиной, которая может облегчить боль в мире и впитать в себя слезы мира, как губка воду, что я даже объявил это в своей церкви. Каким же легковерным я был! Меня арестовали почти сразу и приговорили к сожжению. Но, как ты знаешь, божественное провидение избавило меня от такой смерти (здесь он притронулся к остатку своего подбородка) – за определенную плату, естественно. Да, ведь за все надо платить, магистр Андреа, ведь правда?
Андреа де Коллини поднял голову. Я заметил, что обе ладони с тыльной стороны были мокры от слез.
– Это вина не истины, если тебя наказывают за то, что ты ее объявляешь, – сказал он тихо. – Это вина неведения.
– А мне ты помочь не мог? Ты позволил, чтобы они меня схватили и чуть было не сожгли.
– Что я мог сделать, Джузеппе? Я был бессилен…
– Хотя бы мог попытаться, ублюдок!
Магистр медленно помотал головой. Затем замер.
– Я слышал, что вы говорили о каком-то поручении, о контракте, – сказал я, потрясенный этими откровениями и борясь с глубоким отчаянием, которое накатывало на меня, – с отчаянием, безнадежностью и гневом из-за того, что Дон Джузеппе, Череп – эта тварь – видел мою любимую Лауру своими глазами, а мне не дано было увидеть ее красоты, Лауру, сделавшуюся такой прекрасной от страдания.
– Значит, ты уже, наверное, знаешь, дружок.
– Нет, Дон Джузеппе, я ничего не знаю. Что это за поручение, которое вы, по всей видимости, выполнили?
Череп вздохнул.
– Есть, конечно, способы выбраться из той ужасной крепости, – сказал он, – но их мало. Много лет назад, когда я впервые попал туда, я открыл один из этих способов для себя, но воспользоваться им тогда уже не успел. Тюрьма с тех пор не изменилась, поверь мне, разве что стала еще более сырой и грязной. И, как видишь, сейчас мои ценные знания пригодились.
– И?
– Я пришел сюда. Андреа де Коллини дал мне денег, велел вернуться в Сан-Анджело и передать деньги кое-кому, кто использует их для пользы Лауры. Заплатить за улучшение условий содержания: за свежую пищу, чистую воду. Я не могу сказать, что я вернулся в Сан-Анджело, так как сам я туда снова не пошел – я не настолько доверяю своей удаче, – но тот, кого я послал вместо себя, очень надежен, уверяю вас! Она получит все, что только можно купить на деньги.
– Значит, поручение все-таки выполнено?
– В некотором роде, да. Но с другой стороны, нет. Я поклялся Лауре де Коллини, что вытащу ее из Сан-Анджело…
– Ты разговаривал с ней самой?! – воскликнул я.
– Нет, мои слова передал ей другой человек. Сам я ее тоже видел… дважды… когда ее вели на… на… допрос.
– О, Боже!
– А теперь он не позволяет мне сдержать слово. Он дал мне еще денег… дал денег, чтобы я забыл о клятве, которую ей дал…
Андреа де Коллини неожиданно поднялся. Щеки его раскраснелись, взгляд был неподвижен и полон решимости.
– Не тебе решать судьбу моей дочери, – сказал он очень властно, сейчас он был совершенно спокоен и владел собой.
– Но, магистр! – воскликнул я.
– Нет, Пеппе. Нет. Если что-то можно сделать, я сделаю. Но, похоже, сделать ничего нельзя, совсем ничего. Нужно помнить, что существуют многие другие – все члены нашего братства, – чья безопасность зависит от нашей осмотрительности. Я никогда не позволю поставить эту безопасность под угрозу!
– А она пусть страдает? Уже столько лет?
– Я не хочу, чтобы она страдала. Но я также не хочу подвергать опасности многие жизни ради одной.
– Даже ради жизни своей собственной дочери?
– Я сделаю все возможное, поверь.
Я метнулся к стене и начал колотить по ней кулаками в бессильной ярости. Я услышал, как магистр тихо сказал:
– Далее твое пребывание в моем доме бессмысленно, Дон Джузеппе. Прошу, уходи.
И священник, который совращал кающихся женщин в темноте исповедальни, человек, публично проповедовавший учение, которое считал непогрешимой истиной, тварь с обгоревшим лицом, которую мы, уроды, звали Череп, молча вышел из кабинета.
Потом, расхаживая по библиотеке, заламывая руки от мучительной нерешительности и смятения, магистр сказал мне:
– Не могу понять, почему ее поместили именно туда. Почему, во имя Господа?
– Вероятно, из-за вашего статуса, – предположил я.
– Но это не имеет смысла, Пеппе: я еретик. У меня нет никакого статуса, нет ни прав, ни имущества, ничего нет.