- Да, все готово; завтра вы можете отправиться в путь. Для вас, сударыня, я достал дамское седло, а служанка ваша может поместиться на одном коне с одним из провожатых. А для вас, молодой человек, я купил такого коня, которым вы, надеюсь, останетесь довольны.
- Надежны ли нанятые вами люди?
- О, да! Все они гасконцы и участвовали под начальством Колиньи в последней войне. Мне рекомендовал их мой друг, на виноградниках которого они работали последние два года. Полагая, что вскоре снова настанет смутное время, они намеревались поступить к какому-нибудь гугеноту, чтобы выступить с ним в поход.
Я нанял их с тем, что в конце месяца вы можете уволить их, если будете недовольны ими, и что они, в свою очередь, могут покинуть службу у вас, если она им не понравится. Оружие у них есть, а коней для них я купил, равно как и лишнюю лошадь для вашего багажа. Для вас же я не нанимал слуги, предоставив вам самим выбрать такого по своему вкусу.
- Пока я обойдусь и без слуги, - ответил Филипп.
- Иметь хорошего слугу очень важно, - заметил купец, - только не легко найти честного и преданного.
- Кроме того, - заметила госпожа Вальян, - необходимо, чтобы он был протестант самых строгих правил.
- Дорогая госпожа, - заметил купец, - желательно, конечно, чтобы он был гугенот и во всяком случае не католик; но вашему племяннику нужно прежде всего, чтобы слуга был хорошим поваром и конюхом.
После обеда Бертрам повел Филиппа в конюшню смотреть купленных коней. Когда конюх вывел его коня, Филипп пришел в восторг от прекрасного животного.
- Он не устанет даже под двойной ношей, - заметил Бертрам, - а если вы будете сидеть на нем одни, то враг должен иметь очень хорошего коня, чтобы нагнать вас.
- Я бы хотел, господин Бертрам, чтобы враг на хорошем коне бежал от меня.
- Вероятно, так и будет, - заметил, улыбаясь, хозяин.
На следующее утро четыре ратника явились к Бертраму. Филипп остался вполне доволен ими. Это были рослые молодцы двадцати шести - тридцати лет, одетые в платье темного цвета, в шлемах и латах, с длинными мечами сбоку. Несмотря на суровое выражение их лиц, Филипп заметил, что они были очень довольны, что поступают к нему на службу.
- Вот ваш хозяин, - сказал им Бертрам. - Я поручился, что вы будете служить ему верно и старательно. Надеюсь, что вы оправдаете мою рекомендацию.
- Будем стараться, - ответил Рожер, старший из воинов.
- Вы гасконцы? - спросил Филипп.
- Да, господин, но прошло уже десять лет с тех пор, как мы вынуждены были покинуть родину; там тогда началась жестокая резня гугенотов. Наших отцов убили, а мы все бежали в Ла-Рошель.
- Вы говорите, что ваших отцов убили. Разве вы родня между собою?
- Жак и я братья, - ответил Рожер, тронув за плечо младшего воина. - Евстафий и Генрих тоже родные братья, а нам двоюродные. Когда началась смута, мы вчетвером поступили на службу к графу де Люк и во все время войны были при нем. Когда же война окончилась, мы вернулись сюда. На родине у нас никого не осталось: все наши родственники и друзья или убиты или разбежались. Мы привыкли владеть мечом и с нетерпением ждем возобновления войны.
- Надеюсь, я буду вами доволен, - ответил Филипп, - и вы останетесь довольны мною. Через полчаса мы выступим в путь. Ждите нас с лошадьми у ворот. Вы, Рожер, как старший, возьмите на себя заботу о служанке и посадите ее к себе в седло.
Ратники поклонились и вышли.
- Они мне нравятся, - заметил Филипп. - Все рослые, бравые молодцы.
Ратникам также понравился их новый хозяин.
- Этот господин мне по сердцу, - заметил Рожер товарищам, когда они вышли. - Я готов дать себя повесить, что он хорошо владеет мечом.
Глава III
В замке
Через три дня путники благополучно прибыли к замку графини де Лаваль. По дороге все поражало Филиппа своею новизною: архитектура церквей и деревень, костюмы, - все это сильно отличалось от того, что он привык видеть в Англии. В некоторых селениях, где католики составляли большинство, люди посматривали недружелюбно на маленький отряд; но в других почтительно кланялись, а когда отряд останавливался, спутников Филиппа окружали с вопросами.
С места последней остановки госпожа Вальян послала с одним ратником письмо своей сестре, чтобы предупредить ее о своем прибытии. Раньше она уже писала ей из Ла-Рошели. На пути они встретили посланца графини, выражавшей свою радость по поводу приезда сестры и сообщавшей, что Франсуа с нетерпением ожидает своего кузена.
Замок Лаваль был расположен на вершине небольшой горы и виден уже издали. Когда наши путники приблизились к нему на расстояние версты, из ворот замка выехал отряд всадников и быстро помчался к ним навстречу.
Начальник отряда, подскакав к ним и соскочив с лошади, направился к Филиппу. Филипп также слез с коня и помог то же сделать своей тетке.
- Дорогая тетя, - сказал подъехавший юноша, снимая шляпу, - я явился от имени моей матери приветствовать вас и передать, что она очень рада вашему приезду. Это, разумеется, мой кузен Филипп? Но я представлял тебя совсем не таким. Мама говорила мне, что ты на два года моложе меня, и я ожидал увидеть мальчика. Но, честное слово, тебе на вид столько же лет, как и мне. Неужели тебе только шестнадцать?
- Да, шестнадцать, Франсуа.
- Но не будем медлить, - снова обратился Франсуа к госпоже Вальян. - Мама приказала мне проводить вас к ней.
Отряд снова сел на коней и направился к замку. На крыльце замка их ожидала графиня, высокая красивая женщина.
Франсуа соскочил с лошади, отдал поводья слуге и помог тетке сойти с седла.
Сестры очутились в объятиях друг друга.
- Ты, Мария, совсем такая, какой я тебя воображала; видно что ты прожила за морем спокойно, не испытывая Тревог, волновавших нашу несчастную родину, - говорила графиня, после первых изъявлений радости. - А этот высокий юноша мой племянник Филипп? Да он выше Франсуа, хоть и моложе… Здравствуй, племянник! Не ожидала увидеть такого молодца. В тебе сказывается кровь де Муленов, а рост и силу ты, конечно, наследовал от отца-англичанина.
Филипп почтительно поздоровался с графиней.
- Войдем, - сказала она, обратившись к сестре, - тебе не мешает отдохнуть с дороги, а потом мне надо с тобой переговорить. Ты, Франсуа, позаботься о кузене. Вам накрыт обед в твоих комнатах. А потом покажи Филиппу замок и конюшни.
Франсуа и Филипп поклонились дамам и вышли.
- Надеюсь, ты не рассердишься, - сказал молодой граф Филиппу, - а только, ожидая тебя, я немножко беспокоился; мне почему-то казалось, что англичане грубоваты и неуклюжи, хотя и храбры.
- Ты боялся, что тебе стыдно будет показать меня твоим друзьям? - спросил смеясь Филипп. - Неудивительно: молодые англичане также ошибаются насчет французов.
- Умеешь ты ездить верхом, Филипп? - спросил Франсуа.
- Я твердо сижу на любой лошади, но более ничему не учился.
- Ну, это не важно, - заметил Франсуа, - но учили ли тебя фехтованию?
- Да, учили.
- Я так и думал. Ты умеешь танцевать? Наши гугеноты считают танцы грешной забавой; но меня учили танцам просто как гимнастике.
- Так же учили и меня. К тому же танцы в почете при английском дворе, и наша королева отлично танцует, а ведь никто не усомнится, что она ревностная протестантка.
- Вижу, что мы будем хорошими друзьями, - сказал Франсуа. - Можно быть твердым в вере и все-таки не бегать от невинных удовольствий. Кажется, и ты так же думаешь; твое лицо серьезно, но глаза смеются.
- Меня учили вести себя серьезно в присутствии старших, - ответил Филипп с улыбкой.
После обеда новые друзья отправились смотреть конюшни.
- Я выбрал для тебя хорошего коня, - говорил Филиппу Франсуа, - но у тебя уже есть превосходный конь. Все же Виктор - так зовут коня - твой. Вторая лошадь не лишняя: пули и стрелы щадят коней так же мало, как и всадников.
Конюшни, только что расширенные, подготовленные к предстоящей войне, содержались в большом порядке. Франсуа подвел Филиппа к прекрасному коню.
- Вот мой скакун Ролло, - говорил он. - Когда я сижу на нем, то чувствую, что у самого короля конь не лучше. Он очень умен и послушен, - только что не говорит.
- Прекрасное животное, - согласился Филипп.
Осмотрели других лошадей, и Филиппу особенно поправился подаренный ему Виктор.
- Он не так красив, как Ролло, - заметил Франсуа, - но быстр, смел и добр.
В других стойлах Филипп заметил много крепких, выносливых коней, хотя и не особенно красивых с виду. На вопрос о них Франсуа ответил:
- Мы завели их для солдат, тридцать человек только что поступили к нам на службу; в случае надобности мама намерена послать их вместе с двадцатью нашими ленниками тотчас в поход. В наших владениях наберется до трехсот человек, обязанных идти на войну; но из них почти треть католики, которых грешно посылать сражаться против единоверцев; к тому же, нужно оставить кого-нибудь для охраны замка. Положим, мы всегда были добры к нашим людям, и они нас любят, но на замок могут напасть и посторонние шайки; вот почему мы наняли еще солдат. Когда я уйду в поход, то младшие сыновья наших ленников будут созваны сюда и составят вместе со слугами гарнизон замка. В наших местах еще хорошо, здесь столько же гугенотов, сколько и католиков, и потому обе партии уважают друг друга. Но в других местах католиков гораздо больше, и многие, отправляющиеся в поход, рискуют по возвращении найти свои семьи убитыми, а дома сравненными с землей.
Выйдя из конюшен в сад, Филипп всюду видел следы военных приготовлений.
- С этой стороны дома, - говорил ему Франсуа, - семь лет тому назад из окон открывался прекрасный вид в парк; но, отправляясь на войну, отец приказал как можно поспешнее выстроить эту стену и боковые башни с других сторон уже были, как видишь, укрепления. Видишь, вон с той стороны вдоль стены кладовые, прикрытые землей, - они наполнены зерном, и в случае осады нам нечего бояться голода. В рвах много воды, а позади замка течет ручей, так что и водой мы обеспечены. За валами - парк; завтра мы осмотрим его.
В самом замке Франсуа показал Филиппу большую залу, сплошь увешанную оружием.
- Хотя наши ленники и обязаны являться вооруженными, - заметил он, - но на всякий случай тут оружия на сто человек… В этой зале учатся наши воины. Это ввел года за два до войны мой отец, считая неразумным вести в сражение людей, не умеющих владеть оружием. У нас есть для этого два офицера, опытных в воинских построениях. Здесь же и я упражняюсь с моим учителем фехтования и с нашими офицерами Монпесом и Бурдоном… А вот и Шарль, мой учитель… Господин Шарль! Вот мой кузен Филипп; он тоже будет вашим учеником, пока гостит здесь. Не правда ли, Филипп? Не попытать ли нам теперь же наши силы на рапирах?
Они надели толстые стеганые фуфайки и легкие шлемы с забралами, и борьба началась.
Филипп, учившийся как у английских, так и у французских учителей, удивил своим искусством и Франсуа, бравшего уроки у лучших учителей в Париже, и его учителя. Вскоре Шарль вмешался и остановил бой.
- Черт возьми! - сказал Франсуа, снимая шлем. - Я не ошибся, говоря, что по фигуре твоей можно быть уверенным, что ты учился фехтованию. Господин Шарль остановил нас, чтобы спасти меня от унижения. Как вы думаете, господин Шарль? Кузен моложе меня на два года, а между тем рука его сильнее; это я чувствовал каждый раз, когда он отражал удары.
- Разве он моложе вас? - спросил в изумлении учитель фехтования. - Я думал, что он старше. Если все юноши в Англии так владеют оружием, - обратился он любезно к Филиппу, - то не мудрено, что англичане такие стойкие воины.
Вошел слуга и пригласил молодых людей к графине.
- Вообрази, мама! - воскликнул Франсуа. - Кузен Филипп владеет мечом и рапирой чуть ли не лучше меня!
- Не лучше, тетя, - возразил Филипп. - Франсуа не хуже меня владеет шпагой.
- Филипп слишком скромен, мама, - засмеялся Франсуа. - У него рука точно железная.
- Для меня это печально, - сказала графиня. - Я гордилась искусством Франсуа. Впрочем, я рада, и желаю, чтобы Филипп доставил славу нашему роду. Ну, Филипп, я узнала, как вы живете в Англии. Теперь расскажи ты нам о себе: вероятно, ты жил не так, как Франсуа, - по словам твоей тети, английские школы многим отличаются от наших.
Филипп описал свою школьную жизнь с ее грубыми играми и забавами.
- Может ли быть, Филипп, - воскликнула в ужасе графиня, - что ты дрался с грубыми уличными мальчишками?
- Конечно. Благодаря этим грубым забавам я окреп. Притом в Англии нет такого, как во Франции: там низшие и средние классы более независимы, а высшие не так высокомерны.
Графиня пожала плечами.
В замке потекли спокойные дни. До завтрака Филипп учился верховой езде под руководством капитана Монпеса и делал быстрые успехи. Потом Франсуа и Филипп учились метать копья сквозь кольца и занимались другими воинскими упражнениями. После завтрака они охотились с соколами или с собаками. В соколиной охоте Филипп был совсем неопытен, и его очень удивило, что она считается необходимою в воспитании джентльмена. Франсуа же изумлялся искусству Филиппа стрельбе из лука, который, как оружие, был во Франции почти неизвестен. Пистолет стал уже тогда необходимым оружием рыцаря, и Филипп выучился хорошо стрелять из него.
- Немецкие всадники, которых много у Гизов, - сообщил Филиппу Франсуа, - все имеют огнестрельное оружие, значит и нам необходимо иметь его. Однако, я желал бы, чтобы все государи запретили такое оружие, потому что с ним даже презренный пеший солдат может одолеть самого храброго рыцаря.
После полудня в замке обыкновенно собирались дворяне-гугеноты потолковать о делах и обменяться вестями из Парижа, а вести приходили оттуда с каждым днем все печальнее. Привилегии, данные было гугенотам, постепенно отнимались у них. В Голландии протестанты открыто восстали против притеснителей, а в Валери и Шатильоне собрались самые влиятельные гугеноты, где на совещании с принцем Конде и адмиралом Колиньи был поднят вопрос, не взяться ли снова за оружие для защиты своих прав. Но Колиньи счел за лучшее повременить, чтобы вся Европа убедилась, что только безвыходное положение вынуждает гугенотов прибегнуть к оружию. Старики в замке соглашались с мнением адмирала, но молодежь волновалась. "Лучше тысячу раз умереть с мечом в руке, в открытом поле, - говорили они, - чем сложа руки смотреть, как терзают и мучают наших братьев".
Все чувствовали, что скоро должна начаться отчаянная борьба, и, слушая прения старших, Филипп горячо принимал к сердцу дело гугенотов.
Ночью и по утрам в замке происходили протестантские богослужения, на которые собирались не только все обитатели замка, но и окрестные фермеры со своими семьями. Графиня получила уже несколько предупреждений от католических властей провинции, но не обращала на них внимания, а они не располагали достаточными силами, чтобы принудить ее к повиновению.
Глава IV
Новый слуга
Пробыв шесть недель в замке, Мария Вальян, предчувствуя близкую войну, решила уехать обратно в Англию.
- Ты, кажется, сделалась здесь еще больше англичанкой, - сказала графиня на прощанье Марии. - Мне кажется, что ты слишком увлекаешься этими островитянами. Скажи Люси, мне было грустно, что она не приехала с вами. Хорошо, что она позволила приехать сюда хоть сыну. Кто это придумал?
- Гаспар. Мы считаем Филиппа своим сыном, и, как я уже говорила тебе, Филипп будет нашим наследником. Хотя Гаспар и не желает, чтобы он остался во Франции, но ему хотелось, чтобы он занял в своем роду подобающее место и сделался храбрым защитником гугенотов, а в будущем стал во главе дворян Кента.
- Наши священники осудили бы эти мирские причины, - сказала графиня. - Но хотя я гугенотка, я все-нами остаюсь французской графиней и вполне разделяю мысли Гаспара. А Люси непременно должна в следующий раз приехать с тобой сюда. Надеюсь, смуты у нас скоро кончатся.
Филипп проводил свою тетку до Ла-Рошели с отрядом в двенадцать человек, посадил ее на судно и на обратном пути заехал к Бертраму.
- Нашли вы для себя подходящего слугу, господин Филипп? - спросил его Бертрам.
- Все молодые люди спешат принять участие в войне, а таких, которые согласились бы прислуживать, пока еще не нашлось.
- Я спросил об этом потому, - продолжал Бертрам, - что один из моих слуг очень просится к вам на службу. Он случайно видел вас и вбил себе в голову, что вы будете хорошим хозяином.
- А что он за человек?
- Говоря по-правде, просто бездельник, - засмеялся купец. - Но надо сознаться, что ему и не везло. Отец умер, когда он был еще ребенком, а мать вскоре снова вышла замуж. Без сомнения, с ним дома обращались дурно, и когда ему исполнилось двенадцать лет, он убежал. Его поймали и избили так сильно, что он через несколько часов снова убежал. В конце концов его оставили на произвол судьбы. Надо вам сказать, что нет дела, за которое бы он ни брался. Сначала он жил в лесах и считался одним из самых известных во всей местности браконьеров, причем с необычайною ловкостью ускользал от всех преследований. Потом он был некоторое время рыбаком, но скоро бросил это дело и поступил на верфь, а затем служил у меня на посылках, потом у какого-то священника, и так далее. Последние три-четыре месяца он находился у меня при конюшнях, где стоял и ваш конь. Вы, вероятно, видели его там. Его считают дурнем, а я, напротив, думаю, что он сметлив и остер, как иголка.
- Да, помню, там был молодец лет двадцати: он подвел мне коня и казался толковым малым. Я дал ему крону за труды. Он был в отрепьях и имел вид человека, не обедавшего целую неделю. Но честен ли он? Не попадался ли он в краже?
- Нет.
- Отчего же он хочет уйти от вас?
- Потому, что поссорился с одним из слуг, который, кажется, был неправ. Во всяком случае, вы не рискнете же взять такого шалопая?
- Не знаю. Нужно поговорить с ним. Где он?
- Внизу. Не позвать ли его сюда наверх?
- Я сойду вниз.
Купец покачал головой.
- Помните, господин Филипп, - сказал он, - я его не рекомендую.
Филипп спустился во двор и не мог удержаться от улыбки при виде Пьера, сидевшего на колоде. Лицо его, сначала глупое и грустное, вдруг оживилось, когда он увидел что-то на улице, но через минуту опять приняло прежнее глупое, унылое выражение.
- Пьер! - позвал резко Филипп.
Малый вскочил, как подброшенный вверх мячик, и, увидя Филиппа, снял шляпу и поклонился.
- Господин Бертрам сказал мне, - обратился к нему Филипп, - что ты желаешь служить мне, но хорошего о тебе сообщил немного. Не скажешь ли ты сам что-нибудь в свою пользу?
- Ничего не могу сказать, - мрачно ответил малый, - хотя я совсем не дурной человек. Что может хорошего сказать о себе тот, у кого нет на свете ни друга, ни родни, и с кем все обращаются несправедливо! А между тем я чувствую, что могу быть верным слугой. Вы, сударь, поговорили со мной ласково в конюшне и дали мне крону; потом я видел, как вы приветливы с вашими людьми, и я сказал себе: вот господин, которому я охотно служил бы, если бы он согласился взять меня. Испытайте меня, и если я не окажусь честным, повесьте меня на первом суку.
Искренность Пьера подействовала на Филиппа, но он колебался.
- Католик ты или гугенот? - спросил он.