- Как же я помогу тебе, Василий? Московский стол Василий Васильевич занял крепко, и бояре за него. Стоит только ему бросить клич, со всей Руси воины сбегутся.
- У меня к тебе будет только одна просьба... ты с Васькой дружи.
- Дружить? - не понял брата Дмитрий.
- Делай вид, что ты ему верный союзник, а как только он где оступится, дай мне знать. Зверя легче всего бить, когда он в западне. Обещаешь?
- Обещаю.
Разговор между князьями был долгий, и полки терпеливо ждали, парились в доспехах и кольчугах.
Обнялись братья на глазах у всех и разъехались каждый в свою сторону.
В Галиче полки Василия Косого простояли недолго. Замирился князь с братьями и с лёгким сердцем пошёл в Устюг.
Брать нужно город за городом, чтобы потом навалиться на великого князя с великою силой.
Крепкими деревянными стенами преградила путь Василию Косому крепость Гледен.
Воеводы подступили к Василию:
- Когда брать, государь, прикажешь? Может, с ходу, авось не ждут?
- Посмотри, на башнях забегали. Приготовились уже. Крепость не слабая. Подождём вятичей, вот тогда и приступим.
Некогда Юрий Дмитриевич опирался на своевольных вятичей, и сейчас Василий Косой решил прибегнуть к услугам их воинственной дружины. А за подвиги жалование платил серебром, самоцветами. Знал князь и то, что у вятичей с устюжанами давняя вражда. Не могут составить одно целое огонь и вода: вот вятичи с устюжанами и не знали мира, уничтожая друг друга без жалости. Не живут в одной берлоге два медведя, так и они не могли быть добрыми соседями. Крепость Гледен для вятичей - лакомый кусок.
Вятичи прибыли на третьи сутки. Говорливые и неугомонные, они задирали ратников Василия и весело гоготали, когда шутки достигали цели.
На следующий день был назначен штурм. Василий Косой велел подкатить к городу наряд, и каменные ядра с глухим стуком обрушивались на деревянные стены крепости. Уже несколько ночей не спал город. Восьмые сутки без продыху засыпали его дворы стрелами, палили из пищалей. А он несокрушимой твердыней продолжал стоять, загораживая Василию дальнейший путь.
Который раз объезжал князь детинец, но маленький, крепко сбитый, он утёсом возвышался над ровным полем. Слишком высоки были стены, очень крепкими - ворота, глубоким - ров. Конечно, можно взять крепость терпеливой осадой, но терять время Василию не хотелось. Соберётся московский князь с силушкой да и ухнет по братовой рати.
Оставалось единственное - хитрость.
- Кто в крепости воевода? - спросил Василий Косой у подъехавшего вятского воеводы Ушастого.
- Князь Оболенский... Вон он, на стене броней сверкает, - ткнул пальцем воевода на одну из башен, на которой, презирая пролетавшие рядом стрелы, стоял ратник в дорогих доспехах. Знатен, видать, золотым блеском слепит глаза. - Отважен. Ни стрел, ни великокняжеского гнева не боится. А если сеча, так в первых рядах. Доводилось мне с ним знаться. Бывало время, когда на пиру за одним столом сидели. В бою храбр, а в речах, что дитя малое, каждый его обмануть сумеет. Доверчив, есть в нём что-то от блаженного. - И по интонации воеводы трудно было понять, чего было больше в его словах - укора или восхищения.
- Блаженный, говоришь, дитя малое. А это мы сейчас проверим. Пошли в детинец посланца, и пусть от моего имени скажет: если сдадутся на мою милость, никого не трону, а ещё и награжу. Если будут сопротивляться дальше - перебью всех до одного, а крепость спалю! И пусть не рассчитывает на помощь московского князя, до него далеко. Если согласны крепость отворить, пусть протрубят, а на башне белое знамя вывесят и ворота пусть распахнут поширше, чтобы я войти смог.
Ратник с башни уже спустился. Глухо ахнула со стен пушка, и тяжеловесное ядро со свистом опустилось в нескольких саженях от Василия Косого. Конь шарахнулся в сторону, едва не скинув седока на землю. "Ладно, князь Оболенский, это тебе учтётся!" - зло усмехнулся Василий.
Уже четвёртый час стояло затишье: стрелы не летали, не палили пушки. Видно, думу думал князь Оболенский, и только, как и прежде, из бойниц тёмными жерлами угрюмо торчали пушки.
Василий уже совсем отчаялся в ожидании, когда призывно запела труба. Широко отворились ворота, приглашая незваного гостя.
- Теперь с Богом!
Вскочил Василий на коня и, тронув поводья, повёл за собой дружину в сдавшуюся крепость.
Князя Оболенского Василий увидел сразу. На нём были всё те же золочёные доспехи, шлем расстегнут, меч вложен в расписные ножны.
"На спасение надеется, - скривился Василий Косой, - поверил, дуралей, что я и вправду всех пощажу".
- Почему шелом передо мной не снимешь? - Глаза Василия Косого зло сверлили воеводу.
- Я московский воевода, - строптиво отвечал князь. - У меня один господин, великий князь Василий Васильевич.
Нет, не договориться ему с Оболенским, и Василий что есть силы ударил шестопёром по тонкому лицу воеводы. Стальные лепестки с хрустом глубоко врезались в кость.
- Православные, что же это делается? - завопил монах, стоявший рядом. - Почто князя убили?! - орал он, показывая на бездыханное тело князя Оболенского. - Васька Косой обещал нам кровь не проливать, а сам воеводу срубил! Теперь он нас всех побьёт!
Василий Юрьевич знал о том, что на Руси он прослыл не московским князем, а Васькой Косым, подчас ему казалось, что он слышал за спиной боярский шёпот: "Бог шельму метит!" И тогда гнев заливал ему лицо.
Здесь же Василий Юрьевич оставался спокоен, и бояре, ехавшие за князем, недоумевали.
- Повесить монаха, - равнодушным голосом произнёс Василий. - На башне повесить! Пусть клевать его прилетят вороны со всей округи.
Дюжие молодцы подхватили под руки сопротивляющегося монаха и поволокли по лестнице к башне, откуда ещё совсем недавно князь Оболенский взирал на полки Василия. Монаху живо набросили на шею верёвку, закрепили её на коньке крыши и сбросили трепыхающееся тело вниз. Раза два дёрнулся монах, а потом затих, сильно раскачиваясь.
- Остальных строптивцев посечь мечами. Пусть запомнят Ваську Косого.
Полки будто ждали этого приказа: разбежались по домам, башням и, не жалея ни малого, ни старого, секли всех подряд. Скоро всё было кончено. Крепость опустела. И всё равно не мог Василий Косой унять свой гнев.
- Крепость сжечь! Золото и серебро в обозы! - И повернул коня к воротам.
Василий Юрьевич не любил оборачиваться. Но сейчас ему хотелось увидеть поверженную крепость. Он оглянулся назад. Огонь рвался в самое поднебесье, казалось, его огненные языки дотянутся до самого Бога. Полыхали дома, крепостные стены, маленькими кострами горели убитые горожане.
На душе у Василия Косого малость полегчало. Впереди его ждала Москва.
Из терема Софья Витовтовна спустилась по широкой лестнице и по длинному коридору пошла на государеву половину. Лицо её, против обыкновения, было открыто, и стража, заслышав шаги, низко кланялась, опасаясь дерзким взглядом оскорбить великую княгиню. Старухи приживалки, повязанные чёрными платками, ещё издали приметили Софью Витовтовну и сгибались до самого пола.
- Здравствуй, государыня, здравствуй, - шамкали они беззубыми ртами.
Бывало, государыня остановится, поговорит, послушает жалобы старух, а то и пригласит к себе на трапезу. Сейчас она быстро прошла мимо, не обращая внимания на их заискивания. Остановилась у горницы Марии Ярославовны, распахнула дверь и увидела невестку, сидящую у окна.
Разве могло что-то укрыться от вниманья Софьи? Княгиня унаследовала от своего отца не только громкое имя, но и твёрдый характер. И Василий Васильевич, уже будучи великим князем московским, всё ещё не мог выбраться из-под матушкиной опеки. Княгиня жаловала верных людей наделами, одаривала подарками, изгоняла неугодных, подвергая их опале. Она и сыну сосватала дочь боровского князя Ярослава Дмитриевича. Во дворце великая княгиня держала свору старух, которые сообщали ей о каждом шаге Василия Васильевича и невестки, следили за боярами и челядью. Этих доносчиц справедливо окрестили шептуньями. Сами того не подозревая, они обладали великой силой. Шепнут на ушко Софьюшке о каком-нибудь молодце, глядь, и закончит он свою жизнь в темнице. А то и вообще просто тихонько кого-нибудь великокняжеские слуги заколют пиками. Подлое слово-то - острее меча.
Поэтому старух не любили и старались держаться от них подальше, но никто, даже самый могущественный боярин, не рисковал с ними вступать в открытую борьбу. Это значило нанести оскорбление самой Софье Витовтовне. Со старухами старались ладить - кланялись, задабривали подарками. Сейчас княгине нашептали, что Мария Ярославовна плачет и тоскует, а причина тому - великий князь.
Мария Ярославовна обернулась, увидала в дверях свекровь и ещё ниже склонила голову. Однако Софья Витовтовна сразу поняла, что это не обычная почтительность невестки к всемогущей свекрови, а желание спрятать лицо.
- Подними на меня глаза... дочь моя! - приказала великая княгиня.
На Руси невестка, в крестьянской ли избе она жила или в великокняжеском дворце, долго оставалась бесправной, пока не одряхлеет или не умрёт свекровь, а сама она, вместе с мужающим наследником, не обретёт силу. Если родилась она в деревне - таскала бы по утрам воду из колодца, обстирывала всю большую семью и выслушивала нарекания свёкра и свекрови. Во дворце перед великой княгиней Марией низко склоняли головы бояре, низко ей кланялись, когда она выходила из дворца. Но даже челядь знала, что не было более бесправного и зависимого создания, чем великокняжеская жёнушка: свекровь прикрикнуть может, а иной раз и ударит. И пожаловаться нельзя - верит князь своей матушке и ближним боярам, главная же обязанность невестки - внимать сварливым словам свекрови да ублажать мужа.
Мария Ярославовна подняла голову, и великая княгиня Софья увидела, что невестка плачет.
- Ты чего ревёшь? - осерчала было княгиня, но голос вдруг сорвался и сделался мягче.
Видать, вспомнились Софье её горькое замужество и её горькие слёзы. Закроется, бывало, Софья Витовтовна в горнице, сядет перед зеркалом и плачет.
- Что же случилось, Мария? - с участием спросила великая княгиня и вдруг почувствовала к невестке почти материнскую жалость.
Мария Ярославовна, видно, почувствовала перемену в голосе великой княгини и неожиданно для себя прижалась лицом к её груди.
- Не люба я стала великому князю, - прошептала Мария.
- Почему же ты так решила? - насупила брови Софья Витовтовна.
- Добрые люди сказывают, что с полюбовницей он встречается, - зарыдала Мария. - Монашка она, государь к ней в монастырь ездит. Там даже келью для него держат.
- Это какие же добрые люди?! - ужаснулась великая княгиня. - Ты так называешь тех, кто мужа твоего оговаривает?! Кто же они? Говори!
Испуганно встрепенулись влажные ресницы Марии, поняла, что наговорила лишку, и со страху запричитала:
- Не губи, матушка! Не губи, Христа ради! Прошу, не губи! Крест целовала, что не скажу!
Софья посмотрела на невестку. Хоть и детей нарожала, а глаза что у младенца - чисты, как роса! И сама словно дитя малое.
- Ладно, - пообещала Софья, - быть по-твоему.
- Спасибо, матушка, - Мария вытерла слёзы.
- Иди, ступай к девкам. Пусть они тебя причешут и умоют. И щёки нарумянят как следует... Поговорю я с Васильком.
Софья Витовтовна и раньше знала о невинных забавах своего сына. Мужики-то быстро взрослеют, им сразу бабу подавай! А какая молодка может устоять перед князем, да ещё перед таким пригожим, как Василий Васильевич. С ним-то и грешить сладенько.
Софья Витовтовна сама подстелила под великого князя свою дворовую девку, румяную Аксинью. Красивая девка, зрелая. А у князя тогда только ус начинал пробиваться. И великая княгиня беззастенчиво учила простоватую Аксинью, как легче князя к греху склонить.
Утром девка пришла к великой княгине и без затей рассказала обо всём:
- Я к полуночи к нему пришла. Как ты велела, матушка, кваску ему принесла. А Василий сказывает, поставь квасок в сторону. Так и повалил меня в сенях, даже до горницы не дошли, - прыснула девка, и глаза её радостно блеснули. - Как могла, помогала князю, ой и добрый муж будет, матушка!
Именно это и хотела выведать княгиня. Значит, не порченый, добрый мужик, а стало быть, и внуков ожидать нужно, тогда и престол великокняжеский окрепнет.
Перемену в сыне тогда отметила не только княгиня. Бояре тоже разглядели, что Василий стал взрослее, даже голос его по-мужски окреп. Дворовая челядь, встречая Василия, ещё ниже голову клонила, признавая в нём будущего государя, а бедовые девки плутовато зыркали глазёнками.
Великой княгине нашёптывали, что Василий Васильевич не мог устоять перед тридцатилетней вдовой - мастерицей Софьи Витовтовны. Потом была восемнадцатилетняя красавица - любимица Софьи, Агафья. После появилась язычница, существование которой Василий скрывал от всего двора. Великому князю могли простить прелюбодеяние - легко забывался нечаянный гнев, - но разве сумеют понять христиане его любовь пусть даже к красивой, но чужой веры девушке.
Василий Васильевич держал свою утеху далеко за Москвой, в одной из охотничьих изб, куда частенько отправлялся вместе с сокольничьими на охоту. Но однажды приехал туда, чтобы повидать зазнобу, и не нашёл её: изба оказалась пуста. Да разве мог он тогда предположить, что не обошлось здесь без матушки. Софья Витовтовна взяла на себя этот грех. И грех ли это вообще - освободить сына от чар язычницы!
Не могла укрыться от всевидящего ока Софьи Витовтовны и любовь Василия к дочке боярина Всеволожского. Это по её воле было разорено поганое гнездо, это по её желанию Марфу заточили в монастырь. Но кто мог знать, что чувство князя не остынет и даже через годы будет толкать в объятия своей любушки. Кто бы мог подумать, что он будет рядиться под бродячего монаха, чтобы увидеть Марфу.
Оставалась у великой княгини ещё власть над сыном. На это и рассчитывала Софья. Она пришла в горницу великого князя, когда тот находился один и потихоньку горевал у окошка. Василий даже не обернулся на приветствие матушки, только слегка наклонил голову. "О Марфе тоскует, - дрогнуло от жалости материнское сердце. - Вырос сын, князь теперь великий, а не прежнее бесштанное дитятко".
Великая княгиня вдруг почувствовала, что робеет перед Василием, не чувствовала она теперь больше себя властной и сильной. Слабой женщиной, любящей матерью предстала она перед сыном. Теперь он её господин!
- Князь, я бы хотела поговорить с тобой.
- О чём?
- Печалишься ты...
- Гонец прибыл. Васька Косой Устюг пожёг, князя Оболенского живота лишил. Опять на московский стол зарится. Если не сегодня, так уж завтра у посадов с полками объявится. Я уже гонцов по городам разослал, наказал воеводам, чтобы с силой собирались и к стольному граду спешно шли.
- А что у тебя жена грустит? Забываешь ты её, Васенька.
- Не о том сейчас, матушка, думаю. Васька Косой хуже ордынца сделался. Земли разоряет, а людей моих мечами до смерти сечёт. Попомнит он меня!
Василий Васильевич обманывал себя. Васька Косой по-прежнему оставался братом, и, попроси он завтра мира, отказать ему не нашлось бы сил. Хватит на Руси и одного Окаянного - Святополка. Своё имя он не запачкает.
- Ну будет тебе, Василий. За жёнушкой своей последи, рожать ей скоро, а она печалится. Люди не без глаз, говорят, что у тебя зазноба появилась... Уж не дочка ли это боярина Всеволожского? - сказала княгиня и пожалела тотчас.
- А это, матушка, моё дело! Могло и по-другому всё получиться, а Всеволожский стал бы моим тестем! Верные люди меня известили, сказали, что это ты Марфу в монастырь упекла. Сына малого куда-то упрятала. Грех ведь это великий. Только ведь уже не поможет, присох я к ней! А теперь оставь меня, матушка, - приказал великий князь, - мне перед сном помолиться следует.
Утром Василию Васильевичу сообщили, что к Москве вместе со всем двором идёт Дмитрий Шемяка.
- Без полков? - подивился московский князь.
- Да.
- Что ему нужно? - спрашивал великий князь, когда постельничий боярин помогал Василию вдеть руки в кафтан.
- На свадьбу тебя зовёт.
- Не до свадьбы мне теперь. Пошёл вон!.. Хотя постой, - остановил Василий гонца у двери. - Зови Шемяку ко мне в покои.
Вошёл Дмитрий в палату Василия и в поклоне коснулся пальцами дубовых половиц.
- Здравствуй, государь московский, на свадьбу я тебя зову. Анастасию в жёны беру, дочь Романа Семёновича.
Василий Васильевич стоял к брату спиной. Дмитрий разглядывал колонтарь великого князя, стянутый на плечах кожаными ремнями. Пластины поблескивали, играя в тёмных углах солнечными зайчиками.
Василий повернулся и скрестил руки на груди. Он поймал себя на том, что именно так встречал отец ослушавшихся слуг. Неожиданно для себя он вдруг понял, что унаследовал отцовскую манеру держаться, перенял даже жёсткие интонации его голоса.
- На свадьбу приглашаешь? Там и Васька Косой будет? Так что, я с ним за одним столом сидеть должен? А может, ты своим братом в Москву как лазутчик подослан?
- О чём ты говоришь, князь?!
- Мне ли доверять Юрьевичам?! Отравить меня хотите на свадьбе, чтобы самим княжить!
Дмитрий Шемяка был моложе московского князя на пять лет, кому, как не ему, называть Василия старшим братом.
- Государь мой, старший брат! Разве я не отказался от Васьки Косого, когда он после смерти батюшки без нашего позволения сел на московский стол? Разве не мы с Дмитрием отписали тебе повинную грамоту? И если бы я был виновен перед тобой, посмел бы тогда явиться перед твоими очами? Единственная вина моя в том, что я доверял Ваське Косому. Ты же знаешь, брат, характер Васьки. Невозможно с ним тянуть одну повозку, того и гляди, перевернёт!
- Разве ты с ним не встречался под Устюгом? - напомнил Василий Васильевич, давая понять, что ему многое известно о той встрече. - О чём вы там говорили? Уж не замышляли ли с силой супротив меня собраться?
Дмитрий Шемяка сумел перебороть смущение, стало быть, и об этом Василию известно. Видать, кто-то из бояр нашептал, но ответил уверенно:
- Ничего дурного я против тебя не замышлял, князь. Как ты считаешь, если бы я доверял Василию, разве пошёл бы я к нему с ратью?
Довод бы разумным.
- Однако Васька Косой под Москвой с полками стоит. Погостишь ты у меня, Дмитрий Юрьевич. Хозяин я гостеприимный, выделю для тебя просторные хоромы. Рынды! - заорал московский князь.
На крик Василия Васильевича вошли два дюжих молодца с бердышами.