- Вышвырните его за ворота, и пускай идёт куда хочет!.. Впрочем, нет, отправьте слепца в Кострому. Там он с братцем своим Шемякой встретится, на пользу это будет Дмитрию. Он подумает крепко, прежде чем на государя руку поднять.
- А дальше что с ним делать?
- Отправьте в монастырь, там знают, что с ним делать. А я его более никогда не хочу видеть!
- Сделаем, государь, - отвечал Прохор Иванович и, поднимая слепца с пола, сказал: - Ну чего развалился?! Слышал, что государь повелел? Давай живее!
Дмитрия Шемяку держали в келье. Только раз после обедни молчаливый монах приносил князю квас и хлеб и так же без слов уходил.
Вот уже пошла вторая неделя заточения, а будто год минул. Каждый день казался длиной в целую жизнь - некому пожаловаться, не с кого спросить. Дмитрий Шемяка понимал, что его нынешнее положение зависит от того, как сложатся отношения между двумя Василиями. А если держат его взаперти, стало быть, московский князь не одолел дмитровского князя.
Дмитрий Юрьевич ждал освобождения и вместе с тем очень боялся: вдруг распахнётся дверь кельи и суровый монах проговорит: "Выходи, свободен, князь".
А это будет означать не что иное, как поражение старшего брата, и отныне властвовать на Москве Василию Васильевичу безраздельно.
То, чего так остерегался Дмитрий Юрьевич, случилось в середине второй недели. Широко открылась дверь, приглашая князя покинуть холодную обитель.
Князь поднял голову с лежанки и увидел монаха. Островерхий клобук напомнил шлем, а ряса походила на кольчугу.
- Чего тебе надо... ратник?
Монах усмехнулся:
- Что же ты, Божьего человека от дружинника отличить не можешь? Кончилась твоя тюрьма, князь, выходи во двор.
Монах заговорил впервые. Голос у него оказался густым и приятным.
Князь поднялся с лежанки и спустился во двор. Сразу у ворот Дмитрий увидел одинокого монаха, который неторопливо брёл вдоль стены, касаясь ладонью её шероховатой поверхности. Шаги монаха были неуверенными, и Дмитрий понял, что он слеп.
Его внешность князю показалась знакомой: фигура, поворот головы, длинные и сильные руки. Как он похож на Василия! И когда слепец повернулся, заслышав приближающиеся шаги, Дмитрий не поверил увиденному, повернулся к сопровождавшему его чернецу.
- Кто этот слепец? - спросил и не узнал своего голоса, боялся услышать ответ.
- Неужели не узнаешь? - обронил монах сурово. - Это брат твой старший, Василий Юрьевич. Ты уходишь, а он вместо тебя келью займёт. Келья небольшая, но слепцу много места и не надо. А я при нём буду, как и при тебе.
- Кто же его так? - прошептал князь.
- По приказу великого князя московского Василия Васильевича.
Хоть и бранились братья частенько, и походами ходили друг на друга, но такого не бывало ещё. Жалость сжала горло Дмитрия, когда увидел он слепого брата. Не было в нём прежней горделивости, достоинства, предстал перед ним жалкий слепец.
- Брат мой... - выговорил Дмитрий Юрьевич, и слёзы, горькие, горячие, потекли по щекам.
Тихо сказал князь, но Василий услышал, остановился и повернул кровавые пустые глазницы на голос.
- Ты ли это... Дмитрий?
- Я, брат, я. - Шемяка сделал шаг навстречу.
- Посмотри же, что со мной великий князь московский сотворил... Глаз лишил... в монахи постриг. Чем же он не Окаянный?
- Больно тебе, брат? - жалость с новой силой захлестнула Дмитрия.
- Не здесь болит, - безразлично махнул монах рукой, - а здесь вот, в самом сердце! - Кривой палец упёрся в грудь. - Темнота теперь вокруг меня. Всё слышу: птицы поют, чувствую, солнышко печёт лицо, а видеть ничего не могу. Сны мне стали часто сниться, не бывало со мной такого ранее, только, что бы и ни увидал, всё кровавыми красками заливает. А сегодня приснилось, будто я, отрок бесшабашный, бегу к реке по лугу. Вода в реке прозрачная, на дне камешки разноцветные, рыбки махонькие плавают, а потом всё это красным застилает, и уже нет ничего. Тьма одна!
Только на мгновение лицо Василия Юрьевича посветлело, сжатые губы тронула лёгкая улыбка. Именно таким Шемяка чаще всего вспоминал старшего брата: удалым и дерзким отроком в рубахе навыпуск. Однако горе вновь легло на лицо Василия Юрьевича, и щёки прорезали глубокие морщины.
- Всё... ничего уже нет... Ничего... Одна темнота да печаль мне теперь остались.
Только сейчас, глядя на беспомощного и ослепшего брата, Дмитрий понял, как дорог ему Василий. Обнял он его голову, прижал к своему лицу.
- Обещай мне, Дмитрий, что отплатишь за поругание, - требовал Василий.
- Обещаю, брат, обещаю.
Монах между тем уже запряг телегу, бросил на неё солому и нетерпеливо поторапливал князя:
- Князь Дмитрий Юрьевич, в дорогу пора. Великий московский князь дожидается.
- Ступай... ступай, братец, - дотронулся Василий до лица Дмитрия. - И ни слова обо мне московскому князю, побереги ненависть до времени. И храни тебя Господь! - поднял он руку в благословении.
Дмитрий сел на телегу. Закрылись ворота и навсегда упрятали дмитровского князя Василия Юрьевича. Мирская жизнь осталась позади, в монастырь пришёл старец Дорофей.
Лошадка оказалась хромой, она слегка припадала на переднюю ногу, и чернец, понукая её, повторял одно и то же:
- Недоглядел. Лошадь подковать надобно. Вот как доеду, так сразу и в кузницу.
Заводить беседу князю не было надобности, и он, укрывшись плащом, переживал увиденное. Потом укачало князя, и он тихо задремал.
Из дрёмы Дмитрия вывела чья-то ругань. Он открыл глаза и увидел, как четверо мужиков тащили девку, которая упиралась, бросалась на землю, руками цеплялась за траву, но они поднимали её и тащили дальше.
- Эй, мужики, остановитесь! Что вы делаете?! Куда девку тащите?!
- А ты кто такой?! - выступил вперёд задиристый, небольшого росточка мужичок. - Не обязаны мы перед тобой ответ держать, у нас свой господин имеется.
Мужик крепко держал девку за волосы, и жиденькая бородёнка его строптиво топорщилась.
- Кто я такой? Князь Дмитрий Юрьевич. - И с усмешкой добавил: - Или не слыхал?
- Князь Дмитрий Юрьевич? Шемяка? Как же не слыхать, наслышан.
Он отпустил девку, чтобы снять перед костромским князем шапку, а девка, почувствовав в князе неожиданного заступника, с надеждой смотрела на Дмитрия. Увидал её глазищи Дмитрий Шемяка да и обмер. Неужели Меланья?
- Почему девку силком тащите? - строго спросил Дмитрий Юрьевич.
- Так известное дело... ведьма! - просто отвечал всё тот же мужик.
И стоявшие рядом поддакнули:
- Как есть ведьма. Сами видели, как она в чёрта обращалась в полнолуние.
- А потом и над селом летала и чёртову траву собирала.
- Куда же вы её тогда тащите? - ужаснулся Дмитрий.
- Сруб мы на берегу поставили осиновый. Его нечистая сила боится. Вот со всей округи ведьм ловим и в этот сруб запираем. Эта ведьма последняя... двенадцатая. Потом сруб подожжём. Мор начался. Бывалые люди сказывают, что в этом наговоры ведьмины повинны.
- Отдайте мне её, - заступился за девку князь. - Я вам заплачу. Вот горсть серебра... за неё даю!
Мужики переглянулись, походило на то, что предложение князя их заинтересовало. Они чесали затылки, тихо переругивались, поглядывая на девку, а потом всё тот же мужичонка подошёл к князю и сказал:
- Ладно, князь Дмитрий, забирай девку-ведьмачку. Твоя она! Сыпь сюда серебро, - подставил он шапку. - А мы походим ещё по округе, другую поищем. В селе-то знают, что привести мы её должны, несподручно пустыми возвращаться. А ты этой девки оберегайся, князь, беду она принесёт. Посмотри, какие глазищи.
Мужики ушли, и долго ещё была слышна их брань - видно, никак не могли по справедливости поделить серебро, а Меланья стояла на обочине, не веря в своё неожиданное освобождение. А может, на этот раз помогли ей тёмные силы?
- Ну что стала? Садись на телегу, Меланья, дальше поедем. А меня ты помнишь? - спросил Шемяка, когда девка села рядом на солому.
- Помню, - смиренно отвечала колдунья. - И тебя помню, и братца твоего помню... Дмитрия Красного.
Разрумянились щёки у девки, видно, совсем оправилась от страха и прошлое вспомнила.
- Ну вот и ладно. К брату я сейчас еду, Дмитрию, может, возьмёт он тебя в дворню. Как же ты в колдуньи-то попала? - удивился Шемяка.
- После того как вы отъехали, выгнал меня хозяин. По дорогам ходила, милостыню просила. Потом в селе одном приютили, а там вдруг мор начался, вот меня и стали в этом винить, а я ни в чём не повинна.
За всё время чернец не проронил ни слова, сидел будто немой. Только сделался ещё угрюмее, думал своё: "Конечно, не по-христиански безвинную душу губить. Но и какой прок с собой брать? Не приживётся она. Это как ласточка из чужой стаи - каждая её клюнуть норовит. Трудно ей будет жить". И он в сердцах огрел лошадку кнутом. Животное обиженно фыркнуло и быстрее заработало ногами.
Князь тоже погрузился в свои мысли. Свадьба была расстроена: вместо веселья Василий Васильевич продержал его в яме. И не до праздника будет до тех пор, пока боль от обиды не уляжется.
Часть III
ВЕЛИКИЙ УЛУ-МУХАММЕД
Улу-Мухаммед вышел в вечерний сад. Весна в этот год пришла ранняя, и персики распустились пышным ярко-розовым цветом. Их сладкий аромат пьянил. Было душно и жарко. Сад принадлежал его гарему, и наложницы любили сидеть в тенистых беседках, окутанных диким виноградом и плющом, который разросся во все стороны и укрывал девушек от чужих глаз.
Посредине сада был бассейн, выложенный красным мрамором, с огромным фонтаном, где в жаркие дни плескались прелестницы хана. Улу-Мухаммеду нравилось смотреть, как в тёплой прозрачной воде купались его жёны, а они, заметив присутствие своего господина, бесстыдно выставляли напоказ свои прелести, стараясь привлечь внимание хана. Раздавался смех, царило веселье. И эта нагота и красота могли соблазнить кого угодно, но только не Улу-Мухаммеда. Это всё принадлежало ему и давно перестало волновать.
Сейчас сад был пустынен, и только в беседке, которая пряталась далеко в зарослях кустарника, хан разглядел одинокую фигуру Гайши - девушки лет семнадцати. Наложница была высокой, с миндалевидными глазами. Улу-Мухаммед купил её в Кафе, но на невольничий рынок она попала из Индии. И ему пришлось отсыпать немало золота, прежде чем торговец решился расстаться с красивым товаром.
Улу-Мухаммед затаился в тени персикового дерева. Хан не смог объяснить даже себе, почему он так поступил: скорее всего, для того, чтобы втайне полюбоваться прекрасным приобретением. Улу-Мухаммед гордился своим гаремом, как всесильный эмир может гордиться завоёванными землями, восторгался им, как ювелир восторгается прекрасным блеском бриллианта. Возможно, его насторожило поведение девушки, которая отличалась весёлым и лёгким характером. А тут вдруг уединилась в самой глухой части сада, куда даже не заходят садовники-евнухи, чтобы подровнять ножницами разросшиеся кусты роз. Поэтому цветы и разрослись и выставляли свои ветки с шипами во все стороны.
Девушка сидела неподвижно и смотрела в одну точку. На её лице было такое волнение, что она показалась хану очень соблазнительной. Но что могло заинтересовать её в заброшенной части сада, где нет ничего, кроме стены, заросшей диким виноградом! Прошла не одна минута, прежде чем Улу-Мухаммед услышал какой-то шорох. Теперь он увидел: на стену взобрался человек. "Вор!" - была первая мысль, однако, услышав радостный возглас Гайши, он догадался, что здесь нечто иное, похоже, свидание. Хану стало понятно её терпеливое ожидание.
Незнакомец осторожно спустился со стены и бесстрашно прыгнул в кусты роз. Улу-Мухаммед с болью наблюдал за тем, как радостно навстречу мужчине выбежала Гайша, а он, расставив руки, спешил принять её в свои объятия.
Юноша был красив. Если и могла кого-то полюбить Гайша, то именно такого: он был высок, широкоплеч и тонок в талии, густые усы придавали его лицу мужественность. Хану хотелось выйти из своего укрытия и позвать стражу, которая тотчас расправится с соблазнителем его наложницы. Однако он медлил. Если это воин, жаль будет его терять. На такой поступок нужна больше чем смелость - безрассудство! Разве он сам способен на такой отчаянный шаг из-за любви к женщине?
Улу-Мухаммед видел, как затрепетала в объятиях мужчины Гайша, стала податливой, словно воск под лучами солнца. Юноша был опытным любовником, его руки проворно скользнули под халат, и девушка взволнованно задышала.
Хан вышел из укрытия.
- Кто ты? Назови себя, незнакомец! - громко сказал хан.
Гайша от ужаса вскрикнула, закрыла лицо руками и упала на колени.
- Повелитель, прости нас! Повелитель, прости! Аллах, сотвори чудо, сделай так, чтобы повелитель простил нас!
Даже слёзы отчаяния не портили красоту девушки. Улу-Мухаммед уже потерял интерес к Гайше, его занимал человек, посмевший отобрать то, что принадлежит только ему, хану. Жаль, что этот смелый юноша должен умереть. А что, если простить его и этим крепко держать в руках?
Юноша не испугался хана. Всё в нём было непочтительно: и вызывающая красота, и надменный поворот головы. Он чуть отстранился от красавицы Гайши и поклонился Улу-Мухаммеду.
- Я твой слуга, хан. Я должен буду умереть?
Юноша спросил это так, будто ему приходилось умирать по нескольку раз за день. Голос равнодушный, ни одной тревожной нотки. Если этот юноша слуга хана, значит, его жизнь принадлежит Улу-Мухаммеду, и он может наказать его, когда это будет нужно. Поэтому хан Золотой Орды долго не мог принять решения.
Улу-Мухаммед зорко оберегал свой гарем, но если было нужно, мог "угостить" красивой наложницей знатного гостя. Великодушный хан сейчас оказался обманутым господином, мужем, хозяином.
"Не хватало, чтобы надо мной потешались на восточных базарах все сплетники!" - раздражённо подумал Улу-Мухаммед.
Хан вытащил саблю, потом, подумав, вогнал её обратно в ножны. Нет, не может великий правитель убить этого соблазнителя даже из ревности.
- Стража! - крикнул Улу-Мухаммед.
На гневный голос хана вбежали несколько стражников.
- Куда вы смотрите?! Неужели не видите, что в мой гарем проник мужчина! Хватайте его и отрубите немедленно голову, иначе сами лишитесь собственной!
Евнухи, подгоняя мужчину остриём сабель, вытолкали его из сада. Напоследок незнакомец обернулся дерзко и рассмеялся.
- Ох и сладкие же у тебя наложницы, хан! Будет что вспоминать на том свете.
И долго его смех преследовал разгневанного хана.
Улу-Мухаммед подошёл к Гайше, девушка по-прежнему стояла на коленях, не поднимая головы. Хан хотел разглядеть в её глазах страх, но увидел только покорность. "Вот как обманывает меня красивейшая из наложниц, а ведь я хотел сделать её женой", - подумал Улу-Мухаммед.
Хан притронулся ладонью к её лицу, и когда она, в надежде лаской вырвать у господина прощение, потянулась к нему всем телом, разорвал на ней атласный халат. Хан смотрел на высокую девичью грудь, которую ласкал не только он один; видел губы, которые целовали чужие губы. В нём поднялось желание, тёмное и непреодолимое, он стал грубо шарить ладонями по её упругому животу, бёдрам, а когда под его ласками Гайша задышала тяжело и благодарно, овладел ею здесь же, в беседке.
Лунный свет падал на красивое утомлённое лицо девушки, под этим серебристым свечением она выглядела ещё прекраснее. Хан поднялся, запахнул свой халат и спросил:
- Как звали этого юношу?
Трудно было поверить, но в голосе его звучала печаль.
- Махмед, - отвечала девушка.
- Где ты с ним познакомилась? Тебе удалось подкупить одного из моих евнухов?
- Нет, мой повелитель, - отвечала красавица. Она улыбнулась, гроза прошла стороной - хан Золотой Орды простил её. - Ты же иногда отпускаешь нас на базар, чтобы мы могли сами выбрать для себя шелка и платья. Я покупала парчу в лавке его отца.
- И давно он... посещает мой гарем?
- Уже с полгода, - был печальный ответ.
- С полгода?! - поразился Улу-Мухаммед. - Завтра я прикажу казнить всех сторожей, охраняющих мой гарем. Это будет хорошим предупреждением тем евнухам, которые появятся позже.
Хану сделалось вдруг больно, а на лице красавицы Гайши уже играла лукавая улыбка.
- Ты ведь простил меня, повелитель?
Кому, как не господину, наказывать блудливую женщину. Страстный порыв в тёмной беседке был прощанием. Хан вытащил саблю и коротким взмахом отсёк Гайше голову. Он ещё успел разглядеть всплеск страха в её глазах. Гайша рухнула под ноги своему господину, словно всё ещё молила о прощении. Улу-Мухаммед перешагнул через её тело и пошёл во дворец.
- Узбек! - позвал он чёрного евнуха. И, когда тот предстал перед повелителем, спросил: - Чем занимаются жёны и наложницы в моё отсутствие?
- Они с нетерпением дожидаются твоего появления, повелитель, - был немедленный ответ.
- Перестань мне врать! - повысил голос хан. - Мне интересно знать всё! Кто с кем общается, о чём они говорят, в какие игры играют. Мне надо знать, даже о чём они думают! И самое главное, что наложницы говорят между собой обо мне! Ты не можешь не знать этого. Если ты ответишь на все эти вопросы честно, тогда я сохраню тебе жизнь.
- Хорошо, хан... Твоя милость не знает границ. Я начну с того, что твоим жёнам не с кем общаться, кроме евнухов, за исключением тех случаев, когда по твоему разрешению они покидают дворец и идут на базар, чтобы выбрать себе драгоценности и шелка для платьев. Но даже тогда их всюду сопровождает стража, и они находятся под наблюдением евнухов. Но разве можно уследить за этими плутовками! Прости меня, мой господин. Может быть, иногда их и посещают греховные мысли. Некоторые из твоих наложниц жили в Сарайчике. Изредка ты разрешаешь им видеться со своими родителями и родственниками. Не обижайся на меня, повелитель, но многие пережили любовь до тебя, и что может помешать им встречаться в отчем доме со своими прежними возлюбленными! Ты знаешь, что у нас произошёл такой случай, когда соблазнитель попытался проникнуть в ханский гарем, переодевшись в женские одежды, но обман сразу раскрыли, и евнухи немедленно изрубили его на части. Поверь мне, повелитель, мы делаем всё, чтобы уберечь твою честь.
- Чем жёны занимаются в моё отсутствие?
- Повелитель, Хавва - прародительница всех жён на грешной земле. Она была сотворена из ребра Адама, и, видимо, далеко не из лучшего. Если это не так, тогда зачем ей было поить Адама вином и заставлять вкушать запретный плод? Так и жёны твои, повелитель, сколько бы ты их ни ласкал, всё им кажется мало! Я часто вижу, как некоторые переодеваются в мужские одежды и ласкают твоих других жён.
- Хорошо... иди, - сказал хан. - И позови ко мне лекаря.