Позади шли лошаки с багажом, а в числе их и те два, очень известные Артуру, на которых во время их путешествия обыкновенно ехали Анна Гейерштейнская и ее служанка. На обоих сидели женщины, и насколько он мог рассмотреть, на той, которая ехала впереди, был столь знакомый ему наряд Анны, начиная с ее серого покрывала до пера цапли, которое с момента вступления в Германию она носила, согласно обычаям этой страны, как девица знатного происхождения. Однако если глаза Артура в эту минуту не обманывали его, то что же такое видел он не более как полчаса тому назад, когда в подземной ла-феретской темнице пред ним был этот же самый образ, но только при совершенно других обстоятельствах!
Чувство, явившееся при мысли об этом, было сильно, но мгновенно, подобно молнии, сверкающей сквозь ночные облака, которую едва успеешь увидеть, как она уже исчезает в непроглядной тьме. Изумление, произведенное в нем этим чудным приключением, вскоре слилось в его воображении с беспокойством о судьбе отца, и последнее пересилило в нем все другие чувства.
"Если действительно существует дух, принимающий на себя эти прелестные черты, - сказал он сам себе, - то дух этот должен оказывать благодеяния и, конечно, не откажет моему отцу в покровительстве, которое он уже два раза оказал его сыну".
Встреча с Бидерманом и его спутниками прервала мысли Артура. Вид его и наружность удивили их столько же, как Рудольфа и передовую стражу. На многочисленные вопросы он коротко рассказал о своем плене и об освобождении, всю славу которого он приписал канонику Св. Павла, не упомянув ни слова о виденном им, гораздо более привлекательном призраке женщины, который сопровождал каноника и содействовал ему. Артур умолчал также о другом обстоятельстве. Он не счел приличным сообщать Арнольду Бидерману о поручении, данном ему каноником Св. Павла исключительно к одному только Рудольфу. Хорошо ли это было или дурно, но он считал молчание священным долгом, наложенным на него тем человеком, который оказал ему столь важную услугу.
Бидерман на минуту онемел от изумления и печали, услыхав такие вести. Старый Филипсон приобрел его уважение благородством и твердостью своих правил, равно как своими обширными и глубокими сведениями. Последние были в особенности драгоценны и занимательны для нашего швейцарца, сознающего, что здравый его рассудок часто бывает связан недостатком знания стран, времен и обычаев, в чем друг его, англичанин, очень ему помогал.
- Поспешим вперед, - сказал он бернскому знаменосцу и прочим депутатам, - заступимся перед тираном Гагенбахом за нашего приятеля, жизнь которого в опасности. Он должен уважить наше ходатайство, так как я знаю, что его государь ждет Филипсона к своему двору. Старик не раз намекал мне на это, и так как нам известна эта тайна, то Ачрхибальд Гагенбах не осмелится пренебречь нашим мщением, потому что мы легко можем известить герцога Карла о том, как комендант ла-феретской крепости употребляет во зло свою власть не только в делах швейцарцев, но даже в том, что касается личных интересов герцога.
- С позволения вашего, почтенный сотоварищ, - отвечал бернский знаменосец, - мы, депутаты швейцарского союза, и отправились в путь с тем, чтобы ходатайствовать насчет несправедливостей, нанесенных одной только Швейцарии. Если мы станем вмешиваться в ссоры чужестранцев, то нам труднее будет получить выгодное удовлетворение для нашего собственного отечества; притом же, если герцог этим злодейским поступком с английскими купцами навлечет на себя гнев английского короля, то разрыв с ним только скорее приведет его к необходимости заключить со швейцарскими кантонами выгодный для них договор.
Этот совет заключал в себя так много политических видов, что Адам Циммерман, золотурнский депутат, тотчас изъявил на него свое согласие, прибавя к тому для сильнейшего убеждения, что, по словам товарища их Бидермана, сказанным не больше двух часов тому назад, эти английские купцы, по его совету и по их собственному желанию, сегодня утром отделились от посольства именно с тем, чтобы не вовлечь депутатов в неприятности, могущие произойти от налагаемой Гагенбахом на их товары пошлины.
- Какую же выгоду, - продолжал он, - доставит нам теперь это раздвоение, если мы, согласно намерению моего собрата по посольству, примем такое же участие в делах этого англичанина, как будто бы он был нашим спутником и состоял под нашим особым покровительством?
Эти доводы весьма озадачили Бидермана; еще так недавно он же сам превозносил великодушие старого Филипсона, который предпочел лучше добровольно подвергнуть себя опасности, нежели причинить какое-нибудь затруднение их посольству, оставшись при нем. Это обстоятельство поколебало даже всегдашнюю веру в Бидермана седобородого Николая Боншгетена, глаза которого беспрестанно перебегали от лица Циммермана, показывающего торжественную уверенность в своем мнении, к благородному лицу главы посольства, который казался смущенным.
- Братья, - сказал наконец Арнольд Бидерман с твердостью и с жаром, - я сделал ошибку, хвалясь сегодня перед вами моей светской политикой. Этот старик не соотечественник наш, но он одной с нами крови, создан по подобию общего нашего Творца и тем более этого достоин, что он честный и превосходный человек. Мы не могли бы без тяжкого греха отказать в помощи такому человеку, хотя бы он только случайно попался нам на дороге; тем более мы не должны покидать его в опасности, которой он подвергся для нас же и для того, чтобы избавить нас от беды, в которую он попал. Не теряйте же мужества. Мы сделаем угодное Богу, спасая своего ближнего. Если нам удастся успеть в этом мирными средствами, как я надеюсь, то мы сделаем доброе дело дешевой ценой; если же нет, то Бог властен даровать торжество слабейшему над сильнейшим.
- Если таково ваше мнение, - сказал бернский знаменосец, - то никто из нас не будет опровергать его. Что касается меня, то я говорил против моего собственного желания, советуя вам избегать разрыва с бургундцами. Но как воин я принужден сказать, что я охотнее сразился бы с гарнизоном вдвое против этого многочисленнейшим, на чистом поле, чем нападая на их укрепления.
- Будь покоен, - сказал Бидерман, - я искренно надеюсь, что мы вступим в город Ла-Ферет и выйдем из него, не нарушив миролюбивой цели, с которой мы отправлены от нашего союза.
ГЛАВА XVI
А Сомерсету голову долой!..
Шекспир. Генрих VI
Ла-феретский комендант стоял на башне при восточных воротах крепости и смотрел на Базельскую дорогу, на которой вдали показались сначала передовой отряд швейцарского посольства, а затем и сами депутаты с их стражей. В это самое время передовые швейцарцы остановились, центр подошел к ним, скоро лошаки с багажом и с женщинами также присоединились, и все они составили один отряд.
Отделившийся от отряда герольд затрубил в огромный рог дикого быка.
- Они требуют, чтобы их впустили, - сказал оруженосец.
- И их впустят, - отвечал Арчибальд фон Гагенбах, - но как они отсюда выйдут, это совсем другой и гораздо более затруднительный вопрос.
- Это не худо бы сперва обдумать, ваша светлость. Вспомните только, что эти швейцарцы настоящие черти в сражении и что от них нечем будет поживиться, одержав над ними победу, кроме разве каких-нибудь дрянных цепей из меди или из поддельного серебра. Вы уже высосали из них мозг, не сломайте себе зубов, желая разгрызть их кости.
- Ты дурак, Килиан, и, может быть, притом еще и трус. Приближение двух или трех десятков швейцарских бродяг заставляет тебя прятать рога подобно улитке, до которой ребенок дотрагивается пальцем. Мои же рога так же крепки и сильны, как у диких быков, о которых они так много твердят и в рога которых они так смело трубят. Сообрази только, трусливое животное, что если мы свободно пропустим этих швейцарских депутатов, как им угодно себя называть, то они отправятся к герцогу с донесением о происшедшем с купцами, которые ехали ко двору его, имея при себе на его имя такие драгоценные товары! В таком случае Карл будет принужден принять посланных и узнает от них, что командир ла-феретского гарнизона, пропустив их, осмелился задержать тех людей, которых он, герцог, так охотно желал бы увидеть; какой государь не принял бы с радостью ожерелья, отнятого нами у этого бродяги - английского торговца?
- Я не вижу, каким образом нападение на этих посланников доставит вам средство оправдаться в том, что вы обобрали англичан, - сказал Килиан.
- Ты слепой крот, Килиан. Если герцог Бургундский услышит о стычке, бывшей между моим гарнизоном и мужиками-горцами, которых он презирает и ненавидит, то это заставит его забыть о двух торговцах, которые при этом погибнут. Если же потом вздумают наводить следствие, то я через час могу быть с преданными мне людьми во владениях империи, где богатая добыча, отнятая мною у этих островитян, конечно, обеспечит мне хороший прием.
- Я останусь при вашей светлости до последней минуты, и вы будете свидетелем, что если я дурак, то, по крайней мере, не трус.
- Я никогда не считал тебя таким, когда дело доходит до драки, но в политике ты робок и нерешителен. Подай мои латы, Килиан, и надень мне их получше. Швейцарские мечи и копья - не женские булавки.
- Лишь бы вам с честью и выгодой носить их, - сказал Килиан, приступив к исполнению своей обязанности и надевая на своего начальника полное вооружение имперского рыцаря. - Итак, вы твердо решились напасть на швейцарцев? - прибавил он. - Но какой же вы найдете к тому предлог?
- Оставь меня одного; я сыщу его или выдумаю. Расставь только по местам Шонфельда и солдат и помни, что сигналом будут слова: "Бургундия и отбой!" Когда я в первый раз произнесу их, то пусть они готовятся к нападению, а когда повторю, пусть нападают. Теперь я готов, ступай отвори ворота и впусти этих мужиков.
Килиан поклонился и вышел вон.
Швейцарцы несколько раз уже трубили в рог, досадуя, что их заставляют ждать уже около полутора часа без ответа перед запертыми воротами, и звук рога, становясь постепенно сильнее и продолжительнее, доказывал нетерпение трубившего. Наконец решетка поднялась, ворота отворились, подъемный мост опустился, и Килиан, в полном вооружении, готовый к бою, выехал верхом на иноходце.
- Вы очень дерзки, господа, - вскричал он, - если осмеливаетесь явиться с оружием в руках перед Ла-Феретской крепостью, принадлежащей по всем правам знаменитому герцогу Бургундскому и Лотарингскому и охраняемой от его имени графом Арчибальдом фон Гагенбахом, рыцарем Священной Римской Империи.
- Господин оруженосец, - сказал Бидерман, - так как по перу, украшающему вашу шапку, я вижу, что таков чин ваш, мы пришли сюда не с враждебными намерениями; если мы вооружены, как вы видите, то это для защиты себя в опасном путешествии, которое заставляет нас днем быть осторожными, не позволяя и ночью беззаботно предаваться сну. Но мы не имеем никакого неприязненного умысла, и если бы имели, то не пришли бы в таком малом числе, как вы нас изволите видеть.
- Кто же вы такие и с какими намерениями сюда явились? - спросил Килиан, который привык в отсутствие своего начальника быть столь же повелительным и наглым, как сам Гагенбах.
- Мы уполномоченные, - отвечал Бидерман тихим и спокойным голосом, не показывая вида, что он оскорблен заносчивостью оруженосца, - мы уполномоченные от вольных соединенных швейцарских кантонов и от доброго города Золотурна. Нам дано поручение от нашего Законодательного Сейма отправиться к его светлости герцогу Бургундскому по весьма важному для обоих государств делу и в надежде утвердить с повелителем вашего господина, то есть с благородным герцогом Бургундским, прочный и положительный мир на условиях почетных и выгодных для обеих стран, и таким образом избежать распрей и пролития христианской крови.
- Покажите мне ваши верительные грамоты, - сказал Килиан.
- С вашего позволения, господин оруженосец, - возразил Бидерман, - мы еще успеем показать их и тогда, как будем приняты самим комендантом этой крепости, вашим начальником.
- Это значит, что вам так угодно. Хорошо, милостивые государи; однако примите добрый совет от Килиана Кереберга: иногда лучше вернуться назад, чем идти вперед. Мой начальник и повелитель моего начальника такие люди, с которыми труднее иметь дело, чем с базельскими лавочниками, которым вы продаете ваш сыр. Воротитесь домой! Дорога вам еще открыта и вас дружески предостерегают…
- Благодарим вас за совет, - сказал глава посольства, прерывая бернского знаменосца, который хотел было с гневом отвечать, - если только совет ваш искренен, если же нет, то невежливая шутка подобна через меру заряженному ружью, которое бьет того, кто из него стреляет. Путь наш лежит через Ла-Ферет, поэтому мы намерены пройти через него и примем ту встречу, которая нам приготовлена.
- Так войдите же, черт с вами! - сказал Килиан, который было надеялся, напугав их, заставить воротиться назад, но обманулся в своем ожидании.
Швейцарцы вступили в город и, будучи остановлены шагах в сорока от ворот преградой из телег, устроенной поперек улицы комендантом, они расположились боевым порядком в три линии, поместив в середину двух женщин и депутатов. Эта небольшая колонна была обращена фронтом на обе стороны улицы, между тем как передний фасад ее приготовлялся стройно двинуться вперед, как только уберут заграждающее им путь препятствие. Но между тем как они этого ждали, рыцарь в полном вооружении вышел из боковых дверей башни, через арку которой они вступили в город. Забрало шлема его было поднято, и он с надменным и угрожающим видом прошел вдоль небольшого фронта швейцарцев.
- Кто вы такие, - вскричал он, - осмеливающиеся вступить вооруженными в город, занятый бургундскими войсками?
- С позволения вашей светлости, - отвечал ему Бидерман, - имею честь доложить, что мы люди, преследующие миролюбивую цель, хотя и носим оружие для нашей личной защиты. Мы депутаты от городов Берна и Золотурна, от кантонов Ури, Швица и Унтервальдена, посланные для переговоров о важных делах к его светлости герцогу Бургундскому и Лотарингскому.
- Что это за города, что за кантоны? - сказал Гагенбах. - Я никогда не слыхал таких имен между вольными городами Германии. Берн! Прошу покорно… Давно ли Берн сделался вольным городом?
- С двадцать первого июня, - отвечал Арнольд Бидерман, - лета от Рождества Христова тысяча триста тридцать девятого - со дня Лаупенской битвы.
- Молчи, старый хвастун! - вскричал рыцарь. - Неужели ты думаешь пустить в глаза пыль таким пустословием? Правда, мы слышали о нескольких деревнях и городишках, бунтовавших на Альпийских горах; знаем, что, восстав против императора, при помощи своих ущельев и засад они умертвили несколько рыцарей и дворян, высланных против них герцогом Австрийским; но мы никак не думали, чтобы такие жалкие и ничтожные шайки бунтовщиков имели дерзость присваивать себе титул вольных правительств и осмеливались считать себя вправе входить в переговоры с таким могущественным государем, каков Карл Бургундский.
- Позвольте вам заметить, - возразил Бидерман с совершенным хладнокровием, - что по вашим собственным рыцарским законам, если сильнейший угнетает слабейшего или если дворянин обижает мещанина, то такой поступок уничтожает между ними всякое различие и обидчик обязан дать такое удовлетворение, какого потребует обиженная сторона.
- Пошел в свои горы, мужик! - вскричал надменный рыцарь. - Там расчесывай себе бороду и пеки каштаны. Как! Неужели мы должны терпеть, чтобы крысы и мыши, находящие убежище в стенах и под полом домов наших, оскорбляли нас своим отвратительным присутствием и осмеливались бы хвастать перед нами своей свободой и независимостью? Нет, мы скорее раздавим их железными каблуками наших сапог.
- Мы не такие люди, которых можно топтать ногами, - сказал Арнольд Бидерман с тем же равнодушием, - и хотевшие это сделать нашли в нас камни, о которые они сами споткнулись. Оставьте на этот раз, господин рыцарь, такие гордые речи, которые могут только довести нас до войны, и выслушайте мирные слова мои. Освободите нашего спутника, английского купца Филипсона, которого вы противозаконным образом сегодня утром задержали; пусть он заплатит умеренную сумму за свой выкуп, и мы дадим благоприятный отзыв герцогу, к которому отправляемся, о его ла-феретском губернаторе.
- В самом деле, вы будете так великодушны! - вскричал Арчибальд с насмешкой. - А что вы мне дадите в залог того, что вы действительно окажете мне эту милость?
- Честное слово человека, который никогда не нарушал своего обещания, - твердо отвечал Бидерман.
- Дерзкий раб! - воскликнул рыцарь. - Смеешь ли ты назначать мне условия и предлагать свое подлое поручительство залогом между герцогом Бургундским и Арчибальдом Гагенбахом? Знай, что вам не бывать в Бургундии, а если вы и пойдете туда, то разве с цепями на ногах и с веревкой на шее. Гей! Гей! Бургундия и отбой!
В ту же самую минуту солдаты показались впереди, позади и вокруг всего тесного пространства, на котором выстроились швейцарцы. На вал крепости вышли люди, другие показались в дверях, готовые к нападению, и в окнах, готовые стрелять из ружей и из луков. Солдаты, находившиеся за преградой, также приблизились, чтобы заградить путь вперед. Небольшой отряд, окруженный неприятелем, не показал, однако, ни малейшей робости. Бидерман, предводительствуя передним фронтом, решил проложить себе путь сквозь преграду. Боковые стороны встали друг к другу спиной, чтобы отразить атакующих из домов. Было очевидно, что не иначе как силой и пролитием крови можно покорить эту горсть отважных людей, хотя бы неприятель впятеро превышал их числом. Вероятно, Арчибальд сам это чувствовал, так как он медлил подавать знак к нападению, как вдруг сзади раздался крик: "Измена! Измена!"
Солдат, покрытый грязью, подбежал в эту минуту к своему командиру и, запыхаясь, донес ему, что в то время, как он старался задержать незадолго перед этим убежавшего пленника, он был остановлен городскими жителями и брошен ими в грязь. Он прибавил, что граждане в это самое время впускают в крепость неприятеля.
- Килиан, - сказал рыцарь, - возьми сорок человек и спеши с ними к северным воротам; режь, коли, бросай с вала всех, кого ты встретишь с оружием в руках - городских жителей или чужестранцев. А я здесь как-нибудь управлюсь с этими мужиками.
Но прежде чем Килиан успел исполнить приказ своего начальника, издали раздались крики: "Базель! Базель!.. Свобода!"
Вскоре показались базельские юноши, которые еще не так далеко отошли, и Рудольф успел воротить их. Швейцарцы, которые следовали за посольством на некотором расстоянии, чтобы в случае нужды быть готовыми к нему на помощь, тоже подоспели, а за ними и вооруженные ла-феретские граждане, вынужденные тираном-комендантом нести караульную службу, воспользовались этим случаем, чтобы впустить базельцев в те ворота, через которые вышел Артур.
Гарнизон, и без того уже несколько оробевший при виде твердости швейцарцев, которые, казалось, не думали уступить числу, был приведен в совершенное смятение этим новым неожиданным обстоятельством. Большая часть гарнизона почувствовала гораздо более желания бежать, нежели сражаться, и многие попрыгали с вала в ров, считая это лучшим средством к спасению. Килиан и несколько других, которым гордость и отчаяние не позволили бежать или просить пощады, дрались с яростью и были положены на месте. Среди этого смятения Бидерман держал свой отряд в бездействии, не дозволяя ему принимать участия в битве и подтверждая, чтобы он только защищался в случае нападения.