* * *
На городской площади, против белого здания воинского присутствия, стоит толпа новобранцев.
Пришла очередь Баде, и вот он торопливо входит в двери, на которые так долго с волнением глядел.
В большой комнате за столом, накрытым красным сукном, сидят несколько человек в блестящих мундирах. И среди них один, к нему обращаются все.
"Вот этот, - мелькнуло в голове Баде, - словно Казбек, а остальные - подвластные ему горы".
Баде почувствовал невольное благоговение.
Он вынул свернутую бумажку из вертящегося ящика.
Сидевшие за столом взяли ее, развернули и потом что-то стали говорить и писать. Передали обратно.
- Ступай домой! Ты свободен, - обратился к Баде стоявший тут же рядом с ним переводчик.
- Не выпал, не выпал. Ступай домой и пей на радостях побольше араки.
Баде побледнел и не двигался с места. На лбу каплями выступил пот, а по блестящим сухим глазам была видна упорная работа мысли.
Рядом появился очередной парень, а он не уходил.
- Чего стоишь? Уходи! - прикрикнул переводчик.
- Переводи, пожалуйста, начальнику, я хочу сказать… - заговорил Баде.
- Чего тебе еще?
- Я желаю служить, а жребий не выпал, не возьмут ли меня так, без жребия?
- Нет, нет! Так не бывает, нельзя, не возьмут!
- Переводи, пожалуйста. Я хочу просить…
- Нельзя, нельзя! Ступай домой!
- Что он говорит? - спросил переводчика один из сидевших за столом.
- Просит, чудак, принять его на службу. Ему служить хочется.
- Господин полковник, - обратился офицер к соседу, указывая рукой на Баде, - не хотите ли взглянуть на редкость, вроде мамонта. Просится на службу.
- Да? Вот как! - ухмыльнулся полковник. - А, верно, дома-то ему не сладко живется.
Заметив улыбку полковника, переводчик весело расхохотался и, взяв Баде за плечи, повернул его и толкнул к двери.
Очутившись на площади, Баде долго не мог прийти в себя и бесцельно слонялся среди толпы новобранцев.
В стороне от этой толпы собралось несколько парней, внимательно кого-то слушавших. По временам там раздавался общий взрыв хохота.
Баде подошел и увидел двух молодых людей, сидевших на земле. Один держал в руке карандаш и клочок белой бумаги. Чему-то обучал соседа.
- Это - "м", а это "и" - говорил он, выводя карандашом какие-то вензеля.
- Это - "м-му", - повторял за ним сосед.
- Ишь ты! Как корова, "м-му", - передразнил его первый.
Парни рассмеялись. Улыбнулся и Баде. Он подсел на корточках к "учителю" и начал всматриваться в движение карандаша по бумаге.
- Тебе чего? - обратился к нему "учитель". - И ты желаешь учиться?
- Желаю, - ответил Баде.
- Заплати сначала.
- Заплачу.
- Сколько дашь?
- А ты сколько платил за ученье?
- Я? Я ничего не платил, а сам беру.
- Где ж тебя даром-то обучали?
- В тюрьме, вот где.
- Что ты! - удивился Баде. - Разве в тюрьме обучают грамоте?
- Как видишь.
Баде пристально посмотрел на собеседника. "Шутит парень или нет?" - думал он.
- Ну, что ж ты, болван, хочешь учиться? - спросил тот, толкнув Баде локтем.
- Послушай, ты только один раз был в тюрьме? - в свою очередь спросил его Баде.
- Один раз.
- А второй раз не хочешь туда?
- Не твое дело! Убирайся отсюда!
- Напрасно не хочешь: был бы студентом, - улыбаясь, сказал Баде и отошел.
* * *
Он глядел на вершину Казбека. Овцы, рассыпавшись вокруг по зеленому скату высокой горы, торопливо щипали сочную травку.
Солнце уже закатилось за горы. Лучи его только на сединах Казбека не перестали еще играть. И казалось Баде, будто этот величавый, могучий старец весело беседует один на один с далеким светилом. И никто не услышит их речи, никто не осквернит их беседы, горы стоят вокруг владыки в той же позе покорного ожидания.
"Казбек - тот же могучий повелитель исполинов, - думал Баде, - а я тот же ничтожный пастух. Он неизменен в величии, а я неизменен в ничтожестве. Мое желание подняться оказалось тщетным. Даже воров и убийц обучают грамоте в тюрьме, а я… Боже мой, боже мой! Что мне делать? Неужели надо попасть в тюрьму, чтобы… Нет, нет! Лучше умереть пастухом, чем на такое дело…"
Так успокаивал себя Баде, но мысли его становились все тревожнее, желания сильней, и мечты о чем-то хорошем, высоком все неотступнее преследовали его. Он долго стоял на одном месте. Лицо его исказилось от напряженной внутренней борьбы.
- Ну! Будь что будет! - наконец пробормотал Баде злобно, сквозь зубы. - Достигну или погибну!
* * *
Под прохладной тенью ветвистых чинар укрылись от знойных лучей солнца два пастуха со стадами овец: Баде и Екка.
Худой, бледный Баде рассказывал товарищу о своих злоключениях, а Екка то внимательно слушал его, то покатывался от смеха.
- Ну, плохо же тебе было в тюрьме, - сказал Екка, переставая смеяться.
- Вот как плохо! - ответил Баде.
- Ради чего же ты решился на воровство?
- Я хотел учиться…
- Что-о?
- Н-нет… ничего…
- Учиться хотел? Ну, брат, плохому же ты делу вздумал учиться.
- Да нет! Э, да ты не поймешь меня.
- Нечего тут и понимать-то.
- Ну, ладно, ладно! Оставим это. Уже похолодало. Видишь, овцы начали пастись. Вон твои отделились. Пойдем.
Они разошлись.
Привольно пасутся овцы в широкой долине.
Жара свалила. Закатилось солнце за горы.
Баде стоял на холме, опершись на посох, и глядел на вершину Казбека.
В мыслях проносилась прежняя жизнь. Вспомнил он, как беззаботно и весело жилось ему с детства вплоть до того, когда он впервые загляделся на вершину Казбека. Пораженный тогда величавой красотой царственной горы, дух его словно пробудился от сна и тревожно заметался, захотел взлететь куда-то высоко, высоко…
Вспомнил Баде неудачи в поисках пути к чему-то высокому, хорошему; вспомнил страдания в тюрьме, ничем не оплаченные, напрасные страдания, и понял он свое бессилие, понял, что отныне он будет жить без высоких надежд и упований.
Горькие слезы ручьями потекли по впалым щекам, и уныло посмотрел он на вершину Казбека.
Арсен Коцоев
ОХОТНИКИ
Рассказ
Тедо и Симон живут рядом. Симону восемьдесят два года, а Тедо девяносто пять лет, но все это приблизительно: ни тот, ни другой из них точно своих лет не знает.
Один раз скажут больше, другой раз - меньше. Симон ходит, опираясь на палку, а Тедо уже без костылей и шагу сделать не может.
Симон устроил у своих ворот скамейку. У дома Тедо лежит камень.
Если погода не очень плохая, старики целыми днями сидят вместе: то у дома Симона, то у дома Тедо.
Если Симон выйдет на улицу первым, то к нему медленно подходит Тедо и садится рядом с ним на скамейку. А если Тедо уже сидит на своем камне, то Симон подходит к другу и садится на землю около него, облокотившись на камень.
Оба старика любят вспоминать молодость, любят хвастаться своим удальством.
Симон говорит:
- Я удалец был в молодые годы! И где только я не бродил: и в стране лезгин, и в стране армян, и даже в Кабарде.
- Кому ты это рассказываешь, Симон! - сердито отвечает Тедо. - Вот я бродил: нет уголка в мире, где я не побывал! Был в Кабарде, Баку, во Владикавказе много раз и даже до Москвы добрался. Вот я был удалец так удалец! Ты это должен знать, Симон!
- Тедо, ты рассказывай это своим внукам, - они поверят, а я твой сосед. Ты ни разу не переправлялся через ущелье Дарьяла! Вот я - другое дело: я столько раз переезжал через него, что даже счет потерял.
Тедо не сердится, - он только меняет свою позу и говорит спокойно.
- Вон, Симон, там, под ореховым деревом, играют ребятишки. Позови их и повтори им то, что сейчас сказал. Они поверят. Если, ты когда-нибудь и ходил по Дарьялу, то это могло быть только тогда, когда по Дарьялу даже и дети могли безопасно проходить.
Так спорили старики о своем удальстве, но дело не доходило у них до большой ссоры; да они один без другого и жить бы не смогли.
Иногда речь у них шла и о царях.
Симон говорит:
- Царей в мире три.
Тедо не соглашается и отвечает:
- Нет, Симон, царей в мире пять.
- Ну, хорошо, пять, но из всех царей самый сильный - русский царь.
- Это верно, Симон, - говорит Тедо и продолжает: - А самый большой помещик - наш князь Гарсеван.
И тут Тедо начинает рассказывать о Гарсеване:
- Раз как-то Гарсеван был в России в гостях во дворце у царя.
- Да нет же, Тедо, не Гарсеван был в гостях у царя, а отец его, Росеб, - возражает Симон.
Но Тедо стоит на своем:
- Опять ты споришь, Симон!.. Слушай, как это было. Царю кто-то подарил коляску с тройкой вороных, царь сел, чтобы прокатиться, но наш Гарсеван остановил его: "Стой царь! - сказал он. - Не садись, коней надо сперва попробовать". Царь послушался Гарсевана и говорит человеку, который подарил коней: "Прокатись в коляске, а я отсюда посмотрю, что за кони". Тот отговаривался, но царь приказал, а слову царскому нельзя перечить. Сел человек в коляску, тройка понеслась, проскакала сто сажен - грянул взрыв!.. И коляска, и кучер, и хозяин коляски, и кони - все превратилось в клочья. Тогда царь посмотрел на Гарсевана и сказал: "Ты меня спас от верной смерти. Бери, Гарсеван, полцарства!" Наш князь ответил: "Нет, не возьму, я спас тебя по дружбе".
Тут Симон спрашивает:
- А Гарсеван так и не взял полцарства?
- А на что это ему нужно? Его собственным землям предела нет!..
Так разговаривали старики на скамейке или у камня.
Однажды утром Симон, выходя из дома, увидел во дворе початок кукурузы, поднял его и бросил несколько зерен курице, которая вертелась у него под ногами. Тогда Симону пришла в голову хорошая мысль: "Что я даром сижу? Дай откормлю курицу и потом продам ее за хорошую цену…" Бросает он курице зерна, а та подбирает.
Вот, опираясь на костыли, к скамейке приблизился Тедо.
- Что ты делаешь, Симон?
- Что делаю? Откармливаю курицу к Георгиевому дню.
- Откармливаешь курицу? - недоверчиво произнес Тедо, садясь на скамейку рядом с Симоном.
- Конечно, откармливаю, - это для меня привычное дело.
И чтобы еще более поразить Тедо, Симон начинает рассказывать:
- Однажды мы откармливали поросенка к пасхе. Не помню, сколько лет прошло с тех пор, а кажется, это случилось в прошлом году… Так вот, когда закололи поросенка, все селение сбежалось: сало было, поверь, Тедо, вот такой толщины!.. Да нет, что я показываю… Не в четыре пальца - надо прибавить еще и большой палец… Вот такой толщины было то сало!..
Тедо ответил недоверчиво:
- Э-э, Симон, такого сала не бывает ни у поросенка, ни у взрослой свиньи.
- А вот у того поросенка было, Тедо…
Симон хотел еще что-то рассказать про поросенка, но Тедо встал и отправился к себе домой, проворнее обыкновенного передвигая свои костыли.
- Куда, ты, Тедо?
Тедо ковылял, ничего не отвечая. Симон остался один, удивляясь: куда это Тедо мог уйти?..
Но вот Тедо показался опять; в руках у него початок кукурузы. Идет Тедо не торопясь, переставляя костыли, оглядывается, бросает зерна, а за ним, переваливаясь с боку на бок, идет серая утка.
Приблизился Тедо к Симону и сказал:
- Ты свою курицу откармливаешь к Георгиевому дню, а я свою утку кормлю к пасхе. Кушай, утя, утя…
Так и пошло около скамейки и около камня: "цып, цып" да "утя, утя"… Забыли старики про царей, про князей, про собственное удальство, только и было разговору о курах и утках.
Курица и утка тоже привыкли к старикам и никуда от них не отходили.
- Смотри, Тедо, - говорил Симон, - как округлилась моя курица.
- Нет, ты посмотри Симон, на утку, - отвечал Тедо. - Она от жира ноги еле передвигает.
- Что там утка!.. - отвечал Симон. - Наш князь Гарсеван ест только курятину.
Но Тедо не сердился и отвечал спокойно:
- Ты хочешь равнять курицу с утками? Ты, видно, не слышал: царь курицу близко не подпускает к своему дворцу, - он ест только утятину.
Так шли дни, наполненные новыми думами, новыми радостями, а курица с уткой и в самом деле жирели.
Однажды в жаркий летний полдень Тедо, поставив ладонь щитом над глазами, взглянул в сторону лесистой горы:
- Посмотри-ка, Симон, что это за всадники?
Посмотрел Симон и ответил:
- Отсюда нельзя определить: всадники, четыре, пять… Цып, цып, моя курочка…
Некоторое время всадников не было видно, - дорога пошла по оврагу. Но вот они показались на ближнем холмике.
- Утя, утя! - сказал Тедо, кормя утку. - Знаешь, Симон, кто это такие?
- Цып, цып! Кто?
- Сам Гарсеван со своими слугами и сворой собак.
Симон посмотрел пристальнее:
- Да, так и есть. Видно, с охоты: охотничьи сумки на них.
Всадники остановились около орехового дерева, слуги спрыгнули с коней; двое из них кинулись помогать князю. Сын князя, семнадцатилетний парень, соскочил сам и бросил поводья слуге. Один из слуг поставил под деревом походный стульчик для князя, но Гарсеван прилег в тени на зеленой траве, положив голову на ладони.
Симон и Тедо встали со своих мест и обнажили головы в знак почтенья к прибывшим.
Долго их никто не замечал. Но вот подошел к ним княжеский сын Миха; он тронул костыли Тедо и сказал с улыбкой:
- Это что же? Ты думаешь, что на четырех ногах легче ходить? Думаешь, лошадь на четырех ходит, бык тоже так ходит - чем ты хуже?
Слуги засмеялись. Миха тронул пальцами бороду Симона:
- Отчего твоя борода так пожелтела? Ее над очагом коптил, что ли?
Старики смущенно молчали.
Миха рассеянно стал смотреть по сторонам, ища себе новой забавы. Один из слуг уже раздувал огонь, другие присели на бугорке и говорили вполголоса.
Старики стояли под солнцем с обнаженными головами.
Вдруг ружейный выстрел рассек знойный воздух. Все оглянулись; вздремнувший было князь Гарсеван поднял голову.
В руках молодого князя дымилось ружье; он, хохоча, указывал рукой на что-то.
- Смотрите, смотрите, разве я плохой стрелок?
В нескольких шагах от него билась в пыли курица Симона.
- Возьми, Габо, - сказал Миха, обращаясь к слуге, который сидел у костра, - зажарь ее: это повкуснее всей твоей дичи.
Симон, опершись на палку, смотрел на свою курицу, к которой подходил Габо. Курица последний раз ударила крыльями и замерла.
Тедо смотрел на Симона.
- Утя, утя, - тихо сказал он, - пойдем домой.
- Габо! - послышался голос Гарсевана. - Посмотри, как разжирела эта утка! Возьми ее и приготовь мне на завтрак: она хороша с красным вином.
Габо сделал шаг и схватил утку. Тедо и Симон сели на скамейку.
- А я думал, что будешь смеяться надо мной, Тедо, - сказал Симон.
С минуту Тедо не мог ничего ответить, потом сказал:
- Нет, оказалось, что твоя курица не хуже моей утки.
Перевод В. Шкловского
Арсен Коцоев
ПАСХА ГИГО
Рассказ
Гиго решил отпраздновать пасху по-богатому. Он и в прошлые годы справлял праздник неплохо: у него на столе бывали утки и даже гусятина. Но теперь он задумал нечто необыкновенное.
За два месяца до пасхи Гиго с женой своей Пело, подсчитав запасы, решили: "Слава богу, мы не бедняки. Если даже уплатить подати, то у нас еще останутся пять кур и три поросенка".
Муж сказал:
- Знаешь, жена, что я придумал?
- Купить Меле сапожки?
- Нет. Давай справим пасху так, чтобы соседи удивились.
- Справим, но не надо забывать и о нашей дочке: купим ей какую-нибудь обновку, чтобы и она была одета не хуже остальных детей.
- Много ли для нее нужно? Но знаешь ли ты, что я хочу сделать?
- Что?
- Всех удивить.
- Чем же?
- Сами съедим на пасху поросенка.
Предложение мужа понравилось Пело, но все же она возразила:
- Ну и придумал!.. А что мы будем делать потом, когда съедим его?
- Ничего с нами не случится. Приходит день - приносит и пищу.
Гиго и Пело выбрали поросенка и начали его откармливать.
Хорошо жилось поросенку: он с каждым днем наливался жиром. Пело, Гиго и дочь их Мела отдавали ему последний кусок.
- Видишь, Пело, - говорил жене Гиго, - как он жиреет!
- А как же иначе? - отвечала Пело.
Тут девочка вмешивалась в разговор:
- А скоро будет пасха?
- Скоро, скоро, мое солнышко!
При встрече с соседками Пело старалась навести разговор на поросенка. Она начинала так:
- Вот вспомнила я о поросенке, которого мы откармливаем к пасхе… Никогда не думала, что поросенок может так разжиреть.
Иногда она сочиняла о поросенке целые небылицы:
- Да, чуть не забыла рассказать… Знаешь, наш красивый кувшин разбился.
- Ах, как же это случилось? - спрашивала соседка.
- Поросенок, - отвечала Пело, - которого мы откармливаем, разыгрался с жиру и сбросил кувшин с полки.
На нихасе Гиго тоже старался заговорить о поросенке. Это всегда воодушевляло его. Какую бы тяжелую работу он ни выполнял, в каком бы плохом настроении он ни был, но, вспомнив о поросенке, он все забывал и, начинал работать бодрее.
Все жители селения знали, что у Гиго откармливают к пасхе поросенка. Говорили:
- Хорошо Гиго живет! Слышали, какого он поросенка откармливает?..
В субботу перед пасхой Гиго взял Пело за руку, повел ее в хлев, показал ей поросенка и сказал взволнованно:
- Видала ли ты, жена, когда-нибудь такого жирного поросенка?
Пело была согласна с Гиго, но все же по привычке возразила:
- Действительно, он жирный, но я в молодости видела в Тифлисе поросят еще пожирнее.
- Конечно, в Тифлисе попадаются жирные поросята, но вряд ли они могут сравниться с нашим. Ты посмотри, сколько в нем жиру!
- Да, что и говорить - хорош!
- Погляди, погляди, жена, какой жирный! - говорил Гиго. - Поверь мне, он может украсить не только наш стол, он украсил бы стол князя.
Но Пело возразила по привычке:
- Нет, он может украсить даже стол самого царя!..
- Пойдем готовиться к завтрашнему празднику! - сказал довольный Гиго.
Муж и жена вышли из хлева. Навстречу им из дома выбежала Мела.
- Мама, пасха сегодня?
Мать подняла босоногую девочку на руки:
- Завтра, завтра, мое солнышко!.. Завтра ты будешь есть поросенка.
Девочка спрыгнула с рук матери и начала плясать напевая:
- Завтра пасха, завтра пасха!..
- Я принесу поросенка сюда, - сказал Гиго и вынул нож.
В этот момент злобно и заливисто залаяла собака: у ворот стояли поп и дьякон.
- Здравствуйте, здравствуйте, - сказала Пело, кланяясь, - как живете?
- День выдался хороший, и мы с отцом дьяконом пошли погулять.