- Успокойся, Робин, и прими неизбежное. Бороться против неизбежного - все равно что биться головой о стену. Из твоих терзаний я создал последний сонет, я напишу "Конец" - конец прекрасной и горькой главы твоей юности.
- О Боже! - простонал Рочестер.
- Ну, ну, я знаю, как тебе больно. Но это столь же неизбежно, как смерть. А тот, кто храбро встречает смерть, вполовину уменьшает страх перед нею. Прими то, что ты не можешь не принять. Пронзи свою душу этим пониманием, но один лишь раз, и пусть время залечит рану, которую ты себе нанесешь..
- Время! - саркастически вскричал Рочестер. - Да неужели время способно залечить такую рану?
- В душе человека нет ран, которые не могло бы излечить время, если только у человека хватает смелости продолжать жить. Если же ее нет, то и жить не стоит. Время хоронит все, что оно само и порождает. Некоторые из могил глубоки, некоторые - не очень, но время, по крайней мере, убирает сотворенное им из виду и таким образом смягчает болезненные воспоминания. Так будет и с тобой.
- О никогда! Никогда!
- И другие произносили эти же слова и с такой же страстью, когда взирали на бездыханное тело любви, пока время еще не взялось за свою лопату. И все же они выживали - чтобы полюбить вновь. Это один из законов жизни. Положись на него и успокойся.
- Такой закон не для меня! Я не принимаю его! Почему я должен перед ним склониться? Почему я должен склониться перед низостью, содеянной эгоистичными, искавшими собственной выгоды подлецами, которые и сладили этот брак между детьми? Фрэнсис тогда еще ничего не понимала. Когда они повели ее к алтарю, ей было всего двенадцать, и своей алчностью они запятнали и унизили святость брака. Разве можно склониться перед таким унижением? Неужели она должна терпеть объятия незнакомца только из-за тех уз, в создании которых она не принимала никакого участия?
- Да, здесь много причин для негодования. Но это бесплодное негодование: зло уже сотворено и не может быть исправлено. Эти узы сковали их, эти узы невозможно разрубить.
- Невозможно? Но ведь она может овдоветь! - Глаза Рочестера горели.
- Боже упаси! Мы живем во времена короля Якова I, а не Гарольда Саксонского. Мы не дикари, мы законопослушные граждане. Если ты убьешь Эссекса, что станет с тобой? Да и вообще, какую злобу ты можешь питать к этому человеку? Он - такая же жертва, как ты и Фрэнсис, он тоже бессилен развязать эти узы.
- А ты в этом уверен? Если бы он был против выполнения своих супружеских обязанностей, он нашел бы способ от них избавиться.
- Способ? Да такое не под силу и целой скамье епископов. - Сэр Томас покачал головой. - Робин, ты должен склониться, или тебя постигнет безумие и разор.
Но для Робина такой конец казался предпочтительнее: подчиняясь своему безумию, он в тот же день бросился в Одли-Энд, где и предстал перед перепуганной леди Саффолк.
Она упрекнула его за столь неожиданное появление до той степени резко, до какой она смела упрекать благородного джентльмена, близкого королю и такого всемогущего, что он вполне мог бы сломать хребет ее мужу и всей их семье. Она объявила, что он ведет себя не совсем прилично: его настойчивые ухаживания нанесли ее неопытной дочери уже достаточный ущерб. И ущерб станет еще значительнее, если он станет преследовать ее дочь именно сейчас, когда лорд Эссекс находится на пути домой, чтобы предъявить права на свою супругу. Почти что в слезах она молила его сжалиться над ними и уехать.
Его светлость - в забрызганном грязью костюме, растрепанный, разгоряченный - глядел в круглое, в рябинках, лицо, которое когда-то было таким красивым, слушал ее упреки и мольбы и… устыдился.
Это была крупная, расползшаяся женщина, чье бесформенное тело не могли скрыть никакие портновские ухищрения - даже огромных размеров воротник. В волнении она расхаживала взад-вперед по залу и совсем утратила светский лоск: теперь это была просто обеспокоенная мать. Ярко горевший в камине огонь разгонял по углам тени, а со стен на них строго взирали лики покойных Говардов.
Устав от долгой скачки телом, устав от терзаний душой, лорд Рочестер почувствовал, что решимость оставляет его. Он был вынужден принять поражение, но уехать, не повидав любимую Фрэнсис, не взглянув на нее под крышей спрятавшего ее дома, это было выше его сил. Такого никто не имел права от него требовать.
- Мне жаль, что я расстроил вашу светлость, - почти робко произнес он, - но еще более я страдаю оттого, что стал причиной ваших прежних расстройств. Ваша светлость, помогите мне, снимите с меня тяжесть груза этих страданий.
Для нее эти слова были как елей для души - теперь она могла отправить этого непочтительного джентльмена восвояси, не утратив при этом столь ценного знакомства.
Она подошла к нему с видом растроганной матушки и положила на плечо пухлую руку:
- Драгоценный милорд, я разделяю ваши страдания. Мое сердце сопереживает вам и моему бедному ребенку. Но, милорд, никто не может требовать от меня жертв больших, чем я уже принесла. Я могу лишь молить вас, и я вас молю: будьте мужественны, примите приговор судьбы.
Он взглянул в пухлое лицо, в лукавые глаза, которые сейчас были затуманены слезами, и понял, что вовсе не судьба, а она сама и ее супруг в безмерной алчности приговорили свою дочь.
- Мадам, - молил он, - я вручаю себя вашей светлости и прошу об одном: позволить мне в последний раз увидеть Фрэнсис.
Она сжала губы.
- Позвольте! - повторил он, и голос его был голосом умирающего. - В последний раз.
- В последний раз? - эхом отозвалась она и взглянула в его лицо. Его красота и печаль тронули ее сердце, и она поверила. В конце концов, если он просит только об этом, вряд ли одна встреча так уж навредит. Между прочим, встреча даже может пойти на пользу - когда влюбленные вслух произнесут последнее "прощай", дорога к настоящему расставанию станет легче.
- Вы меня не обманете? - спросила она.
- Мадам! - И он прижал руку к сердцу, чтобы подчеркнуть свою искренность, но в голосе его слышался укор: как она могла в нем усомниться?
Она сама препроводила его в будуар дочери и, пообещав вскорости зайти, оставила их с Фрэнсис наедине.
Но леди Саффолк совсем позабыла, что у нее умная и изобретательная дочь.
Фрэнсис сидела у окна и ловила последние лучи солнца, чтобы нанести еще несколько стежков - она была искусной вышивальщицей.
Увидев Роберта, она вскочила - сердце ее бешено колотилось, она взирала на него молча, словно на привидение. Он был до глубины души потрясен ее видом. С щечек истаял румянец, под когда-то веселыми и блестящими глазами легли глубокие тени - следы страданий и бессонных ночей. На фоне закатного солнца она выглядела такой хрупкой и беззащитной!
А потом он бросился к ней.
- Робин! - прошептала она в его объятиях, плача и смеясь одновременно. - Робин! Мой Робин!
Он не мог произнести ни слова, он лишь прижимал ее к себе, целовал ее глаза, волосы, губы. Наконец она остановила его вопросом:
- Как сотворил ты это чудо?
Вопрос вернул его на землю - он вспомнил о людях, их окружавших.
- Благотворительный жест твоей матушки, - горько произнес он. - Мне позволили встретиться с тобой, чтобы попрощаться навсегда.
- Навсегда! - Восторг сменился отчаянием. - Нет, нет! Только не это!
Он нежно обнял ее, подвел к очагу, усадил в кресло с высокой спинкой и стал перед ней на колени. Он сжимал в руках ее ручки, ставшие такими слабыми и холодными. До сих пор он не желал выслушивать никаких здравых речей ни от кого, но теперь он сам начал произносить эти здравые речи. Он делал это из чувства долга - ведь он дал слово ее матери. Но, как сказал бы Овербери, здравые речи шли не из души - в сердце его не было места для таких рассуждений. Он был всего лишь жалким пленником своих обещаний, а душа его бунтовала. Однако он был верен слову и говорил лишь о безнадежности их положения, о жестокой необходимости подчиниться неизбежному.
- Твой законный супруг возвращается, чтобы предъявить на тебя свои права. Он уже на пути домой.
Этими словами он завершил свою речь, и этими же словами она начала свою:
- Мой законный супруг? У меня нет супруга. Я отвергаю его. Я отрекаюсь от слова, из-за которого стала его женой в возрасте, когда я не понимала, что делаю. Я отрекаюсь от нашего брака. Я твоя, Робин, я принадлежу тебе. И ты можешь взять меня, когда пожелаешь, всю меня. Всю. Ибо я клянусь тебе, тебе и Господу нашему, здесь, в твоем присутствии: я никогда не буду принадлежать никакому иному мужчине.
Он попытался остановить ее, прикрыл рукой рот:
- Родная, ш-ш-ш! Это слишком серьезная клятва!
- Но она произнесена, Робин, и я никогда не возьму ее назад. Предъявишь ли ты права на меня или нет - что бы ни произошло, я принадлежу тебе. Для тебя я буду хранить себя. И если, в конце концов, ты не придешь за мной, я буду молить Бога, чтобы он забрал у меня жизнь.
Ее отчаянная решимость - потому что и во взгляде, и в жесте, которым она подкрепила свою клятву, было отчаяние - лишь усилила его боль. Возможно, он надеялся, что она поможет ему укрепить дух, поможет сдержать верность данному слову, поможет сохранить честь. Но ее прямой и простой подход разрушил все его обещания: она любила и она хотела обладать тем, кого любила, а в противном случае она умрет.
Горе, протест против навязанной ей судьбы захлестнули ее - она вскочила и отбежала в сторону. Он по-прежнему стоял на коленях, со склоненной головой.
- Я жду лорда Эссекса только для того, чтобы сказать ему все, что только что сказала тебе. Я ничего ему не должна. Обещание, которое я дала ему, было обещанием ребенка, а не взрослой женщины. Он женился на девочке. Пусть эта девочка и принадлежит ему, а я не дитя. Когда я объясню ему все, он поймет, он увидит истину, и если он мужчина - а только Бог знает, каким он теперь стал, в кого превратился, - так вот, если он настоящий мужчина, он поддержит мою просьбу к королю считать наш брак недействительным.
Его светлость с живостью поднялся с колен - новая надежда вернула гибкость его усталым членам. Да, вот эту возможность он проглядел, а она, умница, первой ее увидела. Ну, конечно, так и будет! Разве человек чести сможет отказать женщине в таком справедливом требовании?
Прочь все обещания, данные леди Саффолк! Обстоятельства меняются! Если Эссекс согласится (а он должен согласиться!) подать королю совместную с ее светлостью петицию об объявлении их брака недействительным - ведь этот брак так и не был осуществлен, он был браком только де-юре, а не де-факто, - тогда Рочестер сам вступит в игру, предложит свое посредничество, а уж ему король не откажет. Мрачный горизонт вдруг озарился надеждой, которая в его душе начала уже приобретать черты уверенности.
Теперь он был почти что счастлив, улыбка сияла на его лице. Он положил руки ей на плечи и повторил то, что говорил Овербери:
- И объясни ему: если он все же будет настаивать на том, что ты - его жена, ты быстро станешь его вдовой!
Тем, кто опасается зловещих предзнаменований, не следует произносить таких фраз.
Глава XIV
ГРАФ ЭССЕКС
Через пару дней после того, как лорд Рочестер посетил Одли-Энд, в Англию прибыл Роберт Деверо, граф Эссекс. Он сразу же, как подобает, представился в Уайтхолле.
Однако первый визит он нанес тестю, чье письмо и ускорило его возвращение.
Все надежды, которые питал граф Саффолк - он-то надеялся, что Эссекс сможет завоевать сердце Фрэнсис и изгнать из него блистательного королевского фаворита - исчезли при первом же взгляде на зятя. Неуклюжий тринадцатилетний мальчик, за которого лорд-камергер выдал дочь, превратился в неуклюжего молодого человека, абсолютно лишенного всякого обаяния и не способного возбудить ничей интерес. Он был невысокого роста, толстоватый и очень неловкий. Цвет лица у него был желтовато-болезненный, волосы - темные и прямые, тяжелые черные брови нависали над маленькими, глубоко посаженными глазками. Природа отпустила мало материала на его лоб, зато уж расщедрилась на нос и на нижнюю часть лица - щеки у него были толстые и отвислые, а подбородок - круглый и маленький. Толстые губы говорили об упрямстве и глупости их обладателя. Одет он был неброско, с почти что пуританской скромностью.
Лорд Саффолк с большим трудом скрыл разочарование по поводу неутешительного результата, с которым время потрудилось над молодым человеком. Они обменялись приветствиями, и, рассчитывая найти богатство ума там, где обнаружилась такая вопиющая скудость внешности, его светлость принялся расспрашивать зятя о путешествиях. После получасовых расспросов его светлость понял: если это все, что молодой человек познал за время столь долгого отсутствия, то с таким же успехом он мог оставаться дома.
Затем Эссекс заговорил о Фрэнсис. Он высказал надежду, что она здорова, посетовал на ее отсутствие, ибо жаждал увидеть ее сегодня же, при этом довольно неуклюже выразил острое желание скорой с ней встречи и объявил о намерении без всяких проволочек увезти ее в свое имение в Чартли.
- Уверен, ваша светлость согласны со мной: сельская местность - лучшее место для молодой жены. Придворная жизнь с ее бездельем, роскошью и вольностью так расслабляет! Лично я не имею к ней ни малейшей склонности.
К прежним своим безрадостным впечатлениям лорд Саффолк добавил еще одно: судя по всему, его зять - напыщенный, самодовольный педант, и искренне посочувствовал дочери. Однако ответил с подобающей дипломатичностью:
- Этот вопрос вы должны решать с Фрэнсис.
Лорд Эссекс ничего не сказал, но внезапно потемневшее лицо и упрямо сдвинутые брови ясно дали понять, что его не привлекает даже сама идея того, что Фрэнсис будет допущена к участию в каких-либо решениях.
Затем лорд-камергер препроводил его во дворец.
В заполненной придворными зале для аудиенций лорд Эссекс сразу же почувствовал себя в центре внимания. Не зная истинных причин, его светлость пришел к выводу, что обязан интересу своим собственным достоинствам, положению и влиянию, а также, возможно, тому факту, что он был сыном своего блистательного отца, настоящего украшения двора королевы Елизаветы. Отца наверняка хорошо помнят, подумал он, и был в этом предположении абсолютно прав. На самом же деле придворные были потрясены такой резкой разницей между ним и его родителем и, кроме того, вспоминали его жену и недавний придворный скандал.
К нему подошел принц Уэльский и поприветствовал товарища по детским играм:
- Добро пожаловать, Роберт! Прекрасно, что ты послушался совета и вернулся - мужу подобает жить рядом с женой. Леди Эссекс слишком хороша, разве можно дозволять ей цвести в придворной атмосфере без надлежащей охраны?
Таким образом его высочество выразил свое удовлетворение тем, что муж сделает леди Эссекс недосягаемой для Рочестера (подобно тому, как он сделал ее недосягаемой для самого принца - согласитесь, по-человечески принца можно понять).
Его светлость радостно согласился со сказанным, чем вызвал легкое оживление у присутствующих, и вновь заявил о своем намерении сразу же перебраться с супругой в Чартли - как же славно заживут они там, в сельской простоте, а он займется своим поместьем.
- Ибо поместья, как и жены, - изрек он, - требуют постоянного внимания.
А поскольку присутствовавшие уже откровенно над этой сентенцией посмеялись, он счел себя очень остроумным.
Развинченной походкой к ним приближался король. Его величество опирался на руку мужчины, красивее которого лорд Эссекс еще не встречал: он был высок, великолепно сложен и великолепно одет в зеленовато-желтый бархат. Камзол перехватывал тонкую талию, на плечи был небрежно наброшен короткий плащ, безупречно белый рифленый воротник окантован золотом, а над воротником возвышалась благородной формы златокудрая голова.
Рядом с этим великолепным джентльменом король казался слабым, нелепым, а наряд его - почти что убогим.
Лорд Саффолк представил своего зятя, чье появление заметно короля удивило.
- Ну, ну, - пробурчал он и со значением глянул на фаворита: до него уже доходили кое-какие слухи.
Затем король все же соблаговолил обратить внимание на толстого молодого графа и приветствовал его в отеческом духе, который ему удавался лучше всего. А в это время лорд Рочестер с высоты своего немалого роста холодно, зло и удивленно разглядывал мужа женщины, которую так любил. Неужели этот урод, этот корявый неотесанный мужлан и есть супруг, которому отдана бесценная Фрэнсис? Невероятно! И ужасно. А вдруг этот увалень наберется наглости предъявить права на ту, что по праву считается истинной драгоценностью английского двора?
Тем временем лорд Эссекс отвечал на расспросы короля о французском дворе и о том, каково живется этому двору под регентством королевы-матери. Рассказ привлек окружающих в столь же малой степени, как и вид рассказчика. В нем было какое-то нелепое, смехотворное самодовольство - смехотворное потому, что самоуверенностью манер граф как бы пытался прикрыть неинтересность самого повествования. Он всем своим видом демонстрировал: да, я - путешественник, много повидавший, культурный, светский человек, но эти попытки приводили к результатам обратным - придворные заметили его неотесанность.
Король утратил к нему всякий интерес и, повернувшись к Рочестеру, прошептал:
- Пустой болван!
Овербери наблюдал эту сцену из задних рядов. Он считал себя неплохим знатоком человеческой натуры - что ж, если ощущения его не подводят, такой упрямый, злобный тип ни за что не поступится своими правами. Ничто не сможет убедить его подать совместную с графиней петицию об объявлении их брака недействительным, и тогда всяким планам Рочестера придет конец.
Внезапно возле сэра Томаса очутился великолепный Пемброк - высокоученый, даровитый брат Филиппа Герберта. Пемброк был главой сильной партии, противостоящей планам женитьбы принца на испанке. Он наблюдал за сэром Томасом столь же пристально, как тот - за лордом Эссексом, и теперь заговорил с Овербери, что было достаточно удивительно: лорд Пемброк не делал секрета из враждебного отношения к Рочестеру и всему его окружению.
- Вашему патрону придется теперь действовать с оглядкой. - На красивом, надменном лице милорда появился намек на насмешку. Сэр Томас улыбнулся:
- Мне кажется, вашей светлости тоже придется стать осмотрительнее.
- Мне? - И граф оглядел Овербери с головы до пят.
- Если кто-либо совершает выпад, основываясь на придворных сплетнях, его самого вряд ли можно считать осторожным, - пояснил сэр Томас.
- Вы позволяете себе странные намеки! - вспыхнул его светлость, ибо удар пришелся по больному месту: его светлость считал себя арбитром хороших манер и не раз объявлял, что считает сплетни чрезвычайно вульгарным занятием. А сэр Томас только что намекнул на его собственный интерес к досужим разговорам.
Улыбка сэра Томаса стала просто лучезарной - он был большим мастером словесных поединков.