Какие-то люди внесли воеводу в собор, положили на каменные плиты пола у самого алтаря. Прозоровскому было все безразлично. Он чувствовал только слабость и боль. В соборе было темно. Вспышки молний вдруг вырывали из мрака собора лики икон, испуганные лица сбежавшихся в церковь дворянских жен и детей, купцов с семействами, приказных дьяков и подьячих, попов с попадьями, с детьми… Женщины и ребята плакали, прижимаясь друг к другу, в страхе крестились. Стонали раненые дворяне, принесенные со всех городских стен и с улиц в божий дом как в убежище, в котором их не коснется рука злодеев…
Перед глазами Прозоровского молнии озаряли отрубленную голову Ивана Предтечи на золотом блюде. Предтеча был "ангел" Ивана Семеныча. Воевода хотел помолиться ему, но рука ослабла и не поднималась ко лбу.
"Придут и меня… вот так же…" - подумалось воеводе, но мысль не испугала его. Если не казнит Стенька Разин, то царь казнит…
"Как же ты город мой отдал ворью-бесчинникам?!" - спросил его знакомый голос царя. От страха перед царем воевода очнулся. Понял, что пригрезилось в забытьи… "Как же я город-то отдал?!" - подумал он сокрушенно.
Ливень кончился. С улицы засветились огни разожженных факелов…
"Ворвутся сейчас и сюда!" - с тоской обреченности подумалось Прозоровскому.
Истошная слабость охватила его от боли в животе, от ощущения безнадежности раны, от страха и горя. Он закрыл глаза в забытьи. Перед глазами плыли цветные круги. В ушах стоял звон. Вдруг воевода услышал из-за двери, с Соборной площади, зычный знакомый и торжествующий голос:
- Здравствуй, народ астраханский!
И толпа народа откликнулась ему кличем восторга.
Помчались гонцы
Боярин Богдан Матвеевич Хитрово приехал к Одоевскому в приказ Казанского дворца. Переполошенно забегали приказные подьячие. Два дьяка вылезли на крыльцо, чтобы встретить боярина, и сам Никита Иваныч Одоевский вышел навстречу, за руку провел старого боярина в свою горницу.
- Что ж ты, боярин, в приказ?! Доброе ли то место такого великого гостя принять? Ты бы домой пожаловал, и я рад был бы тебе угодить!
Сухощавый стройный старик с острыми бегающими глазами, с черной серебрящейся, будто бобровою, бородой быстрыми шагами прошел, резким движением сел на указанное место, недовольно взглянул на отворенную дверь, и хотя ничего не сказал, но Никита Иванович понял и сам, затворил дверь… Хитрово снял с головы тафейку, вытер платком лысую голову…
- Дело великое, ждать-то невмоготу, князь Никита Иваныч! - пояснил он причину своего приезда в приказ. - Разорение пришло на меня…
Одоевский отвел в сторону косой взгляд. Старый боярин славился алчностью, и разорить его было не так легко: по всем концам просторного Русского государства лежали его земли - пашни, леса и широкие невспаханные пастбища. У Богдана Матвеевича были свои рудные промыслы, реки и озера с рыбными ловлями, табуны коней и стада овец, поля, засеянные коноплею и льном; житницы его ломились от хлеба, и при нужде он мог накормить в осадный год несколько городов. Он продавал иноземным купцам пеньку, мед, воск, кожи, поташ, смолу, деготь.
- В чем же твое разорение, боярин Богдан Матвеич? Чем могу пособить?
- Черемиса ворует, боярин… Ветлужская черемиса напала на будны майданы в лесах, разорила станы. Приказного моего человека сожгли в печи, двести бочек готового поташу в реку выбили, смолу отвезли на остров и всю истопили огнем - сожгли вместе с бочками… А у меня весь товар запродан иноземным купцам. Вот-вот голландец приедет ко мне за товаром… А прошлый год были нужны деньжишки, я их вперед взял… Купцы с меня станут искать за убытки, а мне-то где взять!.. Разорят!..
- Беда на тебя пришла! - сочувственно сказал Одоевский. - Да с чего же безбожники на тебя воровство такое затеяли? - спросил он, сам хорошо зная все это дело.
Уже года три подряд в приказ Казанского дворца наезжали черемисские ходоки - староста с двоими десятскими, богатые черемисы. С боярином Хитрово у них была тяжба в течение нескольких лет из-за того, что боярская вотчина в царской жалованной грамоте была писана вместе с лесами, в числе которых была небольшая, священная для язычников роща в излучине реки. В царскую грамоту эта рощица попала по явному недоразумению, из-за отсутствия точных чертежей. Леса и земли боярина Хитрово охватили ее с трех сторон. Черемисские посланцы через приказ Казанского дворца добивались того, чтобы царь указал выключить рощу из боярских владений. Они ходили уже несколько лет подряд по Москве, приносили в подарок приказным людям и боярам меду, пушнины. Одоевский и сам носил шубу, привезенную черемисами, сам целую зиму ел черемисский мед. Когда в прошлом году ему довелось беседовать с черемисскими ходоками, он посоветовал им ладить добром с самим боярином Хитрово, законным владельцем лесов. Черемисы несли дары и Богдану Матвеевичу, и его приказчикам, для которых спор о роще стал выгодным источником получения доходов.
- Видишь, жалуются, что будными станами мы все их леса на поташ повыжгли, золой повывезли и у них-то лесов не останется скоро, - пояснил Хитрово.
- Так твои же леса, не их. А чай, просеки рублены?! - словно бы удивился Одоевский.
- Поди, разбери, где там просеки! Лес-то дремуч. Ныне просеку вырубил, завтра, глядишь, заросла! - сказал старый боярин. - Межеваны были леса, да чего-то они не поладили там с моими приказными.
Одоевский хорошо понимал, "чего они там не поладили".
- Какая-то роща языческа, что ли, у них там была, - подсказал Одоевский.
- Была, - согласился гость. - Ну, добром бы сказали ту рощу не трогать! А кто ж ее знал, что таков пожар из-за нее загорится!.. В чем у них спор, я и сам не ведаю. А ты ведь помысли, злодейство какое: человека в печи сожгли!.. На куски порубили - да в печь. И сгорел, как полено!… Лучший поташник был во всех вотчинах!
- Чего тебе было ту рощицу не уступить! Язычники за нее небось не жалели бы лесу. Раз в сотню больше тебе отвели бы добром, полюбовно, - сказал Одоевский.
Он знал, что в прошлом году черемисский староста предлагал за каждое дерево этой злосчастной рощи по пятьдесят деревьев в другом черемисском лесу. Но приказчик Хитрово требовал сто деревьев за каждое дерево.
- Я бы лишнего с них и не взял, да приказный корыстлив. Они, мол, боярин, говорят, что с той рощицы пчелы меду несут. А мы с них и воску возьмем! Их староста, черемисский, мне сам говорил: "За каждое дерево сто дадим! Перво дело, что в роще и деды и прадеды наши молились!" Он сказал, а приказной мой не стерпел - стал секчи их леса. Да сколько он там насчитал дерев, я не ведаю, право, сто аль больше за каждое дерево, только взбесились, пришли черемисы с дубьем, с луки-стрелы, учали гнать мужиков. Налезло их целая тьма. Мужики подалися назад, а приказной огнем распалился, стал бить черемис из мушкета. Поранил ли, нет ли - не знаю, а озвереть - озверели. Кинулись бочки с поташом крушить топорами, рассеяли по лесу бочек триста… Поташник мой тогда осерчал: в одну ночь половину языческой рощи срубил за дерзость… Должно быть, за то у них и пошло. Да ты сам подумай, боярин Никита Иванович, ведь зверство какое: за дерева человека пожечь! - возмущался корыстный старик.
- Язычники, боярин! С язычников много ли взять! - сказал Одоевский, с тайным злорадством отметив, что корысть не ведет к добру. - Чем же теперь я тебе пособлю, боярин? Ведь человека, который сгорел, не воротишь.
- Не в чудотворцы тебя звать приехал, боярин Никита Иваныч! - раздраженно сказал старик. - Человека с того света кликать не стану. Ты мыслишь - от старости Матвеич уж из ума вовсе выжил?! Ты черемису свою усмири!
- Какая ж она моя, боярин, помилуй! - отозвался Одоевский.
- Казанскому воеводе указ напиши, чтобы высылку выслал на черемису, - потребовал Хитрово. - Не то уж я стал не хозяин в моих лесах. Показать им боярскую крепкую руку! А не покажешь сейчас, то и пуще в дерзость придут. Уж тогда не уймешь их дву сотнями стрелецкого войска. Пойдет, как намедни в башкирцах, пылать…
Одоевский покачал головой.
- Помилуй, боярин, - откликнулся он. - Повсядни приказчики сварятся с мужиками на межевых делах. Тот с русскими не поладит, тот с черемисой, с мордвой… Не царское войско вздынать нам повсядни! Мыслю, довольно тут будет твоих людей с сотню выслать, и весь мятеж, как метлой, пометут! Не то и дворовых боярских доволе. - Одоевский взял со стола столбец - отписку казанского воеводы князя Урусова. - Вот ныне прислали, - сказал он. - Пишут нам из Казани: свияжские чуваши убили ясашного приставка, ясашный сбор - соболей и лисиц - по рукам расхватали назад да в леса подались!.. Неужто на них посылать воеводскую высылку? Мы их пуще ожесточим так, боярин. С месяц-два проживут в лесу и назад приберутся, челом бить в своей вине государю. Заводчиков выдадут головой, ясак соберут - и все подобру потечет, как река… А ведь тот приставок - человек государев, и ясашный сбор - государево дело. А вышли на них стрельцов - станут засеки строить, смутьяны найдутся, стрелы, пики пойдут ковать, и покоя от них не жди.
- Сам ты молвил: ясак принесут. А мне кто поташ воротит?
- И высылку выслать - поташ не сберут, коли в реку спустили, боярин, - возразил Одоевский.
- За то мне иным товаром заплатят. Купцы прибегут - скажу: поташ потерял. А взамен им продам воску, рухляди мягкой - лисиц али белку… - не унимался Хитрово.
"Царским войском тебе собирать-то лисиц да белок!" - подумал Одоевский.
- Я бы и рад пособить в твоих бедах, боярин, - сказал он, - да, вишь, у нас и опять непокои: слыхал ты, что на Дону думного дворянина Евдокимова вор Стенька злодейски убил? Черкасском ныне вор завладел, то и гляди, что сызнова встанет на Волгу. Того для от государя указ: всем воеводам по Волге держать наготове ратных людей для высылки против воров на низовья. Стоял у меня зимою в Казани полк головы Лопатина, да ныне уж вышел он на низа. А иных стрельцов и прочих ратных у меня лишних нет… Либо, боярин, дворовых туда посылай, а не то погоди до осеннего времени, сами придут поклониться. А не придут, то и я тебе осенью ратных людей отпущу…
Старый боярин обиженный поднялся с места.
- Кабы твоя была вотчина в разорении, ты бы не так судил, Никита Иваныч! Ты к государю дошел бы со своею нуждишкой… А на мою у тебя и полсотни стрельцов лишних нет!.. Не хотел я в печали тревожить своими заботами государя. А ты пособить не можешь - дойду до него!..
- Напрасна обида твоя, боярин! - сказал Одоевский. - Знать, год удался таков воровской! - усмехнулся он. - Годами идет урожай - когда на чеснок, когда на малину. А ныне, вишь, на ворье урожай. Потому и ратных людей не даю. А государю, в его великой печали, мы и с державными нуждами ныне стараемся не докучать. Тут - как совесть твоя дозволит, боярин! - сказал Одоевский на прощанье.
Хитрово уехал.
"Полезет к царю со своим поташом! Терпеньишка нет. Державных забот разуметь не хочет, корысть его так ослепила. А ведь велик человек был…" - с сокрушением подумал Одоевский о Богдане.
Никита Иваныч знал, что государь по такому делу не станет слушать Богдана. Около четырех месяцев уже государь отказывался от всяких дел, погруженный в печаль, размышления, чтение и церковные службы…
В январе неожиданно заболел и умер в юном возрасте любимый сын государя, наследник престола Алексей Алексеевич. Знавший несколько языков, изучавший науки, способный, живой, он был надеждой царя. И после его неожиданной смерти, угнетенный, убитый горем царь не хотел заниматься никакими государственными делами, тосковал и вздыхал, молился, забыл любимые потехи и развлечения. Сокольничий двор был в забросе. Над дворцом царила печаль. Царь ходил ко всем церковным стояниям, служил панихиды, в слезах падал на пол, когда священник во время обедни поминал "новопреставленного наследника царевича Алексея".
Единственным человеком, с которым царь охотно проводил время, был новый царский любимец - Артамон Сергеевич Матвеев, воспитатель покойного царевича, старший товарищ его и учитель, книжный человек не высокого рода, сын думного дьяка…
Приближение Артамона к царю произошло неприметно. Никому и в голову не приходило, что приближенный после смерти царевича, его воспитатель может настолько увлечь царя и стать его первым любимцем… Незнатное происхождение нового царского друга раздражало бояр, но назло нелюбимому Афанасию Ордын-Нащокину бояре благоволили к нему, и, чтобы не выделяться из всех, не показать своей ревности, Афанасий Лаврентьич вместе со всеми выказывал к нему самое дружеское расположение и говорил о нем только добрые речи…
Однако не далее как вчера Ордын-Нащокин приехал к Одоевскому не в прежнем ясном расположении души. Вся прежняя уверенность его куда-то пропала, он был растерян, заискивал и явно нуждался в союзнике… Он рассказал, как пришел к государю с вестью о неожиданном повороте дел на Дону, где Разин свалил атамана и захватил власть над казачеством. Афанасий Лаврентьич просил государя созвать бояр для совещания о тех мерах, какие должны быть приняты срочно. Но государь встретил старого друга холодно.
- И прав был покойник Алмаз Иваныч, - сказал он. - Надо было прошлый год разбить воров в море, не допустив их на Русскую землю ногою ступить. А ты мудрил, мудрил, Афанасий. И старика вогнал в гроб, и на Дону вскормил смуту… А теперь, вишь, ко мне! А пошто ко мне? Неужто царское дело воров побивать?! И что-то я на Дон полезу. Ты сказывал прошлый год, что твоим старанием воеводы сядут над казаками… Сам и справляйся, боярин!..
Ордын-Нащокин сказал Одоевскому, что хочет на случай построить на Волге у Нижнего сотню стругов: пятьдесят из них волжских и пятьдесят мореходных.
- Как бы не промахнуть нам с ворьем. Вдруг они снова полезут на Волгу, то быть бы готовыми к встрече. А ты мне, Никита Иванович, боярин, снастить струги пособи. Сказывал ты, что не хуже голландских дашь снасти. Давай и смоленых и белых на все сто стругов. Тотчас домой накажи, чтобы слали, не мешкая, в Нижний на пристань.
- А парусные холсты? - только заикнулся Одоевский.
- На сто стругов всю снасть - и паруса, - согласился Ордын-Нащокин.
Оказывалось, что казацкое воровство тоже может стать выгодным делом.
Одоевский целую ночь не спал и все подсчитывал, сколько возьмет он прибытков на продаже для царских стругов пеньковой оснастки и парусов.
"Небось Афанасий Лаврентьич и себя не обидит в том деле: якоря на заводах новогородских гостей станет делать, а с них-то доходец ему же!" - размышлял про себя Одоевский.
Утром, читая письмо казанского воеводы о том, что чуваши убили ясашного приставка, Одоевский думал, что, отправляя отписку в Казань, он сумеет заслать по пути письмо в свою вотчину, сыну Феде, чтобы грузил на ладьи и гнал скорым делом вервье и парусный холст в Нижний к пристани.
По отъезде Хитрово князь Одоевский задумался над этим письмом к сыну. Он даже не слышал, как постучали в дверь. Подьячий просунул испуганное лицо в щелку, приотворив самочинно двери.
- Боярин, там человек… Там попович тебя спрошает, - оторопело пролепетал он.
Одоевский увидел за спиной подьячего знакомое лицо Васьки, поповского сына из своей вотчины. Поп не раз просил его взять младшего сына в подьячие, и боярин ему обещал устроить поповича в Москве. Увидев его, боярин поморщился: поп - в вотчине человек полезный, отказывать ему не хотелось, а подьячих и тут доволе, чтобы еще привозить!..
Никита Иванович тут же подумал, что точас пошлет поповского сына домой с письмом да кстати велит ему провожать из вотчины в Нижний товар для царских стругов.
- Ну, зови, - милостиво согласился боярин.
Попович вошел в горницу и тут же, перешагнув порог, повалился боярину в ноги.
- Батюшка наш, боярин, отец родной, смилуйся. Рад бы я с доброю вестью к тебе, да бог не хотел того… что, горемыкам, нам делать, такая беда сотряслася!.. - вдруг завопил по-бабьи попович.
"Недобрые вести… беда… горемыки", - мелькнуло в уме боярина. В недоуменье он посмотрел на Ваську, продолжавшего валяться в ногах на полу.
- Все, все в руках божьих, - пробормотал он. - Поп, что ли, помер? С чего? Ведь здоров был намедни!..
- Хуже, батюшка наш, государь наш, кормилец боярин! Батюшка жив, а сыночек твой, князюшка наш-то Федорушка Никитич…
Попович затрясся всем телом, с рыданьем схватив боярина за ногу. Одоевский ошалело вскочил с места, толкнул его сапогом.
- Чего ты плетешь, неразумна скотина, чего? Толком сказывай, дьявол, собака!..
Кособочась, кося глазами, с искаженным от смятенья и злобы лицом, подскочил он к поповичу, который от страха лишился речи и только шлепал губами, силясь выговорить хоть слово.
Дрожащими руками боярин поднял от пола его лицо, заглянул в глаза и, ничего не расспрашивая больше, вдруг закричал диким голосом…
Неделю подряд сидела Боярская дума…
Началось все с того, что боярин Одоевский прискакал к государю в Коломенское, дождался конца обедни и при выходе из церкви упал с воплем царю в ноги…
Растерявшийся царь поднял Никиту Ивановича и повел с собой во дворец. Услыхав о несчастье боярина, который, так же как он, потерял любимого сына, опору и надежду всей жизни, царь стал его утешать обычными словами всех утешителей, говоря о божьей воле и о райских вратах, которые отворяются перед усопшим. Но боярин был безутешен. Может быть, плохо веря в то, что князю Федору уготовано место в селениях праведных, он жаждал земного возмездия за безвременную гибель своего Федюшки. Он требовал от царя воеводской высылки с царским войском, ссылаясь на то, что с каждым днем, с каждым часом множатся мятежи, что смута скоро разольется по всему государству.
- Голубчик ты наш государь, надежа и утешение всей державы! Ведь что на Руси творится - ты сам посуди! Не отринь царский взор от юдоли! Ведь Волга горит, государь, кого хочешь спроси… Боярин Богдан Матвеич ныне ко мне приезжал, у него черемиса взбесилась, будны майданы в лесах погромила… Свияжские чуваши ясашных твоих приставов избивают повсядни, ясаку платить не хотят. В Саранске мордва приказного человека на площади била, а стрельцы, собрався вокруг, лишь смеялись, воры… На Дону ныне Стенька-вор сидит в атаманово место и побивает царских посыльных бояр и дворян… Спаси державу свою, государь! Охрани нас от бед и напастей! - умолял Одоевский.
И в тот момент, когда царь собирался сослаться на утомленность и на недуг, от саратовского воеводы примчался гонец с вестью, что Разин с казаками вышел на Волгу, захватил Царицын и разбил казанскую высылку головы Лопатина.
Царь встал и упал на колени перед кивотом.