То раскаивался он, что затеял ненужный разговор у костра, то, вспылив, на чем свет стоит ругал своего зятя, принимая за него безмолвного Олексу, таращил выпуклые бесцветные глаза, то плакал и, беспомощно хлюпая, вытирал широким рукавом платна мокрые от слез щеки.
Только под утро отвел Олекса князя своего в шатер, уложил его на ковры, подоткнул под голову подушку, вышел, лег у входа и тоже задремал. Но сон меченоши был чуток, он просыпался, прислушивался к неясному бормотанью, доносившемуся из-за полога, снова засыпал и снова просыпался…
В сереющих предрассветных сумерках кто-то растормошил Олексу за плечо, сказал насмешливо:
- Эй, малый, князя свово не проспи!..
Вскочил Олекса, схватился за лежавший под головой клевец, узнал боярина Чурыню, протирая кулаком глаза, виновато улыбнулся.
- Славный у князя страж, - похвалил боярин отрока и рукою отстранил его от полога:
- Пусти-ко…
- Почивать лег княже, устал он. Ты бы, боярин, его не тревожил.
- Сиди себе да помалкивай, - сказал Чурыня, - и никого в шатер не пущай. Вести у меня ко князю неотложные.
Боярин оглянулся, откинул полог и вошел вовнутрь. В шатре было душно, воняло чесноком и перегаром. "Эк разобрало его", - поморщился Чурыня и, присев на корточки, стал будить разметавшегося на ложе Рюрика.
- Вставай, княже, проснись.
Ни звука в ответ, даже не шелохнулся князь. Но Чурыня не для того заявился в столь ранний час, чтобы возвращаться к себе ни с чем. Еще раз, покрепче, толкнул он Рюрика.
- А? Что? - всколыхнулось на ложе грузное тело. Сел Рюрик, вытянув ноги, непонимающе уставился на боярина, не узнал его:
- Кто таков?
- Боярин твой Чурыня.
- Пошто тряс?
- Выслушай меня, княже…
- Нешто другого времени не сыскал? - недовольно проворчал Рюрик и, запустив за сорочку руку, почесал грудь. Сладко зевнул.
- Ну-ко, боярин, коли пришел, пошарь да подай мне жбан с медом. Горит все внутри, силушки нет…
- Не пил бы ты, княже, - робко присоветовал Чурыня. - Скоро встанет солнышко и - снова в путь. Жарко в степи, разморит тебя.
- Экой советчик нашелся, - рассердился князь. - Шевелись, боярин, не то не будет у нас никакой беседы.
Подал жбан меда Рюрику Чурыня, с опаской глядел, как опрастывал его князь большими, жадными глотками. Долго пил, разом, без передыха. Кинул наземь пустую посудину, крякнул, провел ладонью по усам, подмигнул боярину:
- Выпей и ты, коли смел.
- О чем говоришь, княже, - с отчаянием выкрикнул Чурыня, - не меды пить я к тебе пришел в столь ранний час!
- А ты не ярись, боярин, - посуровев, пригрозил Рюрик. - Чай, не у себя в терему, чай, не со смердом глаголишь. Князь я!
- То мне ведомо, - сник Чурыня.
Пьянел на глазах его Рюрик, обмякал, клонился к подушке.
- Не спи, княже. Не спи, не то Киев проспишь!..
Улыбнулся сквозь липкую дрему Рюрик, широко зевнул:
- Ступай, боярин, не до тебя мне.
- Не спи, княже, - просил Чурыня. - Не гони меня, выслушай.
Нарушил нудный боярин князев утренний сон. Разъярился Рюрик, ногой толкнул Чурыню в живот, опрокинул навзничь, заорал неистово: - Ступай прочь, коли велено!.. Эй, стража!
И тотчас же у входа появился насмерть перепуганный Олекса.
Не стал ждать Чурыня, покуда выпроводят его взашей, сам выскочил из шатра. Поистине дурной и бешеный у него князь, прости господи, - перекрестился боярин и пустился с холма наутек. Долго маялся он совестью, пока сюда пришел упредить Рюрика, да, видно, бог не захотел принять его раскаяния. "Возьму дары у Романа, а там будь что будет", - решил Чурыня и уж не маялся больше, а шел с легкой душой.
Тем же днем на первом переходе нагнал его на своем коне Авксентий, поехал рядом, будто бы невзначай. Спрашивал шепотом:
- Не раздумал, боярин?
- А твой князь не раздумал ли?
- Как сговорено: только сядет он в Киеве, так и возьмет тебя к себе.
- Мое слово тоже верно. Ничего не утаю. Нынче гнал меня Рюрик, как последнюю собаку…
Насторожился Авксентий, даже коня придержал:
- Это пошто гнал?
Едва не выдал себя Чурыня, ненароком обмолвился, но нашелся быстро:
- Пил он с вечера и с утра пьян был - шибко гневался. Едва меченошу свово не пришиб. Толкнулся я образумить его, да куды там - сам угодил под горячую руку.
Кажись, клюнул Авксентий, кивнул, повел коня в сторону, поскакал догонять своего князя.
Глядя ему вслед, Чурыня облегченно вздохнул и вытер со лба тылом ладони внезапно выступивший пот: никак, пронесло, сам о себе подумал с горькой улыбкой: "Как ног у змеи, так и у плута концов не найдешь".
Продал Иуда Христа за тридцать сребреников, Чурынина же цена подороже будет…
4
Триполь - крепость невелика, но рвы, окружающие ее, глубоки, городницы срублены из добротных свежих лесин, плотно забиты землей, по верху тянется крепкий частокол со скважнями, на вежах денно и нощно стоят зоркие воины: рядом степь, спать недосуг, в любой час может показаться половецкая конница.
Но люди и на порубежье живут по-людски: попривыкнув к опасности, пашут, сеют, рожают детей, пасут скот, торгуют, ссорятся с соседями, водят хороводы, умирают.
Трипольский воевода Стонег, только что отобедав, сидел на скамье и осоловелыми глазами смотрел на неприбранный стол с остатками еды, почесывал пузо и, усиленно морща темный от загара лоб, думал, куда бы после обеда направить свои стопы: к вдове Оксиньице или на реку, поближе к прохладе, где еще с вечера рыбари по его указке ставили заколы. Но прежде, как исстари заведено, ждала его мягкая постель, разобранная проворной Настеной, сестрой в запрошлом году умершей Стонеговой жены.
Воевода потянулся, кинул в рот, зачерпнув ладонью из туеска, пригоршню спелой земляники, поморщился и, покряхтывая от удовольствия, отправился спать.
Привыкший к порядку, Стонег присел на край просторного ложа, недоуменно, будто впервые увидел, уставился на сапоги.
- Мистиша! - позвал он зычно в приоткрытую дверь.
- Тута я, - вскочил на порог растрепанный паробок в длинной, до пят, рубахе. В одной руке его был голичок, в другой бадейка.
- Что повелишь, боярин-батюшка?
- Аль забыл? - зыркнул на него плутоватым взглядом Стонег.
Мистиша бросил бадейку и голичок, кинулся на колени - сдирать с распухших ног воеводы тесные сапоги. Дернул - освободил одну ногу, боярин чуть не свалился с ложа, предупредил:
- Полегче. Это тебе не липову кору на лапти драть…
Мистиша натужился, осторожно потянул второй сапог - Стонег уперся ему свободной ногой в грудь.
- Вот беда, - сказал он, озабоченно глядя на тесную обувку. - Ты бы, Мистиша, поразносил сапоги-то. Эвона, всю пятку стер…
Паробок, улыбаясь, поклонился и сунул сапоги под мышку.
Жарко было. Выпроводив Мистишу, Стонег лег на спину не укрываясь, почмокал мокрыми губами и громко захрапел.
Приятные сны виделись ему - будто не спать он лег, а, как и думал вначале, отправился через огороды к Оксиньице. Встречала его вдова в своей чисто прибранной горенке, стол и лавку обмахивала вышитым убрусцем, сажала в красный угол, с поклоном подносила привычную чару, Стонегушкой величала, улыбалась просветленно, говорила ласково. Обнимал ее Стонег за талию, пил чару не спеша (чай, далеко еще до вечера). А за отволоченным оконцем солнышко ярилось, а за дверью в ложницу мягкая постель манила боярина - не утерпел он, отставил недопитую чару и совсем уж приподнялся, чтобы встать из-за стола, как прянула от него Оксиньица и вместо желанной вдовушки явилась пред боярином покойная жена его, закричала, ногами затопала, рукой замахнулась: "Вставай, Стонег, кобель непутевый!" Задрожал воевода, шарахнулся по лавке, забился в угол, ни жив ни мертв. Но и тут дотянулась до него жена, схватила за плечо, встряхнула:
- Вставай, боярин!
Открыл глаза Стонег, увидел склоненное над собой лицо, зажмурился. Но тут заговорила "жена" мужским басовитым голосом:
- Поторапливайся, боярин, явились ко граду нашему князья Роман с Рюриком и с ними их дружины. Встречает их у ворот поп Гаврила с клирошанами, а тебя упредить велено.
Наконец-то узнал Стонег своего конюшего Кирьяка, понял, что не у Оксиньицы он, а в своей избе, вскочил, заорал чужим поперхнувшимся голосом:
- Мистиша, где тебя леший носит! Волоки сапоги, да живо!..
Вбежал отрок в боярских сапогах, забухал каблуками.
- Ты чего? - разъяренно уставился на него Стонег. - Ты пошто в моих сапогах?
- Дык тобою же, батюшка, велено, - растерялся Мистиша.
- А ну, скидывай!
Кирьяк держал наготове боярское платно, вместе с отроком помог ему облачиться, сунул усменной пояс с мечом в сарацинских ножнах, подал шапку соболью…
Выскочил боярин на улицу, зажмурился от больно ударившего в глаза яркого солнца, потрусил по улице к воротам - Кирьяк бежал рядом.
- Ах ты, господи, - бормотал воевода, - ах ты, господи, беда-то какая.
- Да не убивайся ты, боярин, - успокаивал его конюший, - еще когда доберутся до церкви князья, а ты уже тута.
У божьего храма толпился народ. Стонег облегченно перевел дух, приосанившись, встал впереди толпы. Совсем близко гремели трубы.
- Едут, едут, - заголосили показавшиеся в конце улицы ребятишки.
Рюрик с Романом ехали рядом, за ними воины с княжескими стягами, за воинами старшая дружина, детские - позади.
Толпа в почтительном молчании опустилась на колени.
Роман первым легко спрыгнул с коня, Рюрику помогали спуститься наземь проворные отроки: один держал стремя, другой подставил князю плечо.
Положив руку на рукоять меча, Роман проворно взбежал по деревянным ступеням и остановился на паперти, глядел с усмешкой, как Рюрик, пошатываясь, отталкивал от себя Олексу. Киевский князь с утра был пьян и едва держался на ногах.
- Свят-свят, - перекрестился Стонег.
В церкви было темно и тесно. Княжеские думцы в богатых одеждах оттерли воеводу к боковому приделу, где он едва не задохнулся.
Служба была торжественной, но краткой. Князья стояли на коленях, крестились; широко разевая рот, мокрый от духоты и волнения, Гаврила размахивал кадилом.
- Ами-инь, - гулко прокатилось под сводами. Бояре расступились, и князья опять впереди всех чинно вышли на паперть. Толпа снова пала пред ними, как подкошенная трава.
- А где воевода? - оглядывая людей, зычно спросил Роман.
- Здесь я, княже, - наконец-то пробился к ним, бойко работая локтями, взъерошенный Стонег.
Роман не удостоил его даже взглядом.
- Веди.
Стонегова изба - лучшая в городе. Воевода смутился: кому отдать ее на постой?
Тут выручил его поп. Успев снять с себя церковное облачение, он вдруг, откуда ни возьмись, вынырнул на паперти:
- Не побрезгуй, княже, отведай мой хлеб-соль…
Роман ответствовал:
- Быть по сему.
"Пронесло, пронесло", - обрадовался Стонег и засуетился вокруг Рюрика.
На следующий день, с утра, князья и их думцы собрались у воеводы.
На лужайке перед избой было людно: взад и вперед прохаживались без дела отроки и меченоши, играли в зернь, сидели на попонах, скалили зубы, глядя на пробегавших мимо баб. По ту и по другую сторону от избы и на противоположной стороне улицы стояли привязанные к изгороди кони под богатыми седлами.
Во дворе суетилась всполошенная воеводой челядь, дымились летние печи, из медуш выкатывали бочонки, наполняли ендовы, несли в избу.
Князья сидели за столом, на лавках вдоль стен разместились бояре. Ели-пили, разговаривали громко, рядились, на Стонега не обращали внимания.
Скрестив руки на животе, воевода покорно стоял обочь двери, ждал указаний. Но челядины знали свое дело, упреждали желания гостей, без суеты убирали блюда, которые уже отведали, вносили новые.
Тяжело дыша, Рюрик хватал руками мясо и птицу, ел жадно, пил много. Роман почти не притрагивался ни к еде, ни к меду. Как взял гусиную лапку, так и пощипывал ее помаленьку, говорил мало, но весомо. Рядом стоял Авксентий и, склоняясь к самому уху князя, что-то нашептывал ему. Роман кивал головой, чуть заметно улыбался и бросал на Рюрика короткие взгляды.
Для Стонега беседа князева была темнее леса. Только и понял он из всего слышанного, что ссорятся Рюрик с Романом и что бояре тоже поделились надвое: каждый стоял за своего князя и уступать друг другу никто не хотел.
Видать, не на шутку довел словами скупыми Рюрика Роман. Вдруг икнул он, отбросил обглоданную кость, перегнулся через стол и, разбрызгивая слюну, сказал:
- Не хотел я новой которы, князь, но вселился в тебя бес. И Чурыня мой - твой подпевала. Сказывал он тут при всех, будто унижал я Ярослава Всеволодича, - ложь это. И половины полона его я не забирал. И со Славном не сговаривался…
- Слышали, бояре? - побледнел Роман. - Слышали?.. Так вспомни, князь, не я ли вызволил тебя из Овруча и посадил в Киеве? Не я ли заступался за тебя перед Всеволодом? Не я ли удалился в Галич, когда, и не сговариваясь ни с кем, мог сесть на Горе? На что мне ложь, ежели за мною сила?.. Хотел рядиться я с тобою, как повелось на Руси, думал крест целовать на вечном мире. Да вовремя показал ты свое волчье обличье. Так не быть по-твоему, знай. С сего дня не князь ты боле.
Засмеялся Рюрик:
- Ай да Романе! Уж не думаешь ли ты на мне пашню пахать, как на грязных ляхах?!
Ничего не ответил ему на это Роман, пальцем поманил к себе Авксентия.
- Все ли готово, как сговорено было? - спокойно спросил он печатника.
- Все, княже, - с улыбкой отвечал Авксентий.
Встал Роман.
- Всему свой конец, - сказал он. - Нынче ты мой пленник, князь.
Вскочили бояре, загалдели, схватились за мечи.
- Опомнись, Романе! - закричал дородный Славн, бросаясь между князьями. - Черное замыслил ты дело.
- Аль в железа захотел? - сузив глаза, оскалился Роман.
Пошатнулся Славн, опустил руки. Отнялся у него язык. А в избу тем временем набивались Романовы решительные гридни, оттеснили задрожавшего Стонега за дверь, окружили Рюриковых бояр.
- Что, доигрался, тестюшко? - спросил Роман безмолвно сидевшего Рюрика. - Пображничал, хватит. Нынче за все тебе держать ответ.
- Змея ты, Романе, - мотая кудлатой головой, простонал Рюрик. - Родня мы, а како со мной говоришь? Сгинь!..
- Не родня мы боле. Твое семя гнилое. Всех в монастырь - тебя, и жену твою, и сына твово, и дочь. Всех!
Глава вторая
1
Пристроившись поудобнее у оконца, забранного разноцветными стеклышками, Верхослава читала вслух лежавшую на подставке книгу. Рядом сидела княгиня Анна, слушала ее вполуха и который уже раз любовалась своей невесткой.
Год от году все краше становилась Верхослава. Еще когда привезли ее, малолетку, из Владимира, ахнула княгиня от изумления. Много сказывали ей про Всеволодову дочь, а она оказалась и того краше. Ростиславу-то женская красота тогда была еще недоступна - только мельком глянул он на княжну и был таков, зато Анна и так и эдак крутила перед собой будущую невестку. Когда наряжали ее к венцу и стояла она перед сенными девками и княгиней обнаженная, придирчиво разглядывала ее Анна, все искала изъяна, а найти не могла.
Прошло время, повзрослела Верхослава, да и Ростислав стал другим и не в пример иным князьям, открыто ли, тайно ли имевшим не по одной наложнице, любил и холил свою жену, души в ней не чаял. Не раз посмеивался над сыном Рюрик, советовал вместо коца носить монатью, сердился, что брал он повсюду с собою Верхославу (а может, втайне завидовал?), но с молодого княжича все как с гуся вода.
Была Верхослава мудра не по летам, нигде не расставалась с книгами, вела глубокомысленные беседы со сведущими людьми и даже вступала в споры с ученым греком митрополитом Матфеем. Наезжая в Киев, ходила в лавру, подолгу разговаривала с Феодосием-летописцем, а дома, в Белгороде, было у нее много книг, часть из которых дарены ей были отцом Всеволодом, который тоже слыл большим любителем писаной премудрости. Через нее и Ростислав приобщался к чтению, хотя и наследовал он от отца леность к наукам и непоседливый нрав. Как знать, если бы попалась ему другая жена, может, и он бы стал другим, а теперь нарадоваться не могла Анна, глядя на сына. Когда же родилась у молодых дочь, еще больше привязался молодой князь к Верхославе.
Часто навещал Ростислав с женой своих родителей в Киеве. Вот и нынче прибыли они - и ко времени: ждали Анна с дочерью своих мужей из похода на половцев. Первые гонцы, прискакавшие еще с Дона, доносили, что возвращаются князья с немалой добычей. И должны были дружины со дня на день показаться у городских ворот.
К встрече князей готовились со тщанием, в тереме стояла праздничная суета, лучшие сокалчие съехались на княж двор, в домашней церкви до блеска натирали воском полы, украшали сени коврами и бархатными занавесями…
Просветленная и словно помолодевшая, Анна всюду сама старалась поспеть, успевала приглядывать за всеми и к вечеру едва не валилась с ног. Дочь с Верхославой помогали ей, как могли. Ростислав с дружиной выезжал за Днепр, чтобы первым встретить гонцов с доброй вестью.
Не терпелось Анне поскорее прижаться к груди мужа - будто невесте на выданье, а ведь и впрямь за всю жизнь с Рюриком мало выпало ей светлых дней, хоть на старости посчастливилось…
Верхослава дочитала страницу, осторожно закрыла книгу и устремила задумчивый взгляд за окно. Но сквозь стеклышки почти ничего не было видно, только солнце переливалось красными, зелеными и желтыми брызгами; игра света забавляла ее, она кротко улыбалась и жмурилась и чувствовала, как нарастает у нее в груди тихая и беспричинная радость.
Поди-ка ж, ничего в тот день не предвещало грозы. И надо было такому случиться, что проглядел Ростислав гонца. Увлекся молодой князь охотой, всего-то ненадолго покинул шлях, а он и проскачи - торопился исполнительный гридень, с трудом выбравшись из Триполя, донести до Киева тайно доверенную ему Рюриком скорбную весть.
Свалился он со взмыленного коня перед самым теремным крыльцом, не отряхая с одежды пыль, вбежал в палату, где сидели Анна с Верхославой, рухнул на колени:
- Беда, матушка!
Перехватило у гридня горло, слова застряли на пересохшем от жажды языке.
Подкосились у Анны ноги, с трудом собралась она с духом. Не теряя княжеского достоинства, выслушала невнятное бормотание гридня:
- Князя-то нашего… Роман…
- Да что Роман? - не вытерпела Верхослава.
- Славна взял в железа… Князя везет под стражей…
- Говори, да не заговаривайся, - вдруг оборвала его Анна. - Почто Славна взял в железа Роман?
- Не вытерпел, вступился он за Рюрика…
- Да кто снарядил тебя гонцом? - обманывая себя, хваталась за хрупкую надежду княгиня. - Иль солнце темечко тебе припекло?
- Кабы солнце. Взял коварно Роман нашего князя, силою везет с собою в Киев, грозится в монахи постричь…
- Выйди, - сказала Анна и села на лавку.
Дура-баба, аль жизнь ее мало учила? Что было по-пустому радоваться! Закусила она губу до крови, чтобы не закричать.
Верхослава опустилась на ковер перед старой княгиней, гладила ей руки, говорила сбивчиво:
- Ты успокойся, матушка, не отчаивайся. Может, еще что и не так. Может, и впрямь чего перепутал гридень. Молод он - одно слово влетело, а вылетело другое…