Он жил бурно, за год сжигая десятилетия, узнал и взлёты и падения, мгновения счастья и неизбывность горести, неодолимость соблазна и укоры совести, сладость дружбы и холод направленного на него пистолета, умение забываться в безрассудстве, беспутстве, беспечности и удали...
Теперь всё нажитое, обретённое следовало воплотить в слове и завершить множество начатого, слегка намеченного, только задуманного, - завершить, чтобы продолжить путь.
В книгу включён новый роман Льва Дугина, известного современного писателя, посвятившего многие годы изучению жизни и творчества великого русского поэта А. С Пушкина.
Содержание:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 66
ЭПИЛОГ 129
ОБ АВТОРЕ 133
Примечания 133
Тревожный звон славы
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Тот уголок земли, где я провёл
Изгнанником два года незаметных.
"...Вновь я посетил..."
I
Река Сороть после множества поворотов и изгибов впадает в Великую. Выше по течению в пятидесяти километрах стоит Опочка, ниже в ста километрах - Псков.
Сороть - речка небольшая, но её берега издавна славятся живописностью. Земли эти некогда числились в дворцовой волости, ими одаривали любимцев. Так, Ганнибалам пожалована была Михайловская губа, Вындомским - соседняя Егорьевская губа.
...Осип Абрамович Ганнибал строил Михайловское, соблюдая геометрически правильную планировку XVIII века. В центре прямоугольного двора, ограждённого деревянным забором, разбита была круглая травяная куртина; огибая её, к крыльцу пролегли подъездные дорожки. От господского дома - одноэтажного, рубленого, крытого и обшитого тёсом - прямыми линиями по обе стороны двора стали служебные флигели. Против усадьбы раскинулся обширный парк; за службами протянулся фруктовый сад. Не забыли и парковые затеи: расходящиеся дугами аллеи, искусственные пруды, островки, мостики. Хоть и не велики, но устроились теплицы, пасека, птичник, голубятня...
С края высокого холма над Соротью открывается обширный вид на заречную долину, бесконечные заливные поля и нивы, спокойные озёра, сосновые рощи, мельницы и разбросанные там и сям деревни.
Имение Ганнибала по наследству перешло к его дочери - Надежде Осиповне Пушкиной .
Отставной армейский полковник Александр Максимович Вындомский выстроил усадьбу на северном из трёх холмов - отсюда и название: Тригорское. Здесь свободная планировка, нет регулярности, нет правильности, службы разбросаны и отстоят друг от друга. Но хозяйство обильнее, парк обширнее, его затеи богаче: беседки, пруды, островки, запруды, зелёные коридоры, редкой формы деревья. Рачительный хозяин основал и полотняную фабрику, собрал гравюры, книга, живопись, литографии, фарфор, хрусталь. С вершины холма - с крутым спуском к извилистой реке - можно любоваться на поля и нивы, на неровную дорогу, бегущую из Михайловского мимо озера Маленец на заглохшую, старую псковскую дорогу.
Имение Вындомского по наследству перешло к отроковице Прасковье - в дальнейшем в замужествах Прасковье Александровне Осиповой-Вульф .
...Несколькими километрами южнее поднимаются Святые Горы. Здесь исконно древние селения и старинный Святогорский мужской монастырь. Он заложен в 1569 году по приказу Ивана Грозного. Существует легенда, будто бы на этих горах святому юродивому некогда привиделась чудотворная икона, - и повелел Иван Грозный заложить монастырь.
Дорога из Михайловского подводит к восточным, самым старым, Анастасьевским воротам. Над двухметровой каменной оградой, над развесистыми липами высится на крутизне Успенский собор - купол его виден издалека. Монастырь был прежде богат, владел и полями, и выгонами, и рощами, и богатыми рыбой водами, и не одной сотней крестьян, а потом обнищал. Но долго ещё стекались сюда богомольцы поклониться чудотворным иконам и шумели под крепкими стенами знаменитые ярмарки...
Земли Псковщины знали многие смуты и войны, городище Воронин, что рядом с Тригорским, выдвинули форпостом от нежданных нашествий; здесь и сейчас ещё видны остатки крепостной стены и земляной насыпи. Есть по местам и другие приметы старины.
Псковщине не занимать красивых уголков. Но к берегам Сороти некогда приезжал Александр Сергеевич Пушкин и сделал тихие поля, холмы и рощи знаменитыми на века.
II
Как нелепо-мучительно может тянуться время. Сколько часов прошло с тех пор, как он отправил Никиту за лошадьми? Раздражение и неразбериха в душе нарастали.
Крупные мухи с зеленоватыми крылышками с жужжанием бились о сетки на окнах. Неряшливые обои в цветочках пузырились, потолок - низкий и тёмный - казалось, давил, в пустом зале было душно, половой с полотенцем через руку, не зная, чем занять себя, поправлял мятые скатерти на квадратных столах. За массивной дубовой стойкой высились полки со штофами, бутылками, посудой, горшками. Из приоткрытой кухонной двери несло запахом жареного лука. Кружилась голова.
Кухонная дверь приоткрылась шире, и хозяин заведения, осторожно ступая мягкими сапожками по крашеным доскам пола, подошёл к приезжему. Он не мог стереть со своего востроносого, с быстрыми глазками лица выражения изумлённого любопытства.
- Monsieur Pusckin, - сказал трактирщик вкрадчиво, - voudrez-vous prendre le petit... - он предлагал закусить.
- Что? - Пушкин вздёрнул голову. Французский выговор щёголя - хозяина трактира был до смешного плох. - Никита, а? - сказал он возбуждённо. - Сколько ждать, а?
Трактирщик, который именовал себя Жаком, почтительно изогнулся.
- Господин Пушкин, я предлагал лошадей. - В голосе его слышался лёгкий упрёк: неужели знаменитый поэт, сын почтеннейших помещиков уезда, сомневается, что он, Жак, на всё готов для него. - А не хотели моих, так вольных нанять...
Нанять! В том-то la diablesie , мой юный Жак, и заключается, что, когда нанимаешь, нужно платить. А он по дороге издержал последние деньга. Представить же, как платит отец, было невыносимо.
Жак, всё так же почтительно изгибаясь, внимательно вглядывался в курчавого, по-мальчишески лёгкого господина со странным, неопределённым, зыбко-меняющимся лицом, одетого в красную рубаху, подпоясанную чёрным платком, и жёлтые нанковые шаровары.
- Voudrez-vous prendre... - снова начал хозяин.
Молодой господин вскинул на него прекрасные голубые глаза.
- Ну что ж, - невесело согласился он и потёр рукой голову.
- Минут-c...
И вот уже половой обмахнул полотенцем скатерть и расставил блюда: окрошку, бифштекс, бёф ламод.
Слетелись мухи.
- Несуразица совершенная, - говорил Жак, отгоняя мух. - Почтеннейший Сергей Львович изволили вчера присылать лошадей. Вас ждут-с!
- Почему же сегодня не прислали? Или почему не обождали?
- Я говорил. Значит, из своих соображений. Почтеннейшие Сергей Львович и Надежда Осиповна...
- И часто бывают в городе?
- А как же-с! - всплеснул руками Жак. - Не сами господа, так от них! Магазин Ланиных - лучший в Опочке, это скажет каждый, к нам за продуктами, за разными другими товарами... и ваши почтеннейшие, и госпожа Осипова...
За сеткой раскрытого окна покачивала ветвями липа. Затрепетали листья - их шёпот напомнил отдалённый шум моря.
- Конечно, скука в глуши, - продолжал Жак. - А в уездном городе то бал, то маскарад, то оркестр - всякие весёлости...
Птичьи голоса напомнили крики чаек.
- К нам, как соскучитесь, Александр Сергеевич... Chefbien Opochska!
Захудалый, маленький городок - он уже прошёлся по его грязным, пыльным, немощёным улицам, осмотрел посады, присутствия, побывал у древнего земляного вала, искупался в Великой.
- А уж брат ваш, Лев Сергеевич, можно сказать, общество любит, можно сказать, не пропускает...
- Брат? - На лице Пушкина вдруг разлилась улыбка, крупные зубы сверкнули. - Часто бывает, говорите?
- Как же-с... Можно сказать, недели не пропустит. И уж очень, доложу вам, лицом и эдакими... как бы сказать... движениями с вами сходны... - Жак вдруг прервал себя, что-то углядев. - Александр Сергеевич! - вскричал он. - Ни за что! От вас - деньги?.. - И, наклонившись, вполголоса проговорил: - Считаю за честь. Мы, так сказать, тоже люди образованные. Понимаем-с...
Снова едва уловимая зыбкая волна скользнула по лицу Пушкина, изменив его выражение. Он вытащил накрахмаленную салфетку из-за ворота и бросил её на стол.
- Может быть, они на почтовую станцию пришлют лошадей?
- Прикажете узнать? Эй!
- Я сам.
Жара не спадала. Улицы были безлюдны. Даже собаки попрятались. Деревья бросали размытую тень, а листья, казалось, поникли и пожухли. В слепящем небе оцепенело повисли ватные обрывки облаков. Ветерок доносил запах Великой, но не освежал.
В самом деле, захудалый городишко - Опочка. Обывательские дома и заборы однообразными линиями окаймляли кривые улочки и переулки, посреди пустыря громоздились каменные соляные подвалы, подъездная булыжная дорога вела к воротам льняной трепальни. Но церквей было много, и в лучах солнца сияли золочёные главы и кресты - Успенской, Никольской, соборной Спасской... Вдруг над улицами понёсся колокольный звон, собирая православных на обедню.
Почтовая станция была конечной на тракте - в глубь уезда вели просёлочные дороги. На просторном дворе в ряд стояли обычные бревенчатые смотрительская с помещениями для приезжих и ямщицкая, за ними - конюшни; двор смыкался с выгоном, на котором паслись лошади. К распахнутым воротам вели глубокие колеи. Этой станцией кончилась его десятидневная гонка через Елисаветград, Кременчуг, Нежин, Витебск, Полоцк... Несколько часов назад, разбрызгивая жидкие чернила плохо зачиненным гусиным пером, он вписал своё имя в книгу, завершив подпись освоенным со времён Лицея броским завитком.
Его коляска, купленная в Одессе, стояла во дворе рядом с тяжёлым вместительным рыдваном, выделяясь щеголеватостью. Не скоро же теперь понадобится ему эта коляска, на которую ушли последние деньга! Бока и рессоры её заляпаны грязью, дышло упёрлось в землю... Лошадей из Михайловского не было.
Он вернулся в трактир с замысловатой яркой вывеской, украшенной аляповатыми цветочками: "Приятная Надежда". Дверь с фасада вела в горницу для господ помещиков и офицеров, с тыла - в помещение для лиц подлого состояния.
Жак приказал тотчас подать самовар.
- В жару оно облегчает, - пояснил он. - Выпоты-с...
- Послушайте, из местных помещиков нужна кому-нибудь коляска? - спросил Пушкин. - Хорошая, новая, только купленная. Мне не скоро понадобится, а в деньгах может случиться нужда.
- Как же-с! - воскликнул Жак. - Помещик Рокотов лишь недавно упоминали. Господин Рокотов, недалёкий сосед вашего батюшки!
- Это какой же Рокотов? - Последний раз он был в этих краях пять лет назад и недолго, но память у него была цепкая. - 0Tot коротенький, румяный, пузатенький?
- Mais comment done! Вы в нескольких словах...
Распахнулась с тяжёлым скрипом дверь - будто кто, пьяный, не рассчитал силы, - и на пороге в расхлёстанной, с расстёгнутым воротом, со сбившимся поясом рубахе, в запылившихся до верха голенищ сапогах стоял Никита, обтирая рукавом лицо. За ним темнела чья-то фигура с коротким кнутовищем в руке.
- Никита! - Пушкин выскочил из-за стола. - Где тебя черти гоняли?
- Voila enfin! - воскликнул Жак.
- Ох, Лександр Сергеевич, намаялся я...
Верный дядька вошёл в трактир, следом за ним мужик в плотной, несмотря на жару, поддёвке, в соломенной, с изломанными полями, с полуощипанным пером шляпе. Шляпу он снял и низко поклонился.
- Петруха, кучер, значит, - пояснил Никита. Пушкину припомнилось что-то смутное. - Ох, Лександр Сергеевич! Дуракам, значит, счастье, мне, значит. Приказчик Воронический изволили домой ехать, вот и подвезли, а не судьба - до сей поры топал бы. Никак бы не поспел!..
- Voila enfin, - повторил Жак.
Никита не повернул к нему головы.
- Ожидают вас барин наш, Лександр Сергеевич! - Он был взволнован. - Все ожидают - и барыня, и сестрица... А уж братец ваш, Лев Сергеевич, увязались с нами, да барин Сергей Львович не позволили. И куда же им - мы верхами, охлябь, на рогожках, а Льву Сергеевичу без седла никак... - Никита от возбуждения сделался разговорчивым. - Ну, поехали, Господи помилуй. - Он перекрестился. - Конец пути. - Никита говорил о пути от самой Одессы.
Пушкин смотрел на знакомое лицо взволнованного дядьки. У него самого на душе сделалось как-то пусто.
- Что ж, поехали, братцы? - обратился он к Никите и кучеру.
- Nous allons partir, nous allons partir, я провожу вас до коляски, - суетился Жак. - Нижайшая просьба, Александр Сергеевич: самый воздушный привет очаровательной вашей сестре, Ольге Сергеевне...
Всё же, очевидно, были немалые провинности у сына почтеннейшего Сергея Львовича, если он заслужил ссылку на жительство в деревню под самый строгий присмотр; в его поведении было что-то непостижимо неожиданное. Вскинув голову, он залился звонким, неудержимым, ребяческим хохотом.
...Миновали заставу с ленивым шлагбаумом и полосатой будкой и выехали в поля. Будто свежестью повеяло среди раздолья, и легче стало дышать. Но дымка марева плыла над пёстрыми полями, над рощами к дальним холмам. В небе на немыслимой высоте парили птицы - они были вольны в голубом просторе.
Нужно было подумать, как теперь всё сложится. Конечно, четыре года он не видел семью. Но возвращается ссыльным - без службы, без денег. А виноват Воронцов.
Мысль об унижениях и обидах, нанесённых ему графом, обожгла. Он не мог сидеть спокойно.
- Эй, стой!
- Тпру, милые! - Пётр натянул вожжи.
Пушкин выпрыгнул, подняв облако мелкой удушливой пыли, и пошёл рядом с коляской. Воронцов - придворный кичливый вандал! Дело не в том, что он не смыслит в поэзии. Кто в ней вообще смыслит? Но дело в том, что в поэте он желал видеть лишь чиновника, а у поэта - шестисотлетнее дворянство! Пушкин не Тредьяковский, который с одой дожидался в прихожей или на коленях подползал к трону императрицы. Пушкин не Корнель, не Расин, не Вольтер, не выходец из третьего сословия, развлекающий аристократов, он сам аристократ, и не новый, послепетровский, а давних времён боярской Думы...
- Эй, стой!
- Тпру, милые...
Пушкин откинулся к раскалившемуся от солнца заднику коляски. Нужно было подготовиться к встрече. Как примет его отец? Четыре года разлуки не отдалили их и не сблизили: они почти не переписывались. Но он увидит брата! Каким найдёт его? Как много должен он поведать возмужавшему брату, который отныне станет ближайшим его другом и наперсником!
- Погоняй! - крикнул он Петру.
- Эй, соколики, эй, варвары! - Пётр махнул кнутом.
Коляска катила, покачиваясь и подскакивая на ухабах.
По сторонам тянулись квадраты полей. Пахло сеном.
Воронцов царствует и благоденствует, а ему, Пушкину, определено жить в глуши. Сколько? Месяц, два, пять?.. А если год? А если три? А ведь он, подавая в отставку, рассчитывал в Петербурге зажить, ни от кого не завися, лишь получая оброк от своих литературных трудов. Теперь в деревне не заглохнет ли его поэтический дар? Неожиданно родилась ритмичная строка: "В глуши что делать в эту пору?"
- Эй, стой!