* * *
Только что Комитет семи предпринял новую попытку добиться, чтобы красная армия открыла военные действия и чтобы руководители террористов были арестованы. Представитель Комитета утверждает, что декрет, которого требует Гарин, будет подписан не позднее чем через три дня… Весь день толпа (хорошо организованная) окружала здание, где заседает Комитет, выкрикивая угрозы в его адрес и приветствуя красную армию.
На следующий день
Вчера был арестован Лин; сегодня после полудня мы, конечно, получим от него ожидаемые сведения. В атмосфере тревоги, вызванной наступлением войск неприятеля, отделы комиссариата пропаганды работают с предельным напряжением. Агенты, действия которых должны предварять наступление армии, тщательно проинструктированы. Гарин сам давал указания их руководителям. Я видел, как они проходили, улыбаясь, по коридору гуськом… Мы отказались от листовок; большое количество агентов, которыми мы располагаем, позволяет заменять устной пропагандой все остальные её формы. Устная пропаганда - самая опасная и стоит многих жизней, но она - самая надёжная. Благодаря новой системе взимания налогов, установленной специалистами Интернационала, комиссару финансов Ляо Чунхою (которого террористы намереваются убить) удалось получить значительные суммы. Средства на пропаганду вновь выделяются в достаточном количестве. Через несколько недель мы дезорганизуем службу снабжения неприятеля и всю его систему управления. Заставить же сражаться наёмников, не выплачивая им жалованья, будет трудно. Сверх того, около сотни людей, за которых отвечают их начальники, завербуются в армию Чень Тьюмина, прекрасно понимая, чем они рискуют: они могут быть расстреляны как предатели Чень Тьюмином или как враги нашими войсками. Позавчера поймали трёх наших агентов, более часа их пытали, а затем удавили.
Руководители отделов, занимающихся пропагандой в армии Ченя, шли по коридору между двумя рядами приоткрытых дверей: молодые китайцы в приталенных пиджаках и широких брюках, из тех, которые не любят национальной кухни и изъясняются преимущественно по-английски, вернувшиеся из университетов Америки и из русских университетов, "сочувствующие" и "медведи-ленинцы" - все они смотрели с пренебрежительной снисходительностью на агентов, отправлявшихся, чтобы завербоваться в армию неприятеля…
* * *
Всё по очереди.
Новости из Шанхая:
В соответствии с директивами гоминьдана Китайская торговая палата издаёт постановление о конфискации принадлежащих китайским торговцам британских товаров. Начиная с 30 июля в течение года палата запрещает сбыт всех английских товаров, а также перевозку любых товаров английскими судами.
Шанхайские газеты предсказывают, что британская торговля сократится на 80%.
Английские торговые операции в Китае (не считая Гонконга) оценивались в прошлом году в 20 млн. ливров.
Гонконг может рассчитывать только на армию Чень Тьюмина.
Николаев получил записку, написанную печатными буквами, с текстом следующего содержания: "Если завтра Лина не отпустят на свободу, заложники будут казнены". Действительно ли террористы захватили заложников? Николаев так не считает. Но ведь много наших посланы с заданием, и у нас нет какой-либо возможности проверить.
6 часов
Вестовой, посланный из тюрьмы, приносит Гарину бумаги - протокол допроса Лина.
- Он заговорил?
- Да, ещё один подтверждает, что Николаев прав, - отвечает Гарин. - Не многие могут устоять перед пыткой…
- А… это долго длилось?
- Да нет, конечно!
- Что с ним сделают?
- Что, чёрт возьми, ты хочешь, чтобы с ним сделали? Руководителя террористов на свободу не отпускают.
- В таком случае?..
- Тюрьмы, разумеется, переполнены… Ну словом, его будет судить трибунал особого назначения. Да, как говорит Николаев, всё тайное становится явным: мы знаем теперь, во-первых, где Гон и, во-вторых, что именно по его приказу убит Чень Дай; убийца - слуга-китаец.
- Но у нас ведь были осведомители в доме Чень Дая?
- Только один - слуга-китаец, который работал и на нас, и на наших врагов. Он нас обманывал, но недолго. Разумеется, его уже взяли. Немного позднее его показания будут использованы на процессе, если процесс состоится…
- Довольно рискованно, ты не считаешь?
- Если Николаев на несколько дней лишит его снадобья и пообещает сохранить жизнь, тот скажет что следует…
- Стало быть, есть ещё люди, которые верят подобным обещаниям?
- Ну, хватит и того, что ему не станут давать опиума…
Гарин обрывает фразу и пожимает плечами, затем медленно произносит:
- Как ужасающе просто - умереть человеку…
И несколько мгновений спустя, следуя за ходом своих мыслей:
- Впрочем, почти все свои обещания я выполнял…
- Но как, по-твоему, смогут они различать…
- Ну а по-твоему, что я тут могу сделать?
8 августа
Вчера вечером арестовали Гона.
* * *
В Гонконге англичане постепенно собирают людей, которые должны возобновить работу в порту. Это вьетнамцы и японцы, в настоящее время они живут в барачных лагерях, ожидая распоряжения губернатора. Когда англичане будут располагать достаточно большим количеством рабочих, они организуют заново все службы, и жизнь в городе сразу же восстановится. Наши действия будут сведены на нет, множество судов, нагруженных товарами, возобновят свой путь на Кантон, и могучий костяк острова снова обретёт покинувшую его жизнь… Это случится, если декрет, который мы ждём, не будет подписан. Подписанный же декрет означает поддержку войны профсоюзами, утверждение, что такова воля самого кантонского правительства, и признание могущества Интернационала в Китае.
На следующий день
Гарин сидит за столом, вид у него очень усталый, спина сгорблена, руки подпирают подбородок, локти по обыкновению лежат на бумагах, отчего те становятся мятыми. Пояс висит на стуле. Услышав шаги, Гарин открывает глаза и, медленно отводя рукой волосы со лба, поднимает голову; входит Гон в сопровождении двух солдат. Гон сопротивлялся при аресте. На его лице следы побоев. В маленьких азиатских глазах застыла скорбь. Войдя в комнату, Гон останавливается у дверей, руки за спиной, ноги широко расставлены.
Гарин смотрит на него выжидающе - из-за начинающегося приступа лихорадки он в каком-то оцепенении. Совсем сгорбившись, он покачивает в изнеможении головой справа налево, как будто собирается заснуть. Внезапно, овладев собой, он делает глубокий вдох и пожимает плечами. Подняв именно в эту минуту глаза под нахмуренными бровями, Гон видит жест Гарина. Вырвавшись на какой-то миг из-под стражи, он бросается к револьверу, который лежит в кобуре на стуле, и тут же падает, сбитый с ног ударом приклада.
Гон поднимается с пола.
- Довольно, - говорит Гарин по-французски. И на кантонском диалекте добавляет: - Уведите его.
Солдаты уводят Гона.
Молчание.
- Гарин, кто должен выносить ему приговор?
- Когда я увидел, что он здесь, то чуть было не встал и не сказал: "Ну так и что?" - как мальчишке, наделавшему глупостей. Поэтому я и пожал плечами, а он подумал, что я хочу его оскорбить… Ещё одно… Как всё это нелепо!
Затем, как будто расслышав внезапно вопрос, который я задал, он добавил более энергичным голосом:
- Суда ещё не было.
На следующий день
Гарин передаёт фабриканту часов фотографии Чень Дая и Сунь Ятсена, украшенные антианглийскими надписями; это образцы для футляров. Вестовой приносит запечатанный пакет.
- Кто это доставил?
- От постоянного комитета докеров, комиссар.
- Человек, который принёс это, ещё здесь?
- Да, комиссар.
- Впусти его. Ну скорее же!
Входит грузчик - с нарукавной повязкой профсоюза докеров.
- Ты принёс?
- Да, комиссар.
- Где тела?
- В комитете, комиссар.
Гарин передаёт мне распечатанный пакет: тела убитых - Клейна и трёх китайцев - найдены в публичном доме на берегу реки. Заложники…
- Где их вещи?
- Не знаю, комиссар.
- Точнее, что в карманах, пустые?
- Нет, комиссар.
Гарин тотчас же встаёт, берёт свой шлем и знаком предлагает мне следовать за ним. Грузчик садится рядом с шофёром, и мы трогаемся.
В машине:
- Послушай, Гарин, ведь Клейн жил здесь с белой женщиной. Верно?
- Ну и что из этого?
Тела находятся не в помещении Комитета, а в зале, где проводятся собрания. При входе дежурит, сидя на земле, китаец. Около него - большая собака. Она пытается войти внутрь. Всякий раз, как собака подходит близко, китаец вытягивает ногу и даёт ей пинка. Собака молча отпрыгивает в сторону, но затем снова подходит. Китаец смотрит, как мы приближаемся. Когда мы оказываемся возле него, он, опершись головой о стену и полузакрыв глаза, рукой отворяет дверь, не подымаясь при этом с земли. Собака в некотором отдалении кружит вокруг него.
Мы входим. Пустынная мастерская, пол утрамбован землёй, по углам залежи пыли. Ослепительный солнечный свет, льющийся через застеклённую крышу, лишь отчасти смягчается голубым цветом стекла; подняв глаза от пола, я сразу же замечаю четыре трупа. Я ожидал, что увижу их на полу. Но они, уже окоченевшие, стоят, прислонённые к стене, как сваи. В первые минуты это зрелище меня поразило, почти оглушило: в ослепительном свете и безмолвии стоящие прямо мёртвые тела кажутся чем-то не просто фантастическим, а сверхъестественным. Теперь, придя в себя, я начинаю чувствовать, что к воздуху, который вдыхаю, примешивается какой-то звериный запах, одновременно крепкий и пресный, не похожий ни на какой другой: это запах трупов.
Гарин подзывает сторожа, тот медленно, словно нехотя, встаёт и подходит.
- Принеси простыни!
Прислонившись к дверям, сторож смотрит на Гарина оторопело, словно не понимая.
- Принеси простыни!
Сторож по-прежнему не двигается с места. Гарин, сжав кулаки, направляется к нему, затем останавливается:
- 10 таэлей, если принесёшь простыни не позднее чем через полчаса. Ты понял меня?
Китаец кланяется и выходит.
Благодаря прозвучавшим словам в помещение проникает нечто человеческое. Однако, обернувшись, я вижу тело Клейна (я сразу узнаю его по высокому росту), на лице Клейна большое пятно - рот, разрезанный бритвой. И тотчас снова всё во мне сжимается, и на сей раз до такой степени, что я, прижав локти к телу, также прислоняюсь к стене. Открытые раны, огромные пятна чёрной запёкшейся крови, глаза, вылезающие из орбит, - все тела одинаковы. Их истязали пытками… Я отвожу взгляд. Муха, летающая здесь, садится мне на лицо, а я не могу, не могу поднять руки.
- Надо всё-таки закрыть им глаза, - негромко говорит Гарин, подходя к телу Клейна.
Его голос выводит меня из оцепенения. Непроизвольным жестом, быстрым, резким и неловким, я прогоняю муху. Гарин подносит два пальца, раздвинутые как ножницы, к глазам Клейна, к белкам глаз.
Рука его опускается.
- Кажется, они отрезали им веки…
Неловкими движениями Гарин расстёгивает на Клейне китель и достаёт бумажник. Изучив его содержимое, он откладывает в сторону сложенный лист бумаги и поднимает голову - возвращается китаец, он тащит развёрнутые брезентовые чехлы, которые, пузырясь, волочатся по земле. Ничего другого он не нашёл. Китаец начинает укладывать тела бок о бок. Слышатся шаги. Входит женщина. Она прижала локти к телу, сгорбилась. Резко схватив меня за руку, Гарин подаётся назад.
- Ещё и она! - говорит он шёпотом. - Какой идиот сказал ей, что он здесь?
Не обращая на нас внимания, она идёт прямо к Клейну, задевает один из лежащих трупов, спотыкается… Вот она прямо против Клейна. Смотрит на него не шевелясь, без слёз. Около его головы - мухи. Запах. Я слышу горячее прерывистое дыхание Гарина.
Резким движением женщина падает на колени. Не для того, чтобы прочитать молитву. Ее руки цепляются за тело Клейна, раздвинутые пальцы врастают в мёртвую плоть. Можно подумать, что она преклонила колени перед человеческой мукой, которую воплощают эти раны и этот разрезанный саблей или бритвой до подбородка рот, к которому прикован её взгляд. Я уверен, что она не читает молитвы. Всё её тело охвачено дрожью… Так же резко, как только что она опускалась на колени, она обхватывает руками Клейна… Судорожное объятие… Грудь её вздымается с невыразимой скорбью, голова покачивается… С бесконечной нежностью она трётся лицом о пропитавшуюся кровью ткань, и о раны, трётся изо всех сил, но ни разу не всхлипнув.
Гарин, который всё ещё не отпускает моей руки, увлекает меня к выходу. Китаец по-прежнему сидит у дверей. Не глядя, он хватает Гарина за полу кителя. Гарин достаёт из кармана банковский билет и отдаёт ему:
- Когда она уйдёт, снова всех накроешь.
В машине Гарин не говорит ни слова. Поначалу он сел сгорбившись, положив локти на колени. Болезнь с каждым днём уносит его силы. От первых же толчков он подпрыгнул и распрямился - ноги опустил вниз, голова почти уперлась в откидной верх.
Мы останавливаемся у дома Гарина, поднимаемся на второй этаж и входим в маленькую комнату. Шторы опущены. Гарин кажется более больным и усталым, чем когда-либо. Под его глазами пролегли две глубокие морщины, параллельные тем, которые идут от крыльев носа к углам рта; они ограничивают широкие фиолетовые пятна щёк. Кажется, что эти четыре морщины, заостряя черты лица, уже начинают их искажать, как это делает смерть. ("Если он останется ещё на две недели, - говорил Миров, - он останется дольше, чем ему бы хотелось…" Прошло больше двух недель.) Какое-то время Гарин молчит, затем начинает говорить вполголоса, словно с самим собой:
- Бедняга. Он часто повторял: "Жизнь - совсем не такая, как её себе представляешь…" Жизнь никогда не бывает такой, какой её себе представляешь. Никогда!
Гарин присаживается на походную кровать. Спина его сгорблена, руки на коленях дрожат, как у алкоголика.
- Я любил его… И вот увидел, что веки отрезаны, представил, как прикасались к глазам…
Его правая рука невольно сжалась. Откинувшись всем телом назад, он прислоняется к стене и закрывает глаза. Черты его лица всё более вытягиваются, от бровей до середины щёк растекаются голубые тени.
- Я часто забываю об этом… Часто… Не всегда. И всё меньше и меньше… Что я сделал со своей жизнью? Но Боже мой, что с ней можно в конце-то концов сделать?.. Никогда ничего не знать наперёд!.. Я руковожу этими людьми, способствую, в сущности, их формированию. Но ведь я не знаю даже того, что они завтра совершат… Порой мне хотелось как бы вырезать всё это из материала вроде дерева, чтобы можно было сказать себе: вот что я сделал. Творить, иметь время для себя… Точно наши желания имеют значение.
В возбуждении от поднимающегося жара Гарин вынул правую руку из кармана и сопровождает каждую фразу привычным для него жестом. Но кулак так и остался сжатым.
- Что же я сделал, что же я сделал! Боже мой, я вспоминаю императора, который приказывал выкалывать глаза пленным, а затем группами отсылал их на родину с одноглазыми проводниками; по дороге из-за усталости одноглазые проводники также постепенно превращались в слепых. Прекрасный лубок, чтобы выразить суть того, что мы здесь делаем, это сильнее, чем карикатуры по пустякам, которыми занимается пропаганда. И подумать только, что всю свою жизнь я гнался за свободой… Кто же здесь свободен от Интернационала, от народа, от меня, от других? Что до народа, то он всегда имеет возможность дать себя убивать. Это, конечно, кое-что…
- Пьер, разве ты совсем не веришь?
- Я верю в то, что делаю. В то, что я делаю… Когда я…
Он умолкает. Но окровавленное лицо и белки глаз Клейна по-прежнему с нами.
- В то, что делаешь, когда знаешь, что скоро будешь вынужден перестать это делать…
Он задумывается, затем с горечью продолжает:
- Я всегда испытывал отвращение к службе… А кто служил здесь больше, чем я?.. И лучше?.. Годами, годами я стремился к власти, но даже моя жизнь не в моей власти. Клейн был в Москве, когда умер Ленин, верно? Знаешь, Ленин написал статью в защиту Троцкого, которая должна была появиться… кажется, в "Правде". Жена Ленина сама передавала статью. Утром она принесла ему газеты: он уже почти не мог двигаться. "Разверни", - сказал он и увидел, что статья не напечатана. Его голос был таким хриплым, что никто не смог разобрать слов. Взгляд же приобрёл необычную напряжённость, все стали смотреть, куда он направлен, оказалось, что Ленин глядит на свою левую руку. Он положил её на простыню плашмя, ладонью кверху, вот так. Видно было, что он хочет взять газету, но не может…
Гарин с силой разгибает пальцы правой руки и, продолжая говорить, медленно, не сводя с них взгляда, сгибает снова.
- Его правая рука оставалась неподвижной, а пальцы левой шевелились, как ноги у паука… Он умер вскоре после этого… Да, Клейн говорил, как у паука… С тех пор как он мне об этом рассказал, я никогда не забывал ни эту руку, ни этих статей… отвергнутых…
- Клейн ведь был троцкистом. Давай я схожу за хинином?
- Отец говорил мне: никогда не следует отрываться от своей "земли". Он это вычитал где-то. Он ещё говорил, что надо держаться самого себя; недаром он происходил из протестантской семьи. Держаться самого себя. Славный обряд, во время которого живого связывали с мёртвым, назывался… республиканской свадьбой, верно? И я ещё думал, что в этом свобода… Он мне рассказывал…
- Кто он?
- Клейн, конечно!.. Как в каком-то городе, где казаки должны были провести чистку среди населения, один идиот застыл с саблей, занесённой над головами детей, более чем на 20 секунд. "Ну же, пошевеливайся!" - орёт Клейн. "Не могу, - отвечает тот. - Мне жалко". Ну, значит, требуется время…
Гарин поднимает глаза и смотрит на меня со странной твёрдостью:
- То, что я здесь сделал, никто, кроме меня, не мог бы совершить. Ну и каковы результаты? Растерзанное тело Клейна, его разрезанный бритвой рот, свесившаяся губа. Ничего для себя, ничего для других. Не говоря уже о женщинах, таких, как мы только что видели. Они вообще могут лишь тереться в отчаянии головой о раны… Что такое? Да, войдите!
Вестовой комиссариата пропаганды приносит послание от Николаева. Кантонские войска, перегруппированные после разгрома при Шоучоу, только что снова потерпели поражение от Чень Тьюмина. Комитет семи в спешном порядке обращается с воззванием к красной армии. Гарин достаёт из кармана белый лист бумаги, пишет одно слово "Декрет", расписывается и отдаёт вестовому.
- В комиссариат.
- Ты не боишься их разозлить?