Они достигли кочевья неожиданно быстро: на второе же утро казаки проснулись, окруженные тысячью воинов с направленными на них стрелами.
Длинноусый всадник в кольчуге, на белом коне, с копьем, на котором был вздет белый флажок, въехал в круг своих воинов и закричал тонким голосом длинную, непонятную речь:
- Премудрый тайша Шикур-Дайчин, сын Хо Ормока, повелитель Зюнгар-орда, хозяин большая пустынь, старший брат Великого Змея, велит нам ружье положить, - перевел Пинчейка. - Ружье не кладем - собака нас жрать будет.
Делать было нечего. Объяснив, что они везут тайше подарки, что не враги, а послы, казаки сложили оружие. Тотчас же их окружила стража.
Казаки увидали большой шатер из белого войлока, обнесенный частоколом, а снаружи и внутри, за частоколом, - множество конных и пеших воинов с тощими псами, похожими на волков. Попасть на обед к этим псам было невесело. Собаки скалили зубы и рычали на казаков. Кочевники мрачно глядели на послов, превратившихся в пленников.
- Не робей, молодцы атаманы! Бог не выдаст, свинья не съест! - подбодрил старый Ерема Клин своих товарищей, но слышно было по голосу, что у него тоже мрачно на сердце.
Дела посольские
Степан и его спутники стояли перед тайшой. Угрюмый, толстый и длинноусый тайша Шикур-Дайчин сидел на шелковых подушках. На голове его красовался золотой двухконечный колпак с бобровой опушкой, на плечах была широкая соболья шуба. Вокруг ложа тайши дымились жаровни, в которых на горячих углях потрескивали какие-то благовонные курения. Позади тайши на коврах и подушках сидели его приближенные с редкобородыми и одутловатыми бабьими лицами, в богатых одеждах из мехов, шелков и парчи. За ними стояли мрачные воины в кольчугах и железных колпаках, вооруженные пиками, топорами, мечами. Монгольские глаза их глядели озлобленно, широкие скулы, выпирая, лоснились, усы топорщились, придавая страже хищный и устрашающий вид.
Брюхатый военачальник, ведший переговоры с казаками, вошел в шатер и повергся ниц - то ли перед тайшой, то ли перед красно-медным широкоскулым идолом, стоявшим по правую руку тайши, на возвышении, подобном алтарю.
Шикур-Дайчин лениво и невнятно сказал какое-то слово, и снова брюхатый заголосил тонким голосом.
Только тут впервые тайша с любопытством посмотрел на казаков. Глаза Степана встретились с его взглядом. Бегающие маленькие зрачки Дайчина снова спрятались.
"Хитрый", - подумал Степан.
Тайша Дайчин что-то заговорил, изредка взглядывая на казаков. Лица окружающих оживились. Они грозно хмурились и выражали гнев…
- Пошто, придя в землю премудрого тайши, казаки калмыцких людей обидели? Так нешто пригоже делать в чужой земле? - перевел Пинчей.
- Скажи: мы дорогие подарки везем тайше Дайчину. А в степи какой народ ходит - никак не узнаешь. Нападут разбойники да пограбят, тогда нам от нашего государя немилость будет за то, что не сумели подарков сберечь, - ответил Клин.
Тайша согласно кивнул головой и что-то оживленно спросил.
- А все ли подарки целы? - весело перевел толмач Пинчейка.
- Скажи: все блюли пуще глазу. Малости не истеряли, - ответил Ерема Клин.
Дайчин приказал показать подарки. При этом все казаки сразу повеселели.
Они развязывали тюки, вынимая шитые полотенца, богатые шубы, перстни, ожерелья, подносы, украшенную саблю, драгоценный кинжал, боевой топорок с каменьями, шелк, пряности, благовония в золоченых сосудах. Иные из даров тайша желал осмотреть лично, брал в руки, рассматривал и оценивал взглядом. Особенно он остался доволен собольей с бобрами шубой, янтарной турецкой трубкой, седлом и конским прибором, украшенным чеканной отделкой и бирюзой. Он тут же напялил соболью шубу, прямо поверх своей, надел на пальцы два перстня и прицепил дареную саблю к поясу.
- Сам царь прислал мне подарки? - спросил он.
- Его величество царь и великий князь всея Великия, Малыя и Белыя России, государь Алексей Михайлович нас к тебе не посылал, а послало Великое Войско Донское, а государь свое царское повеление дал, - ответил Ерема Клин.
- Казаки - наши соседи, - сказал тайша. - Соседи соседей должны любить. Мы донских казаков не обидим, а ваши казаки моих пастухов грабят. Так хорошо ли?
- Твои молодцы тоже спуску нам не дают. Зазевайся в степи - лошадей покрадут, а то и самих уведут, продадут в Дербень, - возразил старый Клин.
Тайша засмеялся, трясясь в своих шубах. Калмыки захихикали вслед за ним.
- Зевать ведь не надо, - сказал Дайчин.
- Сосед у соседа коней покрадет, барашков сведет, а сойдутся в шатре - помирятся, - ответил Клин. - А то бывает такой сосед, как крымцы. Те нападут - ни детей, ни женщин не пощадят, все разграбят, а что увезти не могут - огню предадут. Такие соседи - беда!
При упоминании о своих вечных недругах калмыки помрачнели. Глаза их сверкнули злостью.
- У донских казаков нет хуже врага, чем крымцы, - вставил Степан.
- У калмыцких людей нет больше врага, чем крымцы! - воскликнул тайша.
- Великое Войско Донское прислало нас к тебе, Шикур-Дайчин, просить твоего союза против ногайцев. Тебе одному не справиться с ними. Войско Донское вместе с тобою на них ударит, - прямо сказал старый Ерема.
Стояло непогожее время. Казаки сидели целыми днями на мягких подушках и ели баранину, пили кумыс. Приближенные тайши угощали их, легонько похлопывали ладонями по плечам, о чем-то по-своему говорили им, дружески улыбаясь.
Степан обменял своего жеребца на молоденького степного жеребчика, дал перстень за кречета.
Хотя тайша Дайчин через своих близких изъявлял казакам свою дружбу и доверие, несколько раз Клин пытался заговорить с приближенными тайши о союзе против ногайцев, но ни братья, ни сыновья Дайчина, ни дядя его, ни князья не хотели вступать в беседу об этом.
- Гость не должен спешить с делом, - отвечали им. - Тайша хочет, чтобы вы отдыхали, гостили, пили кумыс, ели мясо. Будет время еще говорить обо всех делах.
Казаки осторожно вызнавали о брате жены Дайчина Каспулате Муцаловиче. Узнали, что он далеко от стойбища тайши, гостит у своей сестры, которая с младшим сыном живет в теплых степях на кумысе.
- Пропадем во степях тут! - ворчал в нетерпении Степан. - Так до лета и не уедешь!
Но вот после нескольких дней непогоды настал теплый день. Тайша в честь донских послов устроил празднество: скачки на лошадях и верблюдах, стрельбу из луков, борьбу.
И опять их не звали к тайше.
- Хитрят скуломордые что-то, - сказал Ерема Степану.
На другой день тайша собрался на птичью ловлю и пригласил казаков. Сотни две степных охотников ехали к югу за караванами улетавших гусей, лебедей, за журавлиными стаями.
После охоты послов позвали на пир, в шатер к самому тайше.
- Ну, нынче скажу наотрез, что нам вышло время домой ворочаться. Когда не хотят в союз, то мы и сами ударим на крымцев, - твердо решился Ерема.
Но на пиру вдруг появился новый знатный вельможа, одетый не по-калмыцки, совсем непохожий на хозяев здешних степей, а с ним молодой и веселый богатый калмык. Пинчейка сказал, что это и есть шурин тайши, черкесский князь Каспулат, а с ним племянник его, старший сын тайши Чумпак. Стройный, суровый, уже седоватый князь Каспулат сидел на пиру рядом с донскими послами. Ерема спросил у него через Пинчейку, как здоровье его сестры. И вдруг, прежде чем переводчик успел спросить по-татарски, черкес сам ответил по-русски:
- Здоров карашо.
- Урус бляс? - спросил обрадованный Клин.
- Урус карашо. Москва карашо. Наша дядя большой бояр на Москва. Государь карашо, любим. Казак карашо! - выпалил Каспулат Муцалович и в знак дружбы похлопал Клина ладонью по спине.
- Черкес карашо! - в лад ему ответил Ерема. - Урус, черкес - кунак. Бик якши кунак!
Князь, может быть, поддержал бы еще разговор, но тут Шикур-Дайчин стал расспрашивать послов про Москву, про царя, про донских казаков. Ерема был вынужден отвечать тайше и оставить своего собеседника. Говоря с тайшой, Ерема сказал, что царь тоже любит птичью потеху. Шикур-Дайчин велел принести в шатер своего любимого ловчего орла. Когда поднесли птицу на руку тайше, все сбились толпой посмотреть ее ближе, и тут-то Степан задержался и оказался позади всех, наедине с Каспулатом Муцаловичем.
- Крымский посол едет, - внезапно сказал Каспулат. - Зовет Шикур-Дайчина воевать на казак…
- А тайша? - спросил Разин.
- Тайша указал Чумпаку крымца стречать, - еще тише ответил черкес. - Чумпак дары шибко любит, - поспешно добавил он и в то же мгновение вмешался в толпу, чтобы вместе со всеми подивоваться на любимую птицу Дайчина.
Когда орла унесли, князь Каспулат оказался рядом с самим тайшой и больше уже не подошел к казакам…
После пира Степан рассказал Ереме и Пинчею о разговоре с черкесским князем.
- Нехристи, черти! Нас держат в шатрах, а с крымцами торговаться про наши головы мыслят! - возмущенно воскликнул Ерема.
- Когда Чумпак любит подарка, давай я подарка таскаю! - предложил Пинчей. - Чего подарка жалеть, когда голова спасать надо!
Степан послал сыну тайши свою дареную крестным саблю, чеканенную серебром и с бирюзой в рукояти рыбьего зуба.
Час спустя Пинчей возвратился с саблей в отдарок.
- Чумпак говорит: "Скажи: казак любим", - сообщил Пинчей. - Ближний бояр Чумпака, Тупей, меня в гости звал нынче, велел еще подарка таскать. Чумпак шибко подарка любит.
Степан снял с пальца добытый на войне перстень с большим смарагдом, который звал "волчьим глазом", и отдал Пинчею. Ерема подумал и от себя подкинул отложенные на случай десять собольих шкурок. Поздно вечером у входа в шатер послышался шорох. Пинчей тихо кашлянул и выскользнул из шатра наружу…
Прошел час, другой. Послы не могли заснуть от волнения. У входа опять покашлял Пинчей, как змея вполз в шатер и улегся на кошмы рядом с послами.
- Тупей сказал, завтра крымска посол прискачет. Чумпак велит подарка давать. Подарка даем, то калмыцки люди крымска посол резать буди…
- Кто же режет послов, как можно?! - отозвался Степан.
- А ты, Стенька, молчи, - одернул Ерема. - Посольское дело в степях особо: если крымец прежде нас подарки даст, то "калмыцки люди казаков резать буди", - с насмешкой сказал он. - Так, что ли, Пинчейка?
- Так, так, Еремка! - согласился Пинчей.
- Стало, кису развязывай, - заключил старый Клин. - Чего же он хочет в подарок?
- Полсотни рубля, - сказал толмач.
- Торговый народ - кочевые княжичи, - усмехнулся Ерема. - Скажи ему: десять рублей даю, а как зарежет крымских, так и еще прибавлю. Да чтобы резал без мешкоты, покуда они подальше в степи.
В темноте, кряхтя, Клин звякнул деньгами, чуть слышно считал и через лежащего между ними Степана передавал Пинчейке.
Пинчей безмолвно на брюхе выскользнул из шатра.
- Стало, крымских послов поджидал Дайчин, жирный дьявол. Цену хотел набить своему союзу, - сказал Ерема. - А сынок подкузьмил.
- Не обманет, чаешь? - с опаской спросил Степан.
- А что ему за корысть. Крымцев зарежет - от них богатство пограбит, и с нас серебро - ему же. А с крымцами им казаков воевать не ходить. Они друг дружке ни в жизнь не поверят…
Казаки лежали молча, укрывшись войлоками и шубами. За шатрами свистел степной ветер, шуршал холодным песком. В ночи послышался топот многих копыт. Ерема молча толкнул Степана. Оба прислушались к топоту табуна, утонувшему в свистах и шорохах непогожей ночи…
Пинчей возвратился только к утру. Подполз и улегся рядом со Степаном.
- Где был? - шепнул он.
- Кумыс пил, калякал, - сказал толмач.
- Смотри, Иван, ты не изменное ль дело какое затеял?
Толмач перекрестился.
- Моя казак. Моя баба, дети живут в Черкасске. Какой измена. Моя крещена душа… Ей-боха!
За шатром с утра слышались шум, крики, свист…
Дядя тайши, старый знакомый послов, военачальник, с огромным брюхом и бабьим голосом, пришел звать послов к тайше для беседы. Казаки с поспешностью подымались. Но когда стали выходить из шатра, увидели, что у Пинчея платье в крови.
- Где ты был, чертов сын! Где загваздался эдак? Куда тебе к Дайчину в шатер, собака!.. - взревел на него Ерема.
- Шибко кричишь, пожалуй. Нельзя кричи, - умоляюще зашипел толмач. - Калмыцки люди как верить! Моя на степь гулял, сама крымца рубил, - признался он шепотом.
- Вот дьявол, посольский толмач! В эку кашу ввязался. И без тебя их зарезали б чисто.
- Не больно ведь чисто, сказать! - возразил Пинчейка. - Сама сабля рубил, сама деньги брал. Десять рубля ты ханскому сыну дарил? Десять червонца я в крымска мошна брал.
Пинчей звякнул деньгами.
- Ну и казак, черт, Пинчейка! - покрутил головой старый Клин. - Надевай живее мой чистый зипун. Да рожу обмой… Посо-ол! - ворчал он, довольный удачей.
Атаманская наука
Степан и Ерема воротились из посольства с добром. Они вывезли из степей ловчих птиц в дар от тайши царю, с полсотни русских невольников, освобожденных из рабства, и дары для Корнилы.
В обмен на русских невольников из Черкасска отпустили домой с сотню калмыков, захваченных в разное время в степях, и войсковая изба объявила, чтобы впредь калмыков не обижать, табунов их не трогать и самих не захватывать в плен.
Вместе с Еремою и Степаном в Черкасск приехали двое калмыцких военачальников и в том числе - сын Дайчина Чумпак, любитель подарков. После коротких переговоров в Черкасске Чумпак отъехал за Дон, и тотчас же калмыцкие воины рванулись в набег на Казыев Улус, лежавший восточней Азова.
Ногайцы не ожидали набега. Стада овец и табуны коней разом стали добычей калмыков. Ногайские аулы были охвачены пламенем. Пленных ногайцев толпами угоняли в калмыцкие степи.
В это время в Черкасске готовились казацкие станицы под началом самого войскового атамана; Степан был в ближних его есаулах. Расчет Корнилы был точен: в эту зиму Дон не замерз в низовьях. Он отделял Казыев Улус от Едичульской орды. Чтобы пройти на помощь своим против калмыков, собранные в подмогу панам воины Едичульской орды станут окорачивать путь, поднявшись на север, в земли донских казаков, где Дон лежал подо льдом.
Лазутчики донесли войсковой избе, что ногайцы выступили из аулов и скопляются в тысячи. По этим вестям из Черкасска навстречу им вышли казаки. У донской переправы стремительным и нежданным ударом с пальбою из пушек казаки обрушились на ногайцев и погнали их к югу. Прижав врагов к самому берегу, казаки загоняли их в прибрежные заросли камыша. В февральской воде долго не усидишь: ногайцы сдавались на милость…
Другая часть казаков ринулась по аулам Едичульской орды, предавая их пламени и разорению. Ворвавшись в ногайские Степи, казаки захватывали табуны лошадей, отгоняли овец; связанных воинов гнали в плен за Черкасск…
В погоне за упорным, неутомимым отрядом ногайцев Степан взлетел на высокий курган, с которого были видны азовские башни, как часовые, стоявшие по обе стороны Дона, башни, между которыми были протянуты цепи, загородившие Дон. На левом крутом берегу темнели среди снегов каменные стены и башни самой крепости.
"Вот он, несокрушимый замок на воротах моря. Бельмо на глазу казацкого Дона!"
Лет сорок назад казаки решили разделаться с турецкой твердыней. Об этом поет старинная песня, которую знает весь Дон. Ударили казаки на Азов, выбили турок и крымцев, и стал Азов русской крепостью у ворот моря. Кабы тогда царь прислал воевод, кабы прислал пушек да пороху… Нет, не пособила Москва. Сколько казацкой крови попролито на стенах, а после того как царь указал возвратить твердыню обратно султану, турки построили новые башни… И с тех пор, как бояре не дали помощи казакам и заставили возвратить приморскую крепость в поганые басурманские руки, особенно невзлюбили казаки бояр… Азов был славой казачества, и Азов стал бесславьем его по боярской воле… Не раз и Тимош Разя рассказывал сыновьям, как сидели они в великом осадном сидении в Азове…
"Батьки попримерли ныне, а стены, политые верной их кровью, стоят… Ударить сейчас на стены взятьем, - не ждут гололобые в городе православных, ворваться в город! Сколь славы нам будет вовеки за эко великое дело!.."
От этих мгновенно мелькнувших мыслей у Степана под кожухом по всей спине выступил пот, рука сжала саблю, и только стрела, которая свистнула над головою, заставила казака опомниться и пуститься дальше в погоню…
В виду Азова съехались крестный и крестник к ночлегу, к расставленным казаками шатрам, у которых дымились костры.
С Козыева Улуса и Едичульской орды крымский хан мог собрать не менее пяти тысяч из десяти, обещанных им на помощь панам. Теперь только пленников, угнанных из Едичульской орды, было около двух с половиною тысяч.
- Эх, время для славы приспело, крестный! Давай-ка ударимся на Азов?! - увлеченный победой, воскликнул Степан. - Велишь - тотчас в город влезу всему Дону в радость!
- Когда волки в степи человека обстали, время ли мыслить о том, как он на медведя с рогатиной выйдет! - ответил Корнила. - Покуда с панами война, не осилить русской державе войны с султаном. Постой, вот панов поколотим, тогда нам, бог даст, государь на Азов укажет…
Они ночевали хозяевами. Знали, что не посмеют к их стану приблизиться крымцы.
И, несмотря на сдерживающее слово Корнилы, Степан не мог без боевого волнения смотреть на азовские башни. В ушах у него сама собою слышалась осадная пальба, а глазам представлялись казаки, лезущие по приставным лестницам на каменные стены Азова…
Вдруг поутру с башни Азова, гулко отдавшись в серебряной снежной степи, ударила одинокая пушка. Ядро, высоко всплеснув воду, плюхнулось в незамерзший Дон, а из ворот города тотчас выехало с десяток всадников. Словно в явное пренебрежение к казацкой силе, эта горстка азовцев спустилась к Дону, села в ладью и стала бесстрашно переправляться на правый берег.
Войсковой атаман и его есаулы, по удару пушки вышедшие из шатров, наблюдали приближение ладьи.
- А ну, Стенька, скачи с казаками к бережку послов стретить. Ты ноне в посольских бывалый, - велел Корнила, - а я приоденусь пышнее, барашков велю варить. Они небось постны к нам едут: ведают черти, что досыта их накормлю!
В Азове давно уже было известно, что калмыки пограбили и сожгли аулы Казыева Улуса. Крымский хан без ведома турок сам не посмел бы вторгнуться на казацкие земли. Азов понадеялся на "авось" и указал послать Едичульскую орду в погоню за калмыками прямым путем, почти мимо Черкасска. Войсковой атаман понимал, что турецкий посол теперь будет разыгрывать, будто ему ничего не известно о дерзком походе ногайцев…
Рослый обрюзгший азовский мурза со свитой и переводчиком вошел в шатер Корнилы, где было уже приготовлено угощение. Мурза спросил о здоровье султанского величества. Потом они оба осведомились о здоровье друг друга. Уселись. Турок притворно, будто не знал, спросил, заключила ли мир Москва с поляками. Корнила ответил, что, слава богу, послы говорят о мире и кровь на полях перестала литься.
И только уже за едой, ловко управляясь с головою барана, мурза со скрытой усмешкой спросил атамана:
- За сайгаками, что ли, так далеко ускакали казаки?
- Едичульских ногайцев маленько пришли поучить, - спокойно ответил Корнила.
- Чего ж ты на них? - спросил турок так, словно ему было это почти безразлично и спрашивал он лишь из вежливости, изобразив любопытство.